Социолог Алексей Фирсов пишет:
«У визита в Москву китайского руководителя есть огромное терапевтическое значение. Лояльная общественная среда преодолела комплекс геополитического одиночества, который можно определить формулой "Если мы несем миру правду, почему мир нас не любит? Где союзники?". Штамп о развороте на Восток казался вымученной мерой до тех пор, пока казалось: они к нам, а мы к ним. Здесь же, вопреки аккуратным протокольным фразам об отсутствии блокового союза, возникло ощущение, что теперь мы в одной лодке. Более того, в ней еще есть вакантные места: парламентская ассамблея "Россия — Африка" усилила эту композицию.
Последствия визита закрепляют в массовом сознании ощущение, что старый мир окончательно треснул. Дело не в локальном конфликте, а в реальном тектоническом разломе. Для российской идеологии этот момент очень важен: он подводит под конфликт большую миссию, помогает электорату осмыслить масштаб и смысл жертвы — изменение мировой архитектуры. Ведь крупнейшие российские победы (как и поражения) связаны именно с такой, мессианской, по своей сути, амбицией. Фраза Си Цзиньпина "Сейчас идут перемены, которых не было в течение 100 лет, а мы вместе совершаем эти перемены" будет вбита в сознание каждого медийно-доступного россиянина. <…>
Для российской идентичности здесь возникает одна проблема, решение которой пока непонятно. По своей культурной матрице она остается европейской как система мышления, ценностей, поведенческих моделей. Конечно, это особая ветвь европейской цивилизации, со своими особенностями. Но ядро общее. Как теперь описывать эту идентичность в ситуации взаимной отмены друг друга без риска культурной шизофрении? Только апофатически: в "не те" и "не эти". Или оппортунистически: конструировать какую-то старую, традиционную, мифологизированную Европу, которой мы верны, в отличие от "свихнувшегося Запада"».
