Филолог, историк культуры, исследователь советской и постсоветской литературы, кино и социальной мысли, научный сотрудник Центра исследований русской культуры Амхерст-колледжа Илья Кукулин на YouTube-канале «О стране и мире» говорит:
«Современная российская пропаганда транслирует не идеологию как последовательный нарратив, а психологическое состояние. Еще одна причина, по которой это происходит, связана с тем, что идеология связана с идеей истины. Приходит идеолог и говорит: "Вот как всё устроено на самом деле, я вам сейчас всё объясню". А современное российское государство и его пропаганда на протяжении многих лет говорили, что истины никто не знает, и пропагандировали (для того, чтобы скрыть свои действия) максимальное количество противоречащих друг другу объяснений. <…> Для того чтобы поддерживать такой информационный режим, то есть вброс максимального количества версий, противоречащих друг другу, для того чтобы отвлечь от истины — тут, конечно, никакая идеология не нужна. Но для того чтобы втянуть людей в свои действия, нужно пропагандировать комплекс психологических и эмоциональных состояний».
Историк образования и культуры, исследователь советской литературы и образования, научный сотрудник Центра исследований русской культуры Амхерст-колледжа Мария Майофис добавляет:
«Этот неологизм — эмпрессия — представляет собой соединение слов "эмпатия" и "агрессия". Ровно это происходит на уровне трансляции некоторых нормативных эмоций, на уровне их провоцирования и на уровне реакции со стороны потребителей пропаганды. <...>
Эмпатия довольно сложная эмоция и связана с двумя важными факторами. Она предполагает включение воображения. Без воображения она не работает. Она может быть исключающей, а может быть включающей. Исключающей определенные социальные, этнические культурны группы или наоборот.
Должно быть задействовано воображение, если мы аудиторию хотим сподвигнуть не просто размышлять, а представлять себе что-то в нужном нам ключе. <…> Мы это воображение можем направить по определенной колее, задав определенный ряд восприятий, когда люди начнут идентифицировать себя с какими-то жертвами, которые могут быть представлены как свои, а могут быть представлены как чужие.
И вот здесь очень важная граница проходит между эмпатией к своим и эмпатией к чужим. Потому что эмпатия к своим — половинчатая, она не предполагает признание инаковости и понимание этой инаковости, признание и понимание трудностей, в которых находятся люди. <…>
Теоретики эмпатии, интеллектуальные историки и историки эмоций называют это feeling-for. Мы не просто начинаем чувствовать вместе с этими людьми, а начинаем чувствовать так, чтобы что-то делать для них. <…> Но для того чтобы действительно что-то делать для них, а не для себя, мы должны признать их другими.
Если нам говорят, что страдает некто такой же русский, как и мы, и страдает от чужаков, которые не русские, — это половинчатая эмпатия, в которой нет признания этой инаковости. А значит, нет и этического усилия по переходу на позицию другого».
