Кинокритик Алексей Артамонов в издании «Холод» (внесено Минюстом в реестр иноагентов) пишет:
«Одно из главных достоинств фильма — ловкое переплетение истории Мастера, в годы пестования соцреалистического канона не нашедшего другой темы и писавшего о встрече Христа с судящим его Понтием Пилатом, с биографией самого Булгакова, попавшего в опалу и сжегшего первую рукопись романа.
Автобиографические элементы в образе главного героя и раньше были на виду, Локшин и автор сценария Роман Кантор лишь подчеркнули документальность фантасмагории Булгакова, создав красочный и в то же время мрачный фантазм о колонно-мраморных 1930-х, пронизанный готикой шпиономании, черных воронков и бесследных исчезновений.
Даже удивительно сейчас, как удалось другим экранизациям спрятать темную, остросоциальную суть произведения за отвлеченной эксцентрикой и абстрактной духовностью, разливающейся на пустынных просторах Иудеи. Стоило открыто сшить судьбу автора “Мастера и Маргариты” с карнавальными ужасами МАССОЛИТа, как даже для самого наивного зрителя наружу полезли все репрессивные швы допустимых разговоров о важном.
Разница между сталинским временем и путинской Россией в том, что Булгаков, повествуя о трагедии Понтия Пилата, за отсутствием возможности для публичной дискуссии обращался напрямую к фигуре вождя, не обязательно персонализированной лично в Сталине, как единственного источника возможных перемен — пусть и в аллегорической форме и без гарантии быть услышанным. Сталин собственной персоной и спас Булгакова от голода и репрессий, в личном звонке в опальные годы предложив ему устроиться в МХАТ. На кого мы можем спроецировать фигуру прокуратора Иудеи сегодня? Кажется, стоп-кран истории не находится уже ни в чьих конкретных руках — черти вылезли из нор и уже не подчиняются ни Воланду, ни иегомону. Но и Мастер с Маргаритой давно заслужили свой в вечности покой.
В политическом послании фильма не хватает ровно одной, но наиболее насущной сегодня реплики. Точнее, она есть, и была и у Булгакова, но брошена Мастером Понтию Пилату. Сегодня ее перехватывает и возвращает публика. Не столько Мастеру, сколько его прообразу — творцу. Спустя век, именно публика, не Воланд — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Эта строчка наконец-то указывает автору на внимающий народ: “Свободен! Он ждет тебя!”».
