Участник нашего проекта «После», историк и филолог Андрей Зорин в интервью изданию Perito говорит о культе силы и победы как основе национального согласия:
«На всем протяжении второй половины XX века победа была единственной зоной национального консенсуса. Практически по любому другому поводу могли быть ужасные разногласия, но здесь существовало полное согласие. И успешная идеология должна была туда воткнуться. <...>
Россия еще прошла через афганскую и чеченскую войны, которые создали большой слой людей с военным опытом и при этом дезориентированных, не находящих себе места в мирной жизни. Для них пропаганда войны была важной смысловой опорой. События конца 1980-х — начала 1990-х годов вообще выбили страну из шарниров, и очень многие люди потеряли смысл жизни.
В этой ситуации и расцвел культ войны, активно насаждаемый сверху. Причем не конкретной войны, но войны вообще: культ военного прошлого, культ победы, культ силы. К тому же он резонировал с лояльным отношением к криминальной культуре и характерной для нее поэтизацией отчаянной храбрости и жестокости. Культ войны попал в резонанс с представлениями значительной части населения о себе, что ни в малой степени не снимает ответственности с идеологов, создававших этот культ, и его пропагандистов. <…>
Уже с конца 1990-х годов началась работа по созданию непротиворечивого идеологического нарратива, который бы соединял Киевскую Русь, Московское княжество, Московское царство, Петербургскую империю, Советский Союз и постсоветскую Россию в единую линию. Этот нарратив отрабатывался долго. Из него выбрасывали звенья, находили решения, позволявшие объяснить, почему Николай II был прекрасен, а расстрелявшие его большевики тоже были прекрасны, почему Московское царство было замечательным, а ненавидевший его Пётр тоже был глубоко прав.
Требовалось вынуть из советского мифа его смысловой центр — революцию. Революция в новой идеологической системе — это плохо, потому что власть свергать нельзя. А система, которую создала эта революция, — это отлично, потому что возникло сильное государство.
Еще в 1990-х я написал статью о том, что в имперском мифе русский Крым был важнейшим топосом, но я думал, что это постепенно забывается. А потом вдруг в 2014 году мне стали звонить отовсюду, просить выступить. Вдруг этот покрывшийся патиной миф ожил. Но ощущения, что такой подход распространят на другие части бывшей империи, у меня, конечно, не было. Многие из нас не понимали, что 30 лет не срок, что на самом деле империя еще не распалась и что вот эти вопли типа "Можем повторить" — это реальность ресентимента, возникшего после распада».
