Публицист Александр Архангельский в издании «Gorby» пишет:
«Потеряв привычную идейную опору, многие нашли в религии не просто утешение, но замену строгому парткому; включился вечный оправдательный мотив “от нас скрывали”. Но также и внешняя. Горбачев пообещал в декабре 1989-го папе римскому принять закон о свободе вероисповеданий и на излете 1990-го слово свое выполнил. А новоизбранному патриарху Алексию Второму он обещал объявить православное Рождество выходным днем — и тоже слово свое сдержал. Запущенным процессом “воцерковления народных масс” нужно было как-то управлять и обеспечивать широкий доступ к институтам веры, <…>.
Но это <…> результат, а не причина. В решении прорабов перестройки сделать резкий шаг навстречу церкви начисто отсутствовала прагматика, как не просматривалась идеологическая подоплека или некие личные мотивы, тайное сочувствие христианству. Мотивы были, как нам кажется, другие: отталкивание и притяжение.
Отталкивание от всего, что связано с партийной диктатурой, и притяжение к великому идеалу справедливости.
Если коммунистическое самодержавие опирается на атеизм как единственно приемлемую норму, значит, будем опираться на свободу веры и неверия. Если церковь, синагогу и мечеть гнобили, значит, справедливо будет возвратить долги. <…>. Звучит по нынешним временам почти смешно. Борьба с диктаторской традицией — более или менее понятно. Но справедливость — это что такое? Справедливость — по отношению к кому? Справедливость — от нее какая выгода?
Но таким было поколение шестидесятников, как минимум та его часть, что была востребована в перестройку. Расчет, помноженный на идеалы; ценности, которые управляют миром. Легализовалась не религия как таковая, а право человека исповедовать ее; расширялась не рациональная картина мира, а набор общественно одобряемых практик; идеология победившего атеизма не отменялась, но разнообразие отныне гарантировалось. Все флаги будут в гости к нам, все несовместимые позиции встретятся, как волки сретаются с овцами; в раю все границы стираются. А последняя великая утопия XX столетия, perestroika, претендовала именно на статус рая. Не в том смысле, который вкладывает в этот образ вера, и не в том, какой когда-то вкладывал марксизм <…>, а в том, какое чудилось Горбачеву: реализм всемирной мечты, равенство идеологических возможностей, плюрализм идей. Как тут было обойтись без церкви и равноправного диалога с ней?».
