Участник нашего проекта «После», писатель, телеведущий, литературовед Александр Архангельский в издании «Gorby» пишет:
«Если не вникать в подробности, может показаться, что культурная политика большевиков складывалась по наитию, стихийно. То вожди впадали в раж, то внезапно мягчели, то по некоему политическому произволу снова погружались в мрачность… <…>.
На самом деле логика — имелась. Культурная политика была удобным треком для перехода от «лихих десятых» к “стабильным тридцатым” через “авторитарные 20-е”. (В первой половине 20-х помягче, потом посуровей.) Да, большевики никогда не славились сентиментальностью; разогнав Учредительное собрание, ввели красный террор, убили царскую семью, залили кровью Гражданскую войну, подавили антоновский мятеж. Но что касается идеологии, искусства и науки, то до поры до времени большевики чередовали кнут и пряник, они закручивали гайки медленно — и поэтапно. Даже терпели вольных философов с их свободными академиями и университетами.
А тем, кто подвергся арестам, довольно долго позволяли без публичных покаяний вернуться в легальное поле.
Иван Ильин, которого можно обвинить в чем угодно, кроме трусости, шесть раз подвергался задержаниям, выходил из кутузки и принимался за старое.
Чтобы понять, почему система как бы вихлялась и в одних случаях терпела разные оттенки красного, в других вставала на дыбы, нужно вспомнить, чем революционное насилие отличается от полноценного тоталитаризма. Тем же, чем коллективный подход — от персонального. Революционная диктатура контролирует институты и группы людей, она преследует по классовому признаку (религиозному, контрреволюционному, философскому — нужное подчеркнуть), тогда как тоталитаризму этого мало, он претендует на личность полностью и без остатка. И поэтому внедряется и в голову, и в сердце, и, простите, в пах. Делай, как мы, думай, как мы, спи с теми и так, как мы скажем, питайся правильной и вкусной пищей, она же недоступная роскошь, и не мечтай уклониться. И если завтра мы решим, что отныне думать полагается иначе, не задавай вопросов. Просто меняйся — и все. Почему? Потому что. Зачем? Затем, чтобы.
И тогда становится понятно, почему культурная политика порою возносилась в идеологические небеса, а порой спускалась в область материально-телесного низа. Чтобы выстроить модель всеобщего захвата и тотальной перепайки человеческого материала, нужно было заниматься сразу всем. И масштабным, и мелким. Интеллектом и инстинктами. Совершать внезапные броски к музыке вместо сумбура, излишествам в архитектуре и так далее. Аккуратно распространяясь вширь. Претендуя на каждую личность в отдельности и на общество в целом. Но никуда не спеша».
