Политолог Денис Греков в «Гласной» объясняет, почему в России сиротство — это состояние целой нации, а не только отдельных людей, и как выученная беспомощность передается новым поколениям.
«...в блокадном этосе нормой становится сострадание как способность не замечать. Причем это сопровождалось пониманием, что объективно отсутствуют реальные возможности помочь, ощущением стыда и бессилия. Для ребенка же переживания взрослых не очевидны — в нем остается только способность не замечать страшное, потому что "так нормально". То же самое происходило и при разного рода голодоморах, репрессиях, войнах и революциях.
Способность "не видеть", как других уродует то, что ты всё равно не можешь исправить, — возможно, одна из наиболее характерных черт россиян, наследуемая поколениями. <…>
Это почти деперсонализированный мир, практически лишенный эмпатии, потому что нельзя испытывать эмоции к структуре, а людям, которые внутри структуры оказались, можно посочувствовать, только если умеешь не видеть, как она их изуродовала. Главное тут — это правила той самой воображаемой структуры, Большого Другого. Они замещают нормальность, и с ними маленький человек отождествляет себя. <...>
И если уж зашла речь о семье, то нередко и семейные отношения выстраиваются по пути этой измененной этики. Неблагополучные семьи в России демонстрируют практически полный спектр нарушений, связанных с нормализацией насилия, отсутствием эмпатии и деградацией эмоционального интеллекта. Это согласуется с деперсонализацией индивида в условиях жизни, характерной для посттоталитарного общества, в котором человек лишь функция тотальной общности и идеи. Если взрослый сам себя воспринимает как функцию, он не способен инвестировать свое личное время и эмоционально вкладываться в жизнь ребенка. И при этом он сталкивается с ощущением собственной внутренней пустоты и не понимает, чего ему хотеть для себя, кроме разве что самого простого и доступного стимулирования, позволяющего снять симптом. То есть любой зависимости, самой частой из которых является алкоголизм. <...>
...То есть ребенок тут — объект выполнения процедуры "родительские обязанности", а не субъект, с которым выстраивается взаимодействие.
И на эту схему ложится простая логика: чтобы стать человеком, ты тоже должен выполнить требования системы. Выполнять функцию подопечного.
Писать без ошибок, хорошо учиться, сдать ЕГЭ, занять свое место в структуре — "обществе". А потом мы удивляемся, почему оно сидит в московском кафе и спокойно рассуждает, какие карьерные возможности ему открылись в результате *** и массовой эмиграции. Но это как раз не удивительно! Собственная этика может быть только у субъекта. А у объекта есть только мораль — правила игры внутри системы.
Для человека, подвергшегося такой "социализации", главной возможностью приобрести какое-то "содержание" становится присоединение к Большому Другому. Происходит подмена — вместо собственных субъектных содержаний человек ставит на "пустое место" некие требования Большого Другого, как он их понял. И они становятся его субъектностью, создавая ощущение смысла и цели собственной жизни. И мы таких "винтиков системы" видим довольно много. Но это не пропорционально напрямую очевидному уровню домашнего насилия, как кажется. Именно потому, что формы насилия над субъектностью не сводятся лишь к физическому воздействию.
В результате формирования нормальности, в которой ребенок воспринимает себя служителем целям Большого Другого, в качестве одной из первых "норм" усваивается необходимость отказа от собственных стремлений и желаний. По сути, такой социальный порядок создает атмосферу насилия, в которой от жертвы прежде всего требуется быть удобной. Важно стать хорошей жертвой — изобрести себя как жертву, которую примет эта воображаемая сущность. И чаще всего для этого надо отказаться от своего — живого и человеческого. Что мы и наблюдаем сейчас в прямом эфире и хорошей графике».
