В Re-Russia Сэм Грин, директор Института России при King's College London, описывает, как развивался контроль над медиа в России и Белоруссии:
«...более "мягкие" стратегии кооптации в отношении СМИ эффективнее, чем более жесткие, принудительные методы контроля. Применяемые до недавних пор в России рычаги экономического и политического давления подталкивали владельцев российских СМИ к сотрудничеству с Кремлем, в результате чего возникла система, при которой даже те россияне, которые предпочитают независимые СМИ, имеют широкий контакт с кремлевским контентом. Более того, как показывает кейс "Ведомостей", "мягкие" репрессии в адрес несговорчивых СМИ позволяют Кремлю сохранить внимание большой доли аудитории репрессируемого СМИ.
Напротив, более жесткая рука минских властей привела к созданию крайне поляризованной медиасистемы, в которой оппозиционные СМИ вопреки масштабным репрессиям привлекают бóльшую аудиторию, нежели государственные СМИ, а потребители независимых СМИ в незначительной степени контактируют с государственным контентом. Попытки задушить независимые СМИ делают оппозиционную белорусскую аудиторию еще более недосягаемой для государства.
Доминирующий в до[спецоперационной] России подход к контролю над СМИ позволял многим медиа и, может быть, большинству медиапотребителей существовать в некой серой зоне. В этой зоне нельзя было полностью исключить проникновение оппозиционного контента, но в то же время очень мало кто в ней даже среди оппозиционно настроенных граждан мог остаться в стороне от государственного контента. Наблюдаемый сейчас в России поворот к жесткому контролю создает опасность разрушения этой серой зоны. В результате потребители независимых СМИ могут выталкиваться в информационное пространство за пределами досягаемости Кремля — в то время как аудитория государственного телевидения продолжает сокращаться. По мере роста оппозиционной аудитории Путин, как и Лукашенко, столкнется с большими трудностями в попытках отвоевать ее обратно.
Подобная постановка вопроса, однако, предполагает, что у Кремля был выбор. И здесь следует заметить, что выбор в пользу принуждения в 2021 году и, после начала [спецоперации], в 2022 году, безусловно, был осознанным — даже если не до конца были осознаны его возможные последствия».
