После лекции 24 ноября на Фестивале лекций «#ЗНАТЬ» мы побеседовали с выдающимся российским математиком, академиком РАН Людвигом Дмитриевичем Фаддеевым.
Вам в научной жизни часто приходилось менять область научных интересов. Почему это происходило? Из-за вашего личного желания?
У меня есть такое утверждение, что «если написал 5 работ, меняй тему, уходи».
Это раз в сколько-то лет или зависит от количества работ?
От количества работ, но у меня, кажется, было штук десять разных тематик. Так моя докторская диссертация 50 лет назад была посвящена квантовой теории трех частиц и довольно быстро получила международную известность. А теперь меня спрашивают, какое отношение ко мне имеет тот Фаддеев и удивляются, когда я отвечаю, что это я. Не все привыкли к тому, что можно бросить перспективную тему. Мне говорили: «Как хорошо тебе, теперь ты можешь этим заниматься до конца жизни, копай свою золотую жилу». Я отвечал, что «никакой жилы, я все меняю». Так, я перешел на квантовую теорию поля. Но из-за того, что у меня была в прошлом хорошая работа, мне это помогло.
Пастернак говорил, что «не надо ворошить архивы, над рукописями трястись». Но что вы считаете своими самыми большими достижениями? Чем вы особенно гордитесь?
У меня есть одна очень любимая работа, которая известна, но не очень, – обратная задача рассеяния для многомерного случая. Это вот моя любимая работа, которую я мечтал сделать еще в аспирантуре, а закончил в середине 60-ых годов. А наиболее известна работа «Феймановские диаграммы для поля Янга-Миллса» (“Feynman diagrams for the Yang-Mills field") с Виктором Поповым, которую я развивал и дальше. Сейчас к ней время от времени возвращаюсь.
Я заметил, что в моей жизни есть рекурренция. Появляется новая тема, а потом вдруг она получает отношение к старой. В работе исследователя очень важно понимание некоего единства.
Оказали ли на вас влияние в молодости научно-популярные книги?
У меня были странные книги. Я плохо работал руками, но в классе 5 я мечтал сделать лодку, управляемую по радио. Читал книги по этой тематике. И в одной из этих книг было приложение про радиотехнику: со всей историей, про диоды, лампы, сетку Ли де Фореста и прочее. Все это потом пригодилось на военном деле в университете.
Или лежал дома учебник химии Глинки, такой толстый. Я его почему-то начал читать. Там в классе 8 я узнал, что у электрона четыре квантовых числа. Что это такое на самом деле я узнал только из университетского курса квантовой механики.
У меня получалось читать вперед школьной программы и многие вещи узнавал из каких-то странных источников. Скажем, историю Англии – из хроник Шекспира и в результате полностью ориентировался в событиях столетней войны.
Говорят, что квантовая механика требует какой-то особой интуиции. Воспитывали ли вы ее в себе? Сложно было решить проблему обычной интуиции и квантовой интуиции?
Квантовая механика не наглядна. Великие физики Фейнман и другие пробовали запугать людей, что ее нельзя полностью понять, в ней не всё ясно. Для меня эта проблема решилась, когда я осознал математическую формулировку квантовой механики. Она абсолютно последовательная и совершенно четкая. Ясно, что квантовая мехеника важнее, чем классическая. У меня есть статья «Взгляд математика на развитие физики» (A Mathematician's View of the Development of Physics), почитайте.
Если говорить о вас, как о математическом физике, то для вас «математическое» все-таки важнее «физического»?
Я не занимаюсь вычислением конкретных эффектов. Конечно, когда из каких-то общих вещей получаются конкретные вещи, я очень рад. Но я занимаюсь общей математической структурой. Для меня теория поля – это наука о структуре материи. Есть вторая фундаментальная наука, которая связана с космофизикой. Но для меня там уж слишком много спекуляций.
Волнует ли вас то, что мы знаем 5% окружающей материи, и ничего не знаем о темной материи…
Я это слышу, но не понимаю. С В.А. Рубаковым мы разговариваем, он говорит, что это так, но я не понимаю и даже не уверен, что это правда. Мы еще не достаточно знаем структуру Вселенной, поэтому рано о чем-то уверенно говорить. В.А. Фок предупреждал об опасности неправомерных экстраполяций. В этом смысле элементарные частицы намного более надежны, потому что они вот здесь, в малых масштабах.
Как бы вы оценили ситуацию с физическим и математическим образованием сейчас в России? Она ухудшается, остается на прежнем уровне?
Я не знаю, я сейчас не преподаю, потому что в моем возрасте трудно ездить в Петергоф. Лет 10 у меня практически не было молодых студентов. А сейчас по разным причинам появились три студента, я начинаю с ними индивидуально работать. Это безумно трудно работать с двадцатилетними, когда тебе 80. Когда ученик был на 5 лет моложе, наши интересы были более-менее одинаковы, мы могли поговорить про “The Beatles”. А здесь непонятно о чем.
А вы – битломан?
Да, я люблю Битлов, но для меня важнее классическая музыка. А после Битлов и Rolling Stones поп-музыка мне уже не интересна.
Вы танцуете под “TheBeatles”? Можете танцевать?
Сейчас уже нет.
А раньше да?
Ну, в свое время мы танцевали танго и фокстроты. Но это было давно.
Есть ли у вас время на чтение? В том числе чтение ненаучной литературы? Фикшн, нонфикшн. Что вам понравилось?
Современные романы я не читаю. Я и моя жена прочитали всего Набокова на английском. А еще мы очень любим Гамсуна, а из русских писателей — Гоголя и Лескова. А какого-нибудь Мураками я не читаю. Сейчас в основном читаю мемуарные вещи.
О чем? О театре, о науке?
Нет, нет. О русской жизни.
Что-то вам понравилось в последнее время? Может, что-то порекомендуете?
Да нет, ничего специального.
А где читаете? В поездах, наверное?
Нет, в поездах и самолете не читаю. Читаю вечером, на ночь глядя.
Бумажную книжку или электронную?
Конечно бумажную. С ума можно сойти – читать электронную книжку. На компьютере читаю только научные статьи. Жена издевается, но терплю.
Что вы думаете о будущем книги через 50 лет? Станет ли она совершенно электронной или останется на бумаге?
Мне очень страшно. Я считаю, что должна оставаться бумажная книга. Когда держишь ее в руках, то это – непередаваемое ощущение… У нас в России это меньше, но на Западе молодые люди ходят только с электронными устройствами, а бумажную книгу ни у кого не увидишь. Внучка мне вчера показала, что даже не надо набирать текст руками, а можно набрать его голосом. Я ей говорю: «Набери “Генерал Гулевич”». И более или менее по этому слову выводится страница из Википедии. Так я узнал, что мой двоюродный дед был командиром Преображенского полка в начале прошлого века.
Если вернуться к науке, то у нас есть публикации в журналах и электронный архив. В моей области это называется Arxiv.org, раздел физика высоких энергий. Я этот раздел смотрю, читаю статьи оттуда и посылаю туда свои работы. А журналы нужны для того, чтобы публикации оставались в истории. Потому что люди читают только архив, а статьи в журналах публикуют, чтобы было что ответить на вопрос «А какие у тебя публикации?»
А вы были знакомы с Перельманом?
Конечно, знаком. Я его на работу брал, он у нас в институте работал.
Можете прокомментировать, что с ним случилось? Почему он ушел из науки, и ушел ли? Как вам кажется?
Я бы предпочел не говорить. Я не знаю... Настоящие гении – люди малопонятные.
У вас есть надежда, что он вернется в науку?
Думаю, что нет. Опять же, я не могу ничего сказать. Он – действительно гениальный человек, непредсказуемый.
А вы себя не считаете гениальным?
Нет! Я очень нормальный, как видите (смеется).
Когда мне человек рассказывает, что он занимается квантовой теорией поля, а ведь это очень трудная тема... Сколько людей в мире понимает то, чем вы занимаетесь?
Я думаю, что тысяча наберется. Не пять, как у отца (смеется).
На Президиуме Академии наук 11 ноября вы говорили про ситуацию взаимодействия академических институтов и ФАНО. Можете сказать, что вас беспокоит? К чему, на ваш взгляд, привела реформа Академии наук?
Реформа Академии наук делалась без всякой заботы о науке. Она – выражение каприза нескольких людей. Может быть, вы знаете каких. Как можно в наше трудное время и в нашем государстве поднимать против себя всю интеллектуальную элиту, мне это не понятно. У меня ощущение, что сейчас люди, сотворившие эту реформу, не знают, что с нами делать. Им не по силам и квалификации справиться с ситуацией в науке.
Ваша жизнь как ученого изменилась за этот год?
Моя пока нет.
А ваши коллеги жалуются или нет?
Жалуются. Жалуется директор, жалуется бухгалтер. Жалуются люди, которые отвечают за нашу работу. Сотрудники пока нет. Мы в хорошем положении. Мы получаем гранты. Я лично живу как никогда (смеется). Паспорт у меня в кармане, езжу куда захочу, никого не спрашиваю. Но сколько это будет длиться?
На вас лично сказался советский железный занавес. Трудно было выезжать?
Я был в более хорошем положении, чем большинство коллег. В первый раз я был за границей в 28 лет в 1962 году. Потом в 66 году два месяца я был во Франции. А потом меня пускали где-то раз в год. На каждые двадцать приглашений один раз отпускали. Но все равно каждый раз нужно было получать разрешение, ходить в райком. Сначала там сидели старые большевики. Но потом, когда я стал академиком, решения принимал секретарь райкома. Один раз в нашей беседе мы вышли на инцидент с отцом Набокова и Милюковым, когда первый попал под пулю предназначенную для второго. И секретарь мне объяснил, что это не Набоков встал перед Милюковым, а Милюков присел. И тут я понял, что если в райкоме КПСС зашла речь о Милюкове и Набокове, то советской власти приходит конец. Кстати, в партии я никогда не состоял.
А вы сейчас чем занимаетесь? Может ли рассказать о своих творческих планах? Продолжаете ли заниматься наукой?
Я продолжаю. Вот три темы, которыми я хотел бы заниматься. Одна из них называется конформной теорией поля. Это действительно красивая область науки, в которой в России очень многое сделали. В основном, Александр Поляков… Математической понятие квантовой группы также появилось в конформной теории поля.
Второй вопрос – это что такое правильное возбуждение в теории адронов. У меня есть некая мечта, я про это скажу на лекции. А третье: я сейчас занялся математическими вопросами перенормировок теории Янга-Миллса, так неожиданно для себя.
В конце 1980-ых годов у меня была группа, с которой в нашей области никто не мог конкурировать. А теперь это 15 full professors за границей – в Америке, в Англии, во Франции. Самсон Шаташвили – директор Института имени Гамильтона Тринити-колледжа в Дублине. Решетихин и Тахтаджян – в США и так далее.
Ваше научное сообщество разъехалось, не удается вместе собираться?
Иногда собираются. Как раз на мой день рождения собирались. Мы переписываемся. Но уже нет такого повседневного, интенсивного и плодотворного общения, которого на западе почти не существует.
А вы любите работать в одиночку или в коллективе?
Я люблю разговаривать... Иногда я сам что-то делаю, рассказываю. Иногда из разговоров появляются новые работы. Поэтому в 80-ых годах у меня было очень много совместных работ. А сейчас отдельные работы, свои.
Кого вы считаете самым математическим композитором, есть ли такой?
Бах.
А какое произведение наиболее близко к науке по духу?
Близкое к науке – не знаю… Мне Бах очень импонирует. У него ни одного плохого произведения. У него мало эмоций, но исключительно красивая музыка.
Как вам кажется, если бы он учил математику, он мог бы быть математиком?
Я этого не знаю. Еще я люблю романтиков: Шуберта, Рихарда Штраусса. А мой самый любимый композитор — Гектор Берлиоз.
Можете ли вы работать под музыку?
Сейчас мне уже надоело. А раньше все время слушал музыку. Раньше слушал пластинки, теперь диски. Винил звучит даже лучше, чем цифровые диски, но его дольше ставить.
А что у Берлиоза? (может быть заменить на «И что вы любите у Берлиоза?»)
«Реквием», «Ромео и Джульетта» и «Осуждение Фауста». А также романсы «Les nuits d'été».
Как вы думаете, могли бы вы стать блестящим дирижером?
Я был бы хорошим дирижером.
А почему дирижером, а не пианистом?
Такой была мечта у матери. У нее родился сын, она решила, что он будет дирижером.
А вас назвали в честь Бетховена?
Наверное, да (смеется). В начале 30-ых годов была такая тенденция, русских имен почти не давали. После 37 года вернулись к русским. А до этого давали международные имена. В моем классе был и Эдуард, и Рудольф, и Гаральд, и Соломон. Русских имен почти не было.
Спасибо большое за интервью!
