Политолог и историк Алексей Макаркин пишет о логике советского и постсоветского правосудия:
«История с осуждением Протасевича <…> напоминает об особенностях советского правосудия, в котором конкурировали полезность и ригоризм. Конечно, если речь шла о серьезных обвинениях, включая государственные преступления <…> — их государство рассчитывало исправить («перековать») с помощью труда.
А по серьезным делам обвиняемый стремился доказать, что не только искренне и деятельно раскаялся, но и готов принести пользу родной стране. Хоть в шахте, хоть в штрафбате, хоть в тылу врага. А государственная сторона сомневалась. И не только из вполне прагматичных опасений <…>, но и из ригористичных соображений.
Среди советского начальства раннесоветского времени было распространено представление о том, что новому обществу нужен новый человек, а старый (своекорыстный, двоедушный, готовый при случае предать) должен быть обезврежен разными способами, вплоть при необходимости до самых радикальных <…>.
Потом многие из этих начальников сами погибли в ходе очередных чисток или были уволены за «невозможностью использования» <…> — но представления остались. И уже на закате СССР очередное поколение начальников, уже не верившее в светлое будущее, все равно внутренне инерционно исходило из ригористических установок.
Такая инерция сохраняется у советских поколений (Лукашенко — яркий пример) до сих пор — психология меняется куда медленнее, чем политика и экономика».
