Член СПЧ Марина Ахмедова объясняет, почему можно умереть за русский язык:
«Это было где-то под Донецком, лет девять назад. <…> На блокпосту <…> меня остановили два деда. Один имел при себе винтовку. Другой — георгиевскую ленту.
— А тут только вы? — изумилась я.
— В бой идут одни старики, — гордо пошутили они.
Всё. Во мне сразу включился «культурный код», система распознавания «свой — свой». «В бой идут одни «старики» — знаю этот фильм, смотрела. И родители мои смотрели. И деды эти смотрели, когда меня ещё на свете не было. Из этого ответа я поняла: с поста они не уйдут.
— А хоть за что стоите? — спросила я.
— Мы боремся за свой, русский язык, — раздражённо ответил один.
— А вы считаете, что за язык можно умереть? — спросила я.
— Считаем. Он — родное. А за родное как можно не умереть? Юра, <…> скажи, ты можешь умереть за русский?
— Могу, — не задумываясь ответил он.
<…> Я выложила отрывок того разговора сразу же в соцсетях, и мне начали писать либеральные знакомые: «Какие дураки! Умирать за язык?!», «Убивать за язык?! Разве можно убивать за право говорить на своём языке?», «Русский язык того не стоит. И при чём тут сразу и опять русский?»
23 февраля 2014 года первым решением, которое продавил победивший «майдан», стала отмена закона «О государственной языковой политике». С русского языка был снят статус регионального. Это вызвало протесты на юго-востоке страны, и вот те два деда были, по сути, участниками этого протеста. И это же не совпадение, что первым делом «майдан» решил разделаться с русским.
Язык — это народ. Язык — это то, что позволяет сохранить культурный код народа. <…> Им достаточно было произнести одну фразу «В бой идут одни старики» — и слова нажали на нужные клавиши моего кода, унаследованного из нашей общей вековой культуры.
Код включился и выдал мне бездну образов, ворох смыслов, которые уже лежали во мне. Вошли в меня на русском, сформулировались на русском, и, если бы мне пришлось их из себя вытягивать, я бы облекла эти важные смыслы, из которых я вся и состою, в русские слова. <…>
Нет, сейчас, в 2023-м, на ту мимолётную встречу на дороге я смотрю совсем иначе. Я вижу её через тотальные запреты русского языка на Украине, через снесённые памятники Пушкину. <…> Жаль, что я тогда, в 2014-м, не могла ответить в соцсетях: «Да, взять винтовку и идти в сопротивление, может быть, негуманно, да только убивать целый народ — гораздо хуже». А запрет родного языка — это и есть убийство народа. Ведь язык — это народ. Язык — хранитель кода».
