Телеграм-канал «Стальной шлем» пишет:
«В России существует популярное “диванное” объяснение, якобы причиной шведского (и шире – скандинавского) благополучия стала битва под Полтавой в 1709 г. Мол, тогда Россия победила и пошла суверенным курсом к империи и автократии, а Швеция умерила амбиции, сосредоточилась на себе и выстроила сытую благополучную демократию.
Это все полная чепуха. <…> Швеция продолжала активно воевать еще целый век вплоть до Наполеоновских войн (с Россией — еще трижды), по итогам которых она приобрела Норвегию от Дании. Сама Дания тоже прекратила воевать не то, чтобы давно — в последний раз в 1866 г. Возвращаясь к Швеции, то ее неучастие в конфликтах XX в. вовсе не означало, будто она в этот период “забросила” свою армию, которая продолжала представлять собой серьtзную региональную силу.
Объяснения в духе “наследия викингов” мне не нравятся, потому что в древней <…> истории любого народа можно найти примеры демократических институтов, но это ещё не значит, будто они станут задавать общую динамику. У русских, например, было вече, а в конце 1910-х гг. – Советы (можно ли найти более демократический институт?) Ну и что, как итоги?
Можно было бы сослаться на олигархическую шведскую “Эпоху свободы” в XVIII в. между гибелью Карла XII в 1718 г. и абсолютистским переворотом Густава III в 1772 г., но сам по себе этот период ещё ничего не объясняет. В те же годы в России 37 лет продолжалась Эпоха дворцовых переворотов, но к инклюзивным политическим институтам она почему-то не привела.
Поразительным образом, одной из предпосылок для последующей демократизации общества мог являться тот факт, что в течение XVI – XVII вв. скандинавские монархи, наоборот, сумели подавить власть дворянства и упрочили абсолютизм как нигде в Европе. <…> Одним из элементов этой политики стало раннее создание централизованного бюрократического аппарата, который провел конфискационные аграрные реформы против аристократии как потенциальной угрозы сильной королевской власти. <…>
Впоследствии в течение XIX и первой половины XX вв. крупные земельные собственники по всей континентальной Европе стали главной социальной группой, сопротивлявшейся либерализации и демократизации, по причине совершенно обоснованного страха за свою собственность и положение в обществе. А в Скандинавии уже не за что было стоять насмерть — особые привилегии у аристократии отобрали, а земли перераспределили между крестьянами сами абсолютистские монархи.
Следовательно, смена политического режима в результате ситуативных элитных разборок уже не превращалась в вопрос социального выживания, как в остальной континентальной Европе. Переворот 1809 г., который превратил Швецию из абсолютной монархии в дуалистическую, и конституционный кризис 1914 – 1917 гг., который ознаменовал переход от дуалистической монархии к парламентской, уже не воспринимались правящими элитами как вопрос жизни и смерти. Тоже самое справедливо и по отношению к Дании, где абсолютизм был сменен дуалистическим режимом в 1849 г., а дуализм уступил место парламентской монархии после Пасхального кризиса 1920 г. <…>. Ставшие независимыми в XX в. Норвегия, Финляндия и Исландия при всех особенностях их собственного исторического развития в целом следовали этому шведско-датскому тренду».
