Движимый желанием наконец отдохнуть на юге и рассудив, что воинственная риторика нынешнего грузинского президента является надежнейшей гарантией неприкосновенности границ самопровозглашенной республики, я отправился нынче летом в Абхазию, где провел две недели. Нижеприведенные заметки есть лишь плод отрывочных и, в общем, заведомо поверхностных наблюдений журналиста, не претендующих ни в какой степени на статус экспертного заключения или аналитической разработки.
Первые впечатления от новой страны человек получает из окна автомобиля. Едва ли не главнейшие из них — это впечатления от самих дорог и от того, что по ним передвигается. Что до первого — то состояние не слишком протяженной сети абхазских транспортных артерий едва ли кардинальным образом отличается от такового в среднестатистической российской глубинке. С учетом, однако, горной специфики: кое-где полотно нарушено оползнем, на иных серпантинах имеются прорехи в ограждении... Разумеется, нет здесь внешних зеркал, установленных на поворотах, а значительная доля указателей не обновлялась лет по двадцать и оттого выцвела почти что до неразличимости.
Тем не менее — ездить можно. Стиль вождения местных жителей не то что бы блещет корректностью, однако чувствуется, что в головах присутствует ощущение, так сказать, пределов риска — своего и чужого. Все-таки — горы.
И коровы. Повсюду — масса крупного рогатого скота, расположившегося прямо на проезжей части. Как в Индии все равно. Рогатых понять несложно: вынуждаемые обычным для южных стран дефицитом корма пастись вдоль обочин, они предпочитают отдыхать на асфальте, ибо запах его испарений до некоторой степени отпугивает мух. Все это знают, понимают и принимают — довольно забавно наблюдать, как мерседес, только что бесшабашно несшийся по трассе, вдруг сбавляет ход едва ли не до нуля и объезжает разлегшееся животное по обочине. Как пошутил в разговоре со мной один местный житель, «коровы знают, что, случись с ними что-нибудь, месть хозяина будет страшной...» В общем, дороги Абхазии неповторимо пахнут навозом, причем именно в прямом, а не переносном смысле.
Довольно много расположенных вдоль трассы стационарных держателей для рекламных постеров. Большинство из них занято рекламой самой возможности размещать рекламные постеры. Меньшинство рекламирует минеральную воду посредством некой блондинистой «мисс России».
Теперь собственно о мерседесах — точнее, об автомобильном парке Абхазии. Пожалуй, главным для меня сюрпризом оказалось обилие микроавтобусов «РАФ»: помните эту популярную продукцию закрытого в 1992 году Елгавского fвтозавода? В начале 90-х они наводняли наши города, служа маршрутными такси, каретами скорой помощи и т.д. Затем их — словно та же корова языком слизнула: уже после кризиса 1998 года их в столицах не встретишь вообще. Для меня был загадочен столь единовременный и массовый вывод из оборота этих машин — и вот теперь я знаю, что с ними приключилось. Они откочевали на юг, в теплые страны. В Абхазии их — стаи. Так же как и вазовских «копеек» (не выпускающихся с 1980 г.). Есть и иномарки — те же сильно подержанные мерседесы и т.п. А вот чего нет вовсе — так это новых недорогих автомобилей зарубежных (в смысле — не российских) моделей. Всяких там «фокусов», «логанов», «гетцев», «матизов» и проч.
Наверное, половина принадлежащих местным жителям машин зарегистрирована в Краснодарском крае. Бегают и машинки с номерами других регионов РФ — увидав как-то знакомый новгородский код (53), я попытался заговорить с водителем и его пассажирами. Каковые даже не были в курсе, что номер с берегов Волхова: она уже очень давно здесь — только и довелось мне услышать. Интересно, как они решают вопрос с ежегодными техосмотрами, проходить которые вроде бы положено по месту регистрации автомобиля?
Поражает пустое море. Во весь горизонт — от края до края — ничто не нарушает ровного однообразия. Просто нереальная какая-то картина — подсознательно хочется взять черный маркер и нарисовать, попирая масштаб, какой-нибудь детский пароходик с трубами и пружинкой дыма...
В самом деле, неопределенный статус Абхазии убивает каботажное судоходство: за две недели мною было замечено не более пяти судов, причем не поручусь, что эти пять не являлись в действительности одним и тем же. Иностранные суда не рискуют входить в де-юре грузинские территориальные воды, грузинские же не суются в воды де-факто абхазские. Выигрывает, понятно, экология: море и побережье в Абхазии чистое не потому, что чистят или стараются не сорить, а потому, что сорить просто некому.
В каком-то смысле аналогична ситуация и с людьми. Людей мало. Местами — вообще почти нет. Мало отдыхающих, мало аборигенов. Ночью побережье от Сухума до Гудауты — девственно черно: огни можно сосчитать по пальцам двух рук. Глядя с моря — почти необитаемый берег. Городок Новый Афон до войны имел 4700 жителей. Сейчас — около 2000. Убыль — это, по всей видимости, не только изгнанные грузины (официальная риторика уделяет весьма много внимания опровержению грузинских данных о количестве беженцев — дескать, не 300 000, а всего 120 000), но еще и отток в Россию. В общем, знакомый механизм — едут те же и по тем же причинам, что и, например, из Орска в Москву. Увы, едут самые амбициозные и образованные. Оно и понятно — моральный подъем, обусловленный победой в войне, прошел, на смену ему явилась стагнация, которой конца не видать.
Денег нет. Инвестиций почти нет никаких. Построенные или реконструированные объекты крупнее бензоколонки можно сосчитать по пальцам. Сельское хозяйство, по словам местных жителей, дает вполовину меньше с той же площади, чем до войны. При этом сами площади тоже едва ли не уполовинились. Оно и понятно: нет спроса. Своей переработки мало, а тащить все в Россию — дорого. Впрочем, что-то все-таки происходит: стали, например выращивать киви.
Повсюду руины позднесоветской курортной инфраструктуры — частично разрушенной в войну, но в большей степени ставшей жертвой мародеров. Вообразить этот процесс нелегко — я так и не смог представить, как обыкновенные люди «раздевают» брошенный дом до степени утраты оконных переплетов... Кроме этого, очень много недостроя: видимо, в первые горбачевские годы уйма инфляционных денег была зарыта как раз во всевозможные абхазские стройпроекты.
Эта мощная советская инфраструктура и мелкая, ситуативная деятельность местных жителей по ее частичной эксплуатации и поддержанию в мало-мальски годном виде создает какое-то странное ощущение несомасштабности, напоминающее рассказ Брэдбери, в котором земляне попали в брошенный марсианами город. Ясно, что этим людям самим все это не поднять и за пятьдесят лет — их слишком мало и они слишком бедны. Весь госбюджет Абхазии — кажется, несколько десятков миллионов долларов, столько нужно, чтобы восстановить один мало-мальски крупный санаторий. Местных частных капиталов подобного масштаба — нет. А если и образуются, то тут же уходят в Россию: слишком велик риск неопределенного политического статуса. Иностранных (то бишь российских) инвестиций, за единичными исключениями, нет по той же причине.
Впрочем, на микроуровне что-то происходит — россиянами скупаются домики и участки (обходя законодательный запрет на приобретение земли иностранцами). Напротив, те из местных, кто все-таки сумел что-то ощутимое заработать, покупают российскую недвижимость — обычно неподалеку, в районе Сочи. Все это еще более размывает госграницу по реке Псоу...
Теперь я знаю, кто такие «лица кавказской национальности». Это жители Абхазии. Абхазы, армяне, русские, греки и т.д. Грузин вроде бы нет — и вообще, все грузинское стерто напрочь: лишь редкие, забытые и заржавелые таблички на домах являют в мир прежнее, довоенное трехъязычие, абхазско-грузинско-русское.
Однако не все так просто. Разговорившись с одной местной семнадцатилетней особой, я с удивлением узнал, что ей приходилось пересекать южную — по реке Ингури — границу страны. «Страшновато было — все-таки грузины», — поделилась она. На мой же вопрос о цели столь рискованного путешествия она ответила просто: «Там у нас родственники». «Неужели абхазы живут сегодня в Грузии?» — еще более удивился я. «Нет, конечно, — последовал ответ, — просто у меня бабушка — мегрелка.» Наверное, таких случаев немало: взаимная межнациональная неприязнь, как явление природы статистической, отнюдь не исключает явлений частных — межнациональных браков. Надо думать, таких грузино-абхазских семей было и есть немало — все-таки оба народа весьма близки друг другу в культурном, религиозном и, кажется, даже языковом отношении.
По-русски здесь говорят все. Причем, отнюдь не только с приезжими. Говорят друг с другом, в семье, с детьми. Говоря же по-абхазски, часто вставляют в ткань речи русские слова и выражения. Похоже, что эти люди таким образом двуязычны с детства — причем оба языка для них родные, т.е. восприняты от родителей.
Другой симпатичной чертой местного народа является его коммерческая ненавязчивость. Даже в самой курортно-раскурортной Пицунде никто не пытается по-турецки «выставить счет» на каждый ваш чих. Никто ничего не навязывает, никуда особенно не зазывает. Вернее, так: в заранее определенных местах жизни (рынок, стоянка такси, сдача жилья в аренду) вам, конечно же, «зарядят», и следует торговаться. Однако в прочих ситуациях вас обслужат, в общем, по прейскуранту или, если таковой не предусмотрен, вообще не возьмут ничего — так, например, по абхазским дорогам можно передвигаться старым добрым доперестроечным автостопом, бесплатно, с попутными машинами.
Местная преступность острием своим ориентирована главным образом на местные же жертвы. Про угоны автомобилей (по определению нехарактерные для маленькой страны) рассказывают, что здесь эта напасть чаще всего имеет форму похищения с целью получения выкупа. Что явно не носит массовый характер — уж слишком все между собой знакомы. И к тому же вооружены.
Кстати об оружии. За две недели моей жизни в Новом Афоне произошло два сколько-нибудь значительных преступления. Одно из них было с применением огнестрельного оружия. В кафе на берегу пруда с лебедями поздним вечером застрелили местного жителя тридцати двух лет. Я услышал об этом происшествии на следующее утро от родственника жертвы. Он собирался на сходку с родственниками убийцы (сам виновник, понятно, уже несколько часов как был по ту сторону Псоу). Я поинтересовался, что будет дальше. Из ответа стало ясно, что вариантов всего три. В первом случае родня погибшего «передает дело» правоохранительным органам. Те начинают разбираться по законам и уставам, однако эта родня теперь утрачивает право выступать с какими-либо собственными требованиями. Второй вариант — кровная месть. Но это, как сказал мой собеседник, маловероятно — никто не хочет новой крови. И наконец третий, наиболее вероятный вариант — договоренность кланов. «Что, деньги?» — поинтересовался я. «Не обязательно, — послышалось в ответ. — Мы ведь не знаем, что там на самом деле произошло. Знаем только, что он сидел в кафе. Потом вернулся домой пьяный, взял автомат и пошел в кафе опять. Потом сказали, что он убит. Откуда нам знать — может, он сам спровоцировал, и у того не было выхода другого? Будем разбираться».
Оружие в Абхазии есть если не у всех, то уж, во всяком случае, у всех, кто воевал и еще у многих сверх того. «У меня карабин есть и автомат 7.62, с грузина снял. Плохой калибр — патронов не достать либо дорогие очень. 5.45 навалом, а 7.62 — обыщешся. Я даже стрелять не езжу по этой причине — так, смазываю и назад прячу...» Как ни странно, официально оружие (автоматическое) иметь гражданам Абхазии нельзя. Иногда даже проходят облавы и кого-нибудь наказывают — но ничего это, понятное дело, не меняет. Все же чудно: маленькая горная страна с реальным врагом-соседом, превосходящим численностью населения раз в десять. Самое дело — официально разрешить военнообязанным держать дома стволы — как в Швейцарии или, там, в Израиле.
Второе преступление, к счастью, было не столь кроваво: ночью обокрали одно из прибрежных кафе. Вынесли телевизор, музыкальный центр, мясо из холодильника. Половину следующего дня хозяйка просидела на стуле возле своего заведения, сбежавшиеся кумушки отпаивали ее корвалолом. Во второй половине подтянулись, надо думать, влиятельные знакомцы и родственники — пузатые дяди в камуфляже с пистолетами на боку. И только милиционера (жившего через дорогу и приезжавшего домой обедать) я на месте происшествия не увидел ни разу. Когда на следующий день я поинтересовался ходом дела у хозяйки соседнего кафе, та лишь покачала головой: «Ужасно, ужасно! Надо же, какие люди бессовестные!» «А не пробовали в милицию обратиться?» — спросил я на всякий случай. «Нет, не пробовали. Да и что эта милиция может!» — ответила женщина. И, подумав, добавила: «Честно говоря, у нас первый раз такое — мы и не знаем, как реагировать». Все же через пару дней появилась ночная охрана...
Бросается в глаза по крайней мере внешнее отсутствие попыток создать какую-либо собственную государственную идентичность. Нет никакой нарочитой госатрибутики — даже на границе. Все как бы мимикрирует под Россию — раскраска машин и форма одежды местной милиции, например. Если очки не позволяют рассмотреть кокарду на фуражке, то может показаться, что это наши же привычные «гиббоны» притаились с радарами возле своих бело-синих «пятерок» и «семерок». Военные, кстати сказать, тоже встречаются российские — из миротворческих сил — чаще, чем местные: вертолеты российских ВВС периодически облетают береговую линию, «уазики» и «уралы» с буковками «МС» на голубом фоне то и дело проскакивают по шоссе. Впрочем, изредка можно встретить форменную экзотику — белые джипы Красного Креста или инспекторов ООН. Расквартированы они, надо полагать, на юге Абхазии, возле грузинской границы. Там же, по всей видимости, располагается и местное войско.
Реклама, как я уже сказал, использует российскую тематику. Товары в магазине — помимо местных, разумеется — из репертуара российской же мелкооптовой торговли. Деньги тоже наши. Из всех уличных кафе несутся звуки единственной FM-станции: московского «Авторадио». Сигнал транслируется без какой-либо редактуры, полностью, включая текущую дорожную обстановку в российской столице. Согласитесь, приятно, глядя на Черное море, попивать утром кофе, сваренный на песке (повсеместный дешевенький «Принц ЛЕБО», 6-10 рублей за чашечку), и слушать вполуха о пробках на Рублевско-Успенском направлении... Добавим к сказанному, что почти у всех здесь есть российские паспорта, а пенсионеры, помимо символической местной, получают еще и реальную российскую пенсию.
Можно предположить, что мечта о присоединении к России вместо реальной, международно-признанной независимости достаточно распространена среди населения. Опуская рассуждения о возможности и условиях осуществления подобного аншлюса на практике, отмечу, что едва ли он способен принести жителям страны долговременное счастье. В самом деле, жителей Абхазии мало, и у них нет денег. А, стало быть, несколько лет спустя после гипотетического «повторного вхождения Абхазии в состав России» они имеют шанс получить ровно то, от чего ушли ценой немалой: все вокруг будет скуплено «понаехавшими». Приведет ли это к очередной войне за независимость?
Минувшая же война, 1992-1993 года, — пожалуй, единственный сильный сюжет абхазской идентичности. Повсюду масса монументов, посвященных памяти тех событий, — их стилистика (архитектурные формы, надписи) полностью аналогична знакомым нам позднесоветским обелискам «героям Великой Отечественной». Помимо больших мемориалов установлено великое множество памятных плит на местах чьей-либо гибели: «Здесь, защищая мост через реку Гумиста, погибли бойцы гудаутской роты народного ополчения...» Той войны обязательно коснется любой длинный разговор с местным жителем практически любого возраста — история вообще делится для них на два периода: до войны и после. Существуют активные ветеранские организации, играющие заметную роль во внутренней политике Абхазии, проводятся ежегодные сборы ветеранов подразделений — на местах былых подвигов жарят шашлыки, поют песни...
Сухумский армянин, 77 лет:
«...У меня любовница была, татарка. У нее муж — грузин. Когда абхазы пришли, стали квартиру отнимать, я говорю: "Мне тебя жалко, отдай им". Она: "Нет, только через мой труп." Я ей: "Мне тебя жалко. Пусть возьмут, что ж поделаешь". Она: "Нет, и все". Я говорю: "Пусть возьмут. У тебя есть еще дом под Сухуми, черт с ней, с квартирой". Она: "Нет, не дам, только через мой труп!" Ну, что ты будешь с ней делать...»