Участник нашего проекта «После» политолог Владимир Гельман пишет:
«Тезис российских внешнеполитических мыслителей школы Караганова о безвозвратном упадке "коллективного Запада", неспособного более противостоять антизападным силам под идейным водительством России, отчасти напоминает советский тезис о "загнивании" мирового капитализма. Но эта параллель всё же поверхностная.
Во-первых, разумные советские обществоведы, как бы они ни относились к внешнеполитическим противникам СССР, на самом деле понимали неспособность советской политико-экономической системы к победе в глобальном противостоянии с Западом, да и не стремились к такой победе.
В отличие от них, российские внешнеполитические мыслители исходили из представлений о способности российской политико-экономической системы победить в глобальном противостоянии с Западом и стремились к такой победе. Во-вторых, и это гораздо важнее, советские обществоведы действовали по указанию начальства, поэтому их влияние на принятие внешнеполитических решений было не слишком велико. В лучшем случае их продукцией служили разного рода доклады для начальства и пропагандистские тексты, которые не воспринимались всерьез читателями этих текстов.
В отличие от советских обществоведов, российские внешнеполитические мыслители действовали во многом по велению души, и, хотя их влияние на принятие внешнеполитических решений также было не слишком велико, оно оказалось всё же гораздо бОльшим, нежели у советских обществоведов.
Разного рода доклады для начальства и пропагандистские тексты, похоже, воспринимались всерьез, став важным (хотя и не единственным) идейным основанием СВО. Это произошло не только потому, что их идеи резонировали с реваншистскими ожиданиями читателей этих текстов. Но и потому, что альтернативы такому вИдению современного мира и места в нем России на протяжении предшествующих десятилетий или не предлагались вообще, или практически не обсуждались всерьез.
В этом смысле, если сравнивать советскую и постсоветскую внешнеполитическую мысль, то вторая достигла куда более заметных успехов по сравнению с первой по части policy impact. Но едва ли такой успех стоит рассматривать в качестве достижения российской науки».
