Политолог Алексей Макаркин пишет о мордовском антиабортном законе:
«Вначале этот документ был более масштабным – в нем на территории республики запрещалось не только «склонять» к аборту, но и «пропагандировать» его. А пропаганда <…> – понятие весьма широкое. И включает в себя публичное признание того или иного явления нормой, а не девиацией. <…>
Однако «пропаганда» из окончательной редакции закона исчезла, так как она отнесена к федеральной компетенции, а «склонение», за которое теперь введена административная ответственность, осталось. И тут возникла парадоксальная ситуация <…>.
В постсталинском СССР аборты были разрешены и воспринимались в контексте частной жизни граждан. <…> А вот пропаганда была де-факто запрещена – опять-таки, юридического запрета не было, но тема абортов была табуирована. Зато много пропагандировали рождаемость и счастливое детство – правда, на статистику абортов такой позитив не влиял.
<…> Большинство населения продолжает считать аборты допустимыми и сферой частной жизни. И так как они были легализованы в СССР <…>, то отношение к ним иное, чем к ЛГБТ <…>. Поэтому государство относится к антиабортной теме на федеральном уровне очень осторожно – и лоббистские усилия консервативных организаций давали лишь ограниченный эффект. Но после разрыва с Западом их лоббистский потенциал существенно вырос – мордовский закон можно рассматривать в качестве своего рода пробного шара.
Но <…> возникает неожиданная проблема. Российские традиционалисты горячо отстаивают неприкосновенность семейной жизни, в том числе в контексте семейного насилия. Ребенок, жалующийся государству на то, что отец его бьет, является для них предателем семейных ценностей. Но девушка, сообщающая государству о том, что отец настоятельно советует ей сделать аборт <…>, с точки зрения тех же традиционалистов поступает совершенно верно. Таким образом неприкосновенной является «правильная» семья, живущая согласно традиционным ценностям».
