Участник нашего проекта «После», приглашённый исследователь Центра Дэвиса в Гарварде, экономист Андрей Яковлев в интервью изданию «Рефорум» говорит:
«Главное отличие от 2014 года – тогда тех, кому не нравилось происходящее, было существенно меньше. Одновременно общая ситуация была гораздо свободнее. В бизнесе те, кто хотел, мог вывести активы и уехать, не привлекая внимания. <…>. При этом лояльные режиму предприниматели, пострадавшие от первой волны санкций, могли рассчитывать на компенсации. Приближённые к Путину выиграли от проектов вроде Крымского моста, обычный бизнес – от продовольственного эмбарго.
Сейчас ситуация принципиально иная. В экономике за пределами ВПК что-то выиграли малые и средние предприятия, для которых уход иностранцев, санкции, запрет на импорт многих товаров открыл новые ниши на рынке. Но даже в этом случае и при их более коротком горизонте планирования эти предприятия уже видят пределы своих выигрышей. А верхушка бизнеса осознаёт, что крупно проиграла и дальше тупик. <…>.
У разных групп в элите разная реакция на эту ситуацию. У многих людей в госаппарате возникает “стокгольмский синдром”: по сути, они в роли крепостных, деваться им некуда, и им психологически легче начинать оправдывать эту модель осаждённой крепости, ассоциировать себя с ней. Тем не менее в бюрократии есть люди – такие, как Эльвира Набиуллина, – которые трезво осознают последствия происходящего и пытаются удержать экономику от развала. Но чем дальше, тем у них меньше возможностей для этого.
У крупного бизнеса <…> гораздо более критический взгляд на происходящее – что в том числе проявлялось в разных утечках личных разговоров. Но обсуждать варианты выхода из этого тупика люди боятся <…>.
Однако осмысленное видение будущего может быть только коллективным. В 1998-99 гг. после дефолта по ГКО, девальвации рубля и смены правительства тоже было ощущение, что ситуация на грани и вторая волна кризиса может привести к гражданской войне. При этом экономическая ситуация по объективным параметрам была существенно хуже, чем сейчас, но была свобода, люди банально не боялись говорить с друг другом – и это позволяло находить прагматические решения по выходу из кризиса».
