Накануне лекции 16 ноября в рамках Фестиваля Публичных лекций #ЗНАТЬ мы поговорили с палеонтологом Кириллом Еськовым. Тема его лекции: «Равномерна ли эволюция?».
Кирилл Еськов - палеонтолог, палеоарахнолог и писатель-фантаст. Кандидат биологических наук, автор специальных и научно-популярных работ по таксономии паукообразных и теории эволюции, школьных учебников по естествознанию.
Ваша литературная и научная деятельность как-нибудь связаны между собой в глубине души?
Нет, совсем никак. Мне можно было бы взять псевдоним. Помните, был такой фантаст Кир Булычев. На самом деле Киром Булычевым был один из наших ведущих востоковедов, специалистов по древнему Востоку Игорь Всеволодович Можейко. Он предпочитал совсем это разделять. А вот Иван Антонович Ефремов, который в нашем же институте когда-то работал, считал, что это не имеет значения, и выступал в литературе под своим собственным именем.
Чем вас так привлекли именно паукообразные?
Бог его знает. Всегда как-то пауки были мне очень симпатичны. Это такая аристократия. Они же страшно древние, страшно консервативные, никогда не менялись – в общем, такая очень почтенная группа. В них есть такое внутреннее благородство, неторопливость. Дико интересное поведение. В палеонтологии, когда я начал ими заниматься, о них мало что было известно. То есть это к тому же еще и непочатое поле работы.
Вы можете рассказать что-нибудь о точках пересечения с представителями других дисциплин? Есть ли они?
Вот мы тут давеча участвовали в неофициальных научных посиделках («Постнаука» проводила) и разбились на кружки. Сели в уголок, начали общаться за науку: палеонтолог, лингвист, физик (специалист по черным дырам) и микробиолог. И мы отлично рассказывали друг дружке о всяких новостях в нашей науке. Никаких language gap'ов по этой части у нас не возникает.
А если говорить о практическом сотрудничестве?
Ну это же делается само собой. Есть куча новых методик. Вот, например, есть множество янтарей, которые непрозрачны. Поэтому рассмотреть зверушек, которые в этом янтаре находятся, раньше было совершенно невозможно. Есть северо-французские меловые янтари, есть наши закавказские. Было понятно, что это целая сокровищница, но рассмотреть их нельзя. Но придумали метод. Сперва начали смотреть в рентгене, потом на томографах. То есть теперь можно залезать внутрь этого непрозрачного куска смолы и во всех деталях восстанавливать облик зверушки, которая там находится. Это очень трудоемкая вещь, достаточно дорогая, но это единственный способ. Ну вот да, для этого понадобились соответствующие рентгеноструктурный анализ, томография и все прочее. Есть масса всяких вещей, которые связаны с тонкой геохимией, радиоизотопией. Конечно, это все постоянно привлекается и совершенствуется.
Насколько трудно палеонтологу работать у нас в стране? Есть ли такой момент, что у нас труднее, а где-нибудь за рубежом проще?
Вот у меня есть две дочки. Одна археолог, другая – молекулярный биолог. Та, которая молекулярный биолог, сейчас сидит в Тюбингене, в Институте Макса Планка (это, считай, Академия наук «на ихние деньги»). Она молекулярный биолог, им, в общем-то, без разницы, в какой лаборатории сидеть. А вот мы с младшей дочуркой (я палеонтолог, она археолог) слишком сильно завязаны на конкретные местонахождения, коллекции и уникальные материалы, которые имеются здесь. Это та самая родина, которую не унести на подошвах сапог, как у товарища Дантона. Поэтому нам надо сидеть здесь. Ни от чего, конечно, нельзя зарекаться в этой жизни, но для того чтобы нас отсюда выковырять, нужны более серьезные вещи, чем падение рубля или неприятности с некоторой политической закруткой гаек.
А в плане состояния научной среды?
Опять-таки, возможно, в какой-нибудь физике или в сильно технологизированных областях химии, насколько я понимаю, уехало очень много народу. А у нас научная среда в общем и целом сохранилась. К добру или к худу – не знаю. Но вот факт.
Каким образом может быть «к худу»?
Некоторые лица полагают, что вот хорошо бы, чтобы тут все сгорело вообще до минерального слоя, и вот потом там возникнет настоящая наука. Мне что-то смешно всё это слышать, потому что научные школы возникают очень медленно, и перерыв в развитии научных школ – это ужасная вещь, не хочется даже об этом думать. Ну и, как я уже сказал, я чувствую себя обязанным и ответственным за то, что происходит в нашем научном сообществе. Делай, что должно, и будь, что будет.
