Накануне лекции 6 декабря на Фестивале публичных лекций #ЗНАТЬ мы поговорили с известным лингвистом, профессором филологического факультета ВШЭ Алексеем Гиппиусом.
О чем вы расскажете на лекции в Музее Москвы?
Речь пойдет о древнерусских надписях. В основном – о надписях-граффити на стенах храмов, в первую очередь, новгородских, хотя не только. Граффити, наряду с берестяными грамотами – один из двух главных источников пополнения фонда оригинальных древнерусских текстов, сохранившихся в подлинниках.
Надписи-граффити важны для нас уже потому, что именно в этой форме до нас дошло подавляющее большинство автографов жителей Руси XI-XII веков. Число их очень значительно, несколько тысяч, намного больше того, какое содержат существующие публикации. И здесь открывается большой неиспользованный ресурс. Древнерусская эпиграфика сейчас переживает очень интересный и динамичный период. С одной стороны, постоянно вводятся в научный оборот новые тексты. С другой стороны, опыт, который накоплен в изучении берестяных грамот, опыт чтения бытовых, практических в своей направленности и при этом часто фрагментированных текстов распространяется и на тексты эпиграфические, и это приносит свои плоды (Ред. эпигра́фика – от др.-греч. ἐπιγραφή, т.е. надпись).
Многое из того, что было раньше прочитано не полностью или вообще не было прочитано, перечитывается и раскрывается по-новому. Таким образом, мы получаем новые подлинные тексты, бросающие свет на самые разные аспекты культуры древней Руси. В лекции я и хотел бы представить некоторые новые находки, сделанные в последние годы, и новые интерпретации ранее известных текстов. Хочу подчеркнуть, что речь пойдет о результатах коллективных исследований. Так, работой над сводом надписей Новгородского Софийского собора я занимаюсь с моим коллегой по Институту славяноведения Саввой Михеевым, а надписями Софии Константинопольской (там тоже есть древнерусские граффити, и немало) – вместе с Юрием Артамоновым из Института всеобщей истории РАН. В такой работе постоянно приходится друг друга поправлять, корректировать, и это очень важно.
Мы все знаем, кто сейчас рисует граффити. А в XII веке кто их писал?
Во-первых, я бы хотел прояснить вопрос ударения. Ударение в слове граффити на первый слог для обозначения современных рисунков на стенах – это, по-видимому, свершившийся факт новейшей истории русского языка. Но как научный термин, обозначающий древние надписи, слово сохраняет то ударение, какое имеет в языке-источнике, то есть итальянском. У него, кстати, имеется и форма единственного числа – граффито.
Кто писал эти граффити? Круг их авторов, по-видимому, совпадает с кругом грамотных людей. Понятно, что надписи на стенах храмов оставляли те, кто эти храмы посещал. А посещали люди разные, и надписи в этом отношении неоднородны. Имеются автографы людей, безусловно, причастных книжной культуре, а есть надписи простых прихожан, иногда даже бытового свойства.
То есть они могли взять уголек и …
Нет, если бы они брали уголек, то надписи бы до нас не дошли… Они брали тот же инструмент, какой использовали и для письма на бересте. Тексты нацарапаны на штукатурке. Видимо, грамотный древнерусский человек обычно имел при себе костяной или металлический стилос (в археологической практике за ним закрепилось название писало). Оказавшись в храме, он мог пустить его в дело.
Возвышенное отношение к Богу и надписи на стене храме – как это сочеталось?
В принципе, это занятие не приветствовалось, существовали правовые нормы, прямо запрещавшие царапание на стенах. Но похоже, что, по крайней мере, в ранний период никто всерьез не считал это за грех. Потому хотя бы, что большинство таких текстов – это молитвенные автографы. Типичное граффито – молитва: «Господи, помоги рабу своему имярек». Хотя есть и тексты, более сложные по структуре и необычные по содержанию, и они, конечно, представляют особый интерес. И еще важно, что надписи существуют не изолированно одна от другой, они вступают между собой в диалог, сочетаются с изображениями, образуя своего рода социальную сеть. Как-то на моём докладе в Петербурге одна молодая коллега заметила: «это же древнерусский Фейсбук!». В известной мере это сравнение оправдано.
А правду говорят, что вы с листа читаете берестяные грамоты?
Знаете, если бы их можно было читать с листа, это было бы неинтересно. Берестяная грамота тем и хороша, что её, как правило, с ходу не прочтешь. Есть тексты довольно простые, которые прочесть не составляет труда. Но приятно иметь дело с задачами, которые приходится решать.
Как часто вы бываете на раскопках в Новгороде? Каждый сезон?
Каждый сезон по месяцу примерно. Сейчас, правда, я уже третий год привожу студентов Вышки в Новгород, довольно много времени уходит на организацию этой поездки. Но все равно это очень важный месяц, наверно, самый важный в году.
А когда вы там бываете?
В июле. Так что, приехав в Новгород во второй половине июля, начале августа, вы гарантированно найдете там нашу компанию.
А что вообще для вас Новгород? Стал ли он для вас неким этапом вашего развития?
Стал важнейшим этапом. Первый раз я оказался в Новгороде в 1989 году. С тех пор приезжаю туда практически каждый год и провожу там всё больше времени. Для меня Новгород всегда был и является уникальным местом, где тебя окружают не только памятники, но и уникальная научная среда, в которой в общем деле объединяются люди разных профессий.
Тот историко-филологический синтез, в котором сейчас ощущается сильная потребность, в изучении Новгорода проявляется особенно зримо. Здесь лингвист, историк и археолог просто обречены на сотрудничество. При этом каждый занимается своим делом, ведь важно, чтобы «сапоги тачал сапожник»… Такое прямое сотрудничество специалистов этих областей гарантирует правильное разделение труда и одновременно интеграцию смежных отраслей науки.
Вам удалось самому найти берестяную грамоту или граффити?
Граффити доводилось находить, а берестяную грамоту не находил никогда.
А сами копались в грунте? Перебирали пальцами землю на раскопках?
Практически нет. Это позорный факт в моей биографии, но я не имею собственного «раскопного» опыта. Я приехал в Новгород очень серьезным аспирантом, целиком поглощенным своими лингвистическими занятиями. Сейчас смотрю на себя тогдашнего с улыбкой.
Неужели вас ни разу не позвали покопаться в земле? или наоборот говорили: «молодец, человек действительно занимается своим делом»?
Петр Григорьевич Гайдуков дал мне однажды прокопать полметра траншеи на Троицком раскопе, вот и всё. А сейчас уже не хочется устраивать спектакля из собственной запоздалой инициации – всему свое время.
Есть ли у вас своя точка зрения на то, как проводить раскопки в Новгороде? Насколько я поняла, там идут споры между представителями так называемой «коммерческой» и академической археологиями. У академической не всегда есть время и деньги, чтобы проводить раскопки так, как это нужно для фундаментальной науки.
По только что названной причине я бы не хотел распространяться на эту тему: не дело лингвиста – рассуждать о том, как вести раскопки. Но, насколько я могу судить, то, что вы называете «коммерческой археологией», это на самом деле та же самая археология, которая делается теми же самыми людьми, только на деньги заказчиков, собирающихся что-то строить на участке с культурным слоем. Что же касается темпов, это вопрос сложный. Безусловно, если бы Новгород копался медленнее, мы бы сейчас не имели того замечательного фонда из более чем тысячи берестяных грамот, каким располагаем. Хотя, конечно, такие темпы оборачиваются и печальными утратами.
Как вы вообще оказались в Новгороде?
Я закончил русское отделение филфака МГУ по кафедре русского языка. По образованию я – лингвист. А в Новгород меня привел Андрей Анатольевич Зализняк, чьи лекции я имел счастье слушать в студенческие годы, и благодаря Андрею Анатольевичу я стал участником новгородской экспедиции.
Спасибо за интервью!
