Избрание Джорджа Буша президентом США на второй срок, вопреки первому впечатлению, вряд ли стоит считать событием, которое ничего или мало что изменит в расстановке сил в мире. Хотя еще на 4 года в Белом доме останется прежний хозяин, это не значит, что отношения США с основными геополитическими акторами будут неизменными. Особенно сильно может, на наш взгляд, измениться положение европейских стран. Более того, повторное избрание Буша (или, точнее, поражение Джона Керри) может стать очень важным событием для европейского интеграционного проекта.
Не секрет, что Европа — т.е. ее политические элиты и абсолютное большинство простых граждан, интересующихся политикой, — ждала победы кандидата демократов. Патрициански выглядящий сенатор Керри, сын дипломата, бегло говорящий по-французски и скорее напоминающий манерами европейца, чем американца, представлялся Парижу и Берлину, Мадриду и Брюсселю менее проблемным партнером, чем Буш с его «черно-белым» видением мира и политическим багажом, отягощенным иракской войной — причиной самого серьезного раскола между США и их европейскими союзниками со времен Второй мировой войны. Однако президента Керри не будет, и Европе нужно привыкать «жить с этим дальше». А значит — взаимодействовать с администрацией Буша, на уход которой так надеялись в большинстве европейских столиц.
Многие комментаторы не исключают, что, хотя «смены караула» в Белом доме не произошло, политика Вашингтона в следующие 4 года по сравнению с предыдущим четырехлетием заметно изменится. Однако, каковы бы ни были возможные перестановки в рядах американской администрации, стиль и идеологическая направленность американской политики вряд ли претерпят существенные изменения. Для этого и сам Джордж Буш, и те, кто его окружает, — люди слишком твердых и устоявшихся убеждений. Более того, бушизм как политический стиль устоялся, был за 4 года «обкатан» и принес, с точки хрения неоконсерваторов из президентского окружения, в целом неплохие результаты (если, конечно, вынести за скобки Ирак).
Этот политический стиль парадоксален. Он сочетает в себе, казалось бы, противоположное — твердую убежденность в правоте и даже святости правоконсервативных идеалов (недаром и сам Буш, и многие высшие лица из его администрации — истово верующие люди) и необычайный прагматизм, порою граничащий с цинизмом. Во внешней политике Вашингтона в 2001 — 2004 гг. эта двойственность проявилась особенно четко. Наиболее яркий пример — удар США по Ираку, как выяснилось, не имевшему отношения к террористическим козням «Аль-Каиды», при сохранении союзнических и даже дружеских отношений с буквально нашпигованной исламскими экстремистами Саудовской Аравией. Но список подобных двойных подходов этим не исчерпывается. Можно упомянуть, скажем, обеспокоенность американской администрации попранием прав человека в Белоруссии — и довольно спокойное отношение к подобным эксцессам у «стратегических партнеров» — Узбекистана или Киргизии, весьма жесткую позицию США по ядерной программе Ирана — и относительное миролюбие при решении аналогичной северокорейской проблемы, нарастающее давление на режим Башара Асада в Сирии — и резкое потепление в отношениях с «раскаявшимся грешником» Муамаром Каддафи…
Во всех этих противоречиях, однако, есть своя логика, и логика эта — чисто имперская. У неоконсервативной элиты США — свое видение мира и свои вполне четко сформулированные идеалы. Однако там, где приходится выбирать между попыткой немедленно реализовать эти идеалы на практике и установлением жесткого контроля за тем или иным регионом, «интересным» с военно-политической и/или экономической точки зрения, Вашингтон при Буше предпочитает — и, видимо, будет предпочитать и далее — последнее. Отсюда, в частности, некоторая снисходительность американского руководства к проказам «друга Владимира», постепенно сворачивающего демократические свободы в России: стабильность на постсоветском пространстве для Вашингтона в данный момент важнее демократических принципов.
Такая политическая логика прямо противоречит нынешним европейским политическим нравам. Дело не только в том, что, по ставшему крылатым выражению консервативного американского политолога Р. Кагана, «американцы родом с Марса, а европейцы — с Венеры», что нынешний Евросоюз крайне далек от бряцания оружием и, будучи местом обитания крупных мусульманских общин, не в состоянии позволить себе жесткую конфронтацию с исламским миром. Дело еще и в самоидентификации ЕС как union of values, объединения стран, которые придерживаются единых ценностей и стандартов, союза, построенного по принципу единства в многообразии и опирающегося на несколько громоздкую систему политических сдержек и противовесов. (Последняя позволяет с большим или меньшим успехом находить баланс интересов больших и малых наций, входящих в этот союз). Европейская экспансия качественно отличается от американской — не только ненасильственным характером, но и тем, что, скажем, для вступления в ЕС той или иной стране необходимо выполнить ряд политических и экономических требований, в то время как для обзаведения военной базой США на своей территории ей достаточно договоренности с Вашингтоном. Есть и другие, довольно важные, хоть на первый взгляд и не столь существенные обстоятельства, отделяющие Америку от Европы. Это, к примеру, гораздо более либеральный и светский характер европейского общества по сравнению с американским (по данным недавних опросов авторитетного агентства Pew, 59% американцев заявили, что религия играет в их жизни «значительную» или «весьма значительную» роль; в странах Европы, даже тех, где влияние церкви традиционно велико, этот показатель был в несколько раз ниже: в Италии — 27%, в Германии — 21, во Франции — всего 11%. См.: The Economist. 2004. October 30th — November 5th. P. 42). Или неодинаковое отношение к ряду международных проблем — таких, как Ирак или арабо-израильско конфликт.
Победа Джона Керри могла бы если не устранить, то хотя бы заретушировать многочисленные трещины в евроатлантическом монолите. Победа Джорджа Буша не обязательно оставит евроамериканские отношения в их нынешнем состоянии — в конце концов, на ошибках учатся, и вторая администрация Буша может избрать по отношению к Европе более прагматичный курс. Однако она почти наверняка расширит иные трещины — в самой евросоюзовской конструкции. Базовые политические и идеологические расхождения между западным и восточным берегами Атлантики приведут к тому, что «обновленная» американская администрация будет, как и в предыдущие 4 года, опираться в Европе прежде всего на те страны, которые либо близки к США исторически и культурно, как Великобритания, либо заинтересованы в тесном сотрудничестве с Америкой по тем или иным практическим соображениям — как Польша и другие новички ЕС, а также, возможно, Италия, Нидерланды, Дания.
В условиях, когда по меньшей мере в восьми из 25 стран Евросоюза предстоят референдумы по недавно одобренной их лидерами Конституции ЕС, такая ситуация может стать дополнительным аргументом в пользу противников ратификации этого документа. Ориентация на США может показаться многим средним и небольшим странам Европы альтернативой гегемонии Германии и Франции, которой они всерьез опасаются. Кроме того, сохранится и недавно возникший очередной источник американо-французских противоречий, связанный с Турцией. Франция скептически настроена по отношению к возможному вступлению этой страны ЕС, хоть и не стала блокировать недавнее решение лидеров союза о начале переговоров с Анкарой по этому вопросу. США же при Буше не раз пытались — и, вероятно, будут делать это и в будущем — лоббировать в ЕС интересы Турции как ключевого американского союзника на Ближнем Востоке.
Неодинаков будет и курс Европы и Америки по отношению к России и другим странам СНГ. Если политика Вашингтона при Буше, как уже говорилось, отличалась прагматичной и несколько равнодушной снисходительностью по отношению к Кремлю (и нет оснований ждать резких перемен на этом направлении), то Европа в последние годы вела себя менее «дружественно», или, возможно, более принципиально. Речь идет не только о чеченской проблеме, о которой после терактов 11 сентября европейцы вспоминали чаще, чем американцы, но и о политике России в отношении Украины, Грузии, Молдавии и других постсоветских республик. Евросоюз традиционно болезненно относится к попыткам экономической и особенно политической экспансии России в Восточной Европе, и это настороженное восприятие любых «телодвижений» Москвы в указанном регионе особенно усилилось после вступления в ЕС ряда бывших соцстран и государств Балтии.
Что касается США, то их действия в Закавказье и Центральной Азии, где в 2002 — 2004 гг. появились американские подразделения и военные базы, носили опять-таки сугубо прагматический характер и, согласно одной — хоть и не слишком популярной в России — версии, были направлены не на окружение РФ с юга, а на укрепление американских позиций на Ближнем Востоке, по отношению к которым Россия рассматривается как стабильный тыл. Вероятно, что именно так воспринял эти действия и Владимир Путин, на удивление спокойно отреагировавший на рост американского военного присутствия у российских границ. Впрочем, в случаях откровенных нарушений демократических норм властями стран СНГ США и Европа выступают «единым фронтом» — см. их реакцию на недавний референдум в Белоруссии и первый тур президентских выборов на Украине.
Второй президентский срок Джорджа Буша означает, что перед Европой остро встает вопрос о ее собственной геополитической роли. (Возможно, «болея» за Джона Керри, многие европейские политики подсознательно стремились отложить на какое-то время решение этого вопроса, воспользовавшись оживлением евроатлантической концепции, которое считалось вероятным в случае прихода в Белый дом президента-демократа). С одной стороны, возможное продолжение разногласий с США и уже начавшееся охлаждение отношений с Россией, не говоря уже о терроризме и прочих глобальных угрозах, делает необходимым дальнейшее усиление интеграционных тенденций в ЕС, выработку единой внешней политики, рост расходов на оборону и безопасность и проч. Иными словами, если Европе не удастся в ближайшее время найти общий язык с Америкой Буша, то ей самой придется стать несколько более «бушистской» — менее щедрой в своих социальных программах, менее пацифистской и более решительной. Однако, с другой стороны, внутри Евросоюза еще слишком много разногласий, а его члены очень разнятся между собой — и это делает вероятность превращения Европы в реальную, а не фиктивную мировую державу весьма небольшой. Скорее всего, ЕС все же не избежать «разноскоростной интеграции», при которой уровни взаимодействия между отдельными группами его членов будут неодинаковыми.
Подводя итог, можно сказать: как для Америки нынешняя победа Джорджа Буша может стать своего рода point of no return на пути к окончательному превращению в «классическую» (или близкую к таковой) империю, так и для Европы 2 ноября 2004 года — момент истины, дающий возможность определиться с собственным будущим.
Прага
