В Weekend участник нашего проекта «После» журналист Юрий Сапрыкин вспоминает о «Дневниках» протоиерея Александра Шмемана. Шмеман начал вести свои «Дневники» 50 лет назад, в январе 1973 года.
«Шмеман живет современной жизнью — но выводы, которые он делает, вызывающе несвоевременны; в современности он видит бесконечный тупик. Современность говорит: ты — это твоя психология, займись собой, распутай свои внутренние проблемы. Но это не спасает от пожара, даже загромождает путь к выходу: "вся эта "терапевтика" несовместима с христианством, потому что она основана на чудовищном эгоцентризме, на занятости собою".
В Америке 1970-х — повальная мода на психоанализ, и он видит, как на исповедь к нему всё чаще приходят с тем же настроем, что и к аналитику: "Усилилось — "мои недостатки, мои слабости…", то есть всяческая интроспекция… "психологизация" всего, заливающая и церковь".
Современность говорит: ты — это твоя социальная идентичность. Определи, как она встроена в систему властных отношений, осознай, каким образом и в каком качестве ты поражен в правах, борись за эти права. Это "левая" повестка, которая во времена Шмемана ведет позиционную борьбу с консервативной "правой"; Шмеман не принимает ничью сторону ("Ошибка "левых": сдача перед "классами" и "экономикой". Ошибка "правых": подчинение мифу величия"), но видит еще один тупик, куда заводит нарастающая ожесточенность этой борьбы. "Это какое-то странное принятие "левого" (а может быть, тоже и "правого") догмата, что всякая "проблема" человеческого общества обязательно решается борьбой, и это значит — отождествлением кого-то (власти, класса и т. д.) — безоговорочным и абсолютным — с врагом, то есть отвержение принципа компромисса, который до сих пор один оправдал себя в плоскости общественных проблем".
Бесконечно занимаясь собой, отстаивая собственную правоту — и конструируя врага, который противостоит этой правоте,— вы воспроизводите бесконечный раздор и распрю, увязаете в борьбе; при переходе с личного уровня на общественный все это неизбежно приводит к войне на уничтожение, которую из века в век ведут то одни, то другие народы (классы, партии, веры),— будто место на земле есть только для одного из них, и чем более мелкие, "умственные", рационально сконструированные различия их разделяют, тем эта война страшнее.
Шмеман далек от всеприятия и готовности капитулировать перед злом — в конце концов, он воспитывался в кадетском корпусе, среди белых офицеров, готовых отдать жизнь ради чести и Родины, — но когда речь идет не о противостоянии злу, а о политических убеждениях, он то и дело оказывается в позиции, из которой видна и правота правых, и правота левых, и ограниченность обеих сторон. "Мне иногда кажется, что за всю свою жизнь я никогда не был стопроцентно на какой-либо стороне, в каком-либо лагере. Отвращение от этой стопроцентности". Видеть раздробленную на части правду, не имея возможности проложить путь к примирению, — мучительно; но это, по крайней мере, дает увидеть перспективу, в которой конфликта могло бы вовсе не быть».
