Писатель Мария Степанова разбирает главное русское стихотворение о Первой мировой войне — «Петроградское небо мутилось дождем» Блока:
«Если перевести этот текст на язык газетных смыслов, то сразу за документом, за дождем из штыков, за последним парадом (идущих на смерть, поющих "Варяга") там идет речь о следующем. Эти тысячи жизней, уходящих под вой рожка, это множество, опадающее как единый лист, — добровольная жертва своего ура и пора. Нам — остающимся, свидетелям, Блоку — "не было грустно, нам не было жаль": ясная, твердая сталь необходимости всякую жалость отражает. Там есть еще один эпитет, и вот я пытаюсь вспомнить его, не заглядывая в текст. Ясная, твердая, какая еще? Может быть какая угодно — верная, вечная, вещая сталь, не нуждающаяся в печали, сталь крови и почвы, до которых уже недалеко, строчки четыре. Стихи об исчезновении (а исчезает тут всё, к чему можно прикоснуться словом, по ходу текста, по ходу поезда множество твердых и непрозрачных вещей истончается до состояния марлевого бинта — и в первую очередь сам старый мир с его жуковскими и державиными, старое умение писать стихи) упираются в ясную и верную стенку. У этой стенки автор призывает отказаться от жалости во имя мести. Тут точка входа, где стихи об уходе в небытие вдруг совпадают с контуром басни (так вот зачем всё это говорилось!) и выводят на сцену обязательную мораль, а она — по ошибке, по старой памяти — дергает за веревочку, и картонный домик обвалится, чуть помянешь кровавые поля».
