Гендерная исследовательница Элла Россман в своем телеграм-канале «Смех Медузы» пишет:
«Научная дискуссия о положении женщин и гендере в СССР начала развиваться во второй половине XX века. <…> Советский Союз внутри нарративов, сконструированных в демократических странах, часто воспринимался как пугающий или в лучшем случае экзотический Другой <…>.
Это хорошо заметно в том, как вообще выглядят книги по всемирной истории женского движения: во многих из них феминизм и борьба за равноправие связывается исключительно с западной повесткой и демократиями, и из его истории исключается всё, что происходило в странах социализма. Даже в более современных книгах <…> мы видим такую картину. <…>
Активное переосмысление социалистической гендерной политики началось в конце 1990-х - начале 2000-х <…> Появились новые дискуссии про сталинскую гендерную культуру, которая раньше описывалась довольно общо. В 1980-90-е более-менее консенсусным было представление, что сталинский период стал временем «консервативного поворота» в семейной политике и отхода от раннесоветских экспериментов (типа коммун) в сторону жёсткой нормы и <…> нуклеарной семьи со многими детьми. <…> Она показала, что этот порядок на самом деле был внутренне противоречивым и, как в 1920-е, сталинская идеология продолжала предлагать множество моделей женственности, среди которых могли в одном ряду стоять образы материнства и заботы — и профессионализированного насилия.
<…> В конце 2000-х стала формироваться целая группа исследовательниц, которые занялись послевоенным социализмом в гендерной перспективе, с фокусом на постсталинизме. Они решили разобраться, какую на самом деле роль сыграли официальные женские организации в странах соцблока, и только ли эта была роль «декоративная» — показывать всему миру, как хорошо живётся при социализме. <…>
Всех этих учёных объединяет то, что они утверждают: <…> организации и их отдельные участницы играли важную роль в переговорах Декады женщин ООН (1976–1985) и активно продвигали на ней и других мероприятиях свою версию феминизма, которая включала, кроме гендерного равенства, классовую и деколониальную повестку, а также идеи разоружения и мира. Активистки из официальных социалистических организаций могли влиять и на процессы внутри собственных стран <…>.
<…> Когда начинаешь <…> восстанавливать контекст, критически подходить к нему, то обнаруживается, что позднесоветская культура девичества <…> была — да! — и сексисткой, и сексофобной, в ней было много правил и жёстких норм. Но таким же было девичество и в других странах, многие из этих особенностей — часть глобальных культурных трендов. При этом в советском девичестве были и свои интересные черты, которые сегодня воспринимаются очень свежо и (если абстрагироваться) выглядят совершенно неожиданными для культуры детства.
Например, в СССР детей и подростков обоих полов учили идее коллективной солидарности и практикам политического действия; девочек активно агитировали идти в науку; среди женской аудитории продвигали модели неподчинения и несогласия с несправедливым порядком — на примерах известных революционерок, активисток, общественных деятельниц. В других странах такие образы и риторики появлялись в это время скорее внутри небольших сообществ (например, в феминистских группах), — а в странах социализма они становились частью государственной идеологии и политики, мейнстримом, гегемонной культурой.
Позднесоветское девичество, когда помещаешь его в глобальный контекст и немного остраняешься от привычных шаблонов мышления, оказывается совершенно безумным миксом порабощающего и освободительного, консервативного и спорящего с консерватизмом, антизападного и привнесённого оттуда же».
