В email-рассылке «Новой» — текст Романа Шамолина, антрополога. О «пацанской иерархии» и ее основаниях:
«Во-первых, язык "человека улицы" привязан к определенному экзистенциалу, а именно — к персональному переживанию острой жалости к своей "несложившейся судьбе". Это негативно-фаталистический экзистенциал, в основе которого — ощущение принципиальной несправедливости мира к своей персоне, а также острое желание эту несправедливость "отыграть". Поймать удачу, несмотря ни на что. Мир против меня, а потому — никаких церемоний с таким миром. Здесь у персоны не возникает вопроса "Кто я?" Но зато ее постоянно и мучительно преследует вопрос: "Почему я не получаю такого признания, какого заслуживаю?" Это бывает, если персона исходит из простейшего, нерефлексируемого, или, можно сказать, "бактериального" уровня нарциссизма. Другими словами, если в персоне не получила развития субъектность. Сама для себя она есть прежде всего объект, который должен — вернее, страстно желает — быть воспринятым миром в качестве несомненно привлекательного. Объект хочет нравиться миру, он хочет внимания, в идеале — безусловного внимания. Объект и не существует иначе, как лишь тогда, когда воспринят.
Но если внимания не случается, если мир смотрит куда-то не на тебя, то причина тому — в самом мире. В том, что мир устроен несправедливо, из рук вон плохо. Стоит ли уважать такое? Не лучше ли будет воздать миру должное за его несовершенство? Появляется мысль о возмездии. Жалость к себе и мстительность к миру — этим живет "уличный" человек. <...> И даже когда история заканчивается тем, что главного протагониста этапируют под конвоем, за ним все равно остается его нерушимая "нарциссическая правда": мир безжалостен, а я несчастливая его жертва.
Если же "нарциссическая правда" с ее фатализмом и жаждой признания переносится на большой политический объект, то здесь возникает уже совсем экстремальный случай. На что способен пойти такой объект, чтобы получить внимание мира?
Сам мир неинтересен объекту и не уважается им, если от мира не поступает внимания. Хотя уважения не будет в любом случае. Ведь мир — это место, где нет правды, кроме той, которую ты заставишь признать. <...>
Если идентичность "уличного" человека мы перенесем на существование и сознание социальных групп, то встретимся с одной из самых архаичных форм человеческого общежития. Ее можно именовать как вариант "потестарным обществом" от латинского potestas — власть, могущество. Как и "уличный" человек, общество такого типа видит окружающий мир как опаснейшее место, доверять которому стоит в последнюю очередь. Людьми правит капризная судьба, и чтобы "оседлать" ее, нужна прежде всего сила. Дерзкая сила, не знающая границ, — вот главный ресурс. Отсюда соответственная картина бытия:
— Все делятся на тех, кто обладает силой, и тех, у кого ее нет. Это первая и главная аксиома, которой подчинено всё остальное.
— Для умножения сил требуется сплочение; так от мира можно взять больше, чем если порознь. Для сплочения так или иначе необходим договор, по которому индивиды должны направлять свои силы не против друг друга, а по вектору общей цели-добычи. <...> Групповое сознание, безусловно, доминирует.
— Внутри сплочения продолжает действовать первая аксиома: есть сильные в большей мере и в меньшей. Те, кто максимально сильны, занимают в сплочении высшие иерархические места и могут использовать менее сильных в качестве расходного материала для увеличения собственного ресурса. При том, что сплочение держится на "праве общих понятий" — в любой момент может вступить в действие "право сильного", чьи мнения и интересы должны считаться группой за приоритетные. Конкретный авторитет сильного имеет больший вес, чем абстрактно-общий "понятийный" договор.
— Все делятся на "своих" — на тех, с кем сплочение достигнуто, — и "чужих", которые всегда потенциально опасны. Но если "чужой" очевидным образом не опасен, то есть не обладает силой, в его отношении позволено практически всё. <...>
С позиций антропологии это, по сути, агонизирующая система, где человек деконструируется, переводится в режим животного организма. В ней нет места для больших философских проектов и устойчивой этики. Все ценности, которые так или иначе задействует "улица", — это никогда не более чем эклектичное оформление ее всегда утилитарно-групповых интересов. Для "своих". И до тех пор, пока "свои" признаются «своими».
Хотелось бы думать, что на "уличной" картине бытия невозможно построить ничего долговременного и устойчивого. Но это не так. История и прежде, и теперь дает нам примеры того, что "сознание улицы" может сплачивать людей в многовековые и многомиллионные социальные образования, в объемные государства. Очевидно, дело здесь в самом сознании людей, спокойно адаптирующихся к таким построениям. Слишком мало склонности к вопросам философии и этики. Слишком мало антропологии. Слишком много еще ориентиров на условного Дарвина. Гораздо больше, чем на условных Сократа или Канта».
