Обозреватель «Новой газеты» Александр Солдатов пишет:
«Складывается впечатление, что роль религиозных обычаев, образов и символов возросла в России после начала СВО. Говорят о ее “сакральном” характере и призывают к самопожертвованию ради вечной жизни. Но форма тут доминирует над содержанием: из богатого религиозного арсенала берутся не догматы, философское знание или аскетика, а манипулятивные инструменты, работающие на архаизацию общества.
Например, исторические мифы, фобии, конспирология и обряды, понимаемые магически.
Манипулятивный процесс называют “поиском национальной идеи”, но он создает не “образ будущего”, а отрицательную повестку: поиск врагов, ксенофобию, агрессию, отказ от “импортных” знаний и технологий, вождизм и социальный инфантилизм. Для такой религии догматы и свобода духовного выбора не интересны и даже противопоказаны — не принято подчеркивать богословскую несовместимость, скажем, христианства, ислама и буддизма, а положено утверждать “единство четырех традиционных религий в служении Родине”.
Это та самая “гражданская религия”, о которой в XVIII веке писал Жан-Жак Руссо. В российских условиях ее костяк сложился в послевоенном СССР, где жестко подавлялось религиозное инакомыслие, а разрешались лишь конфессии, сотрудничающие с КГБ и “воспитывающие паству в духе советского патриотизма и борьбы за мир” <…>.
Образ Бога в гражданской религии — универсальный работодатель, заранее распределивший все роли и назначивший своего полномочного менеджера (говоря по-русски — приказчика), критика которого приравнивается к критике Бога.
Психологическая служба при менеджере, функции которой переданы “традиционным конфессиям”, воспитывает работников, убеждая смириться с доставшейся каждому ролью.
Вершина смирения — отказ отличать жизнь от смерти, и достигшие этой вершины ставятся в пример остальным.
Наконец, надо верить, что смысл происходящего знают лишь работодатель и приказчик, для работников же вопрос о смысле является крамольным, бросающим вызов вере.
В этом отличие тоталитарной архаики от здорового религиозного поиска, где проблема смысла мотивирует, а не фрустрирует.
Но таким получился “постсекуляризм по-русски”. Надолго ли?».
