На подъездах к Грозному вдоль трассы «Ростов-Баку» вырублен кустарник, прорежены деревья, а стволы сверкают свежей побелкой. И так – несколько километров. Рассказывают, что перед коронацией Кадырова на эти работы мобилизовали чуть ли не весь личный состав чеченского МВД. Увешенные оружием бойцы яростно расчищали подлесок и махали малярными кистями. Зачем? Наверное, чтобы не ударить лицом в грязь перед многочисленными гостями… Да и – чем черт ни шутит – темная фигура злоумышленника лучше видна на фоне белых стволов.
По гладкой, без выбоин, дороге машина вплывает в Черноречье, и от неожиданности перехватывает дыхание. Там, где уже столько лет щерились разрушенные дома с редкими вкраплениями живых, обитаемых квартир сегодня высятся деревянные леса, поблескивают новые крыши. Реконструкция, наконец, докатилась и сюда. А ведь еще двумя месяцами ранее ей даже не пахлоЗаводской район, Октябрьский район – сплошная стройка. Деревянные подпорки, свежая кладка, запах краски… Это совсем другой город. Знакомые места кажутся почти неузнаваемыми.
На площади «Минутка» – занятная инсталляция. Из металлического шара в разные стороны торчат увитые разноцветными новогодними гирляндами стрелы. Наверное, ночью, когда гирлянды зажигают, это чертовски красиво.
Я помню «Минутку», засыпанную обломками и окружённую руинами. И помню на ее месте огромный, мертвый пустырь, после того, как руины, наконец, вывезли. Когда это было? Кажется, в 2004-м… Со временем я научилась неплохо ориентироваться в развалинах, а в этом в одночасье воздвигнутом новом городе как-то теряюсь. Попутчик неотрывно смотрит в окно: «Даже те, кто знал город до войны, сейчас не способны вспомнить, какой он был, где какая улица… Память стирается». Водитель согласно кивает: «Город – как человек. Сейчас, когда человек умирает, его забывают очень быстро...»
Не знаю, как относиться к новому Грозному. Он – чужой. Уже несколько лет я приезжаю сюда так часто, что не могу отвергнуть реконструкцию по принципу: «То, за чем стоит Кадыров, не может быть хорошо». Слишком отчетливо помню, как еще пару лет назад мои грозненские друзья просто мечтали: как бы после работы посидеть в приличном кафе. Ведь больше десяти лет об этом можно было только мечтать… А теперь – пожалуйста, сколько угодно. Слишком хорошо понимаю, как важна возможность помыться под душем, а, судя по всему, скоро и это – о чудо из чудес! – станет возможно. Сама слишком радуюсь тому, что электричество отключают уже нечасто, и стучать по клавишам компьютера можно далеко за полночь. А за окном не стреляют. Грозненские ночи по нынешним временам тихие. И если что-то и нарушает покой, то это стук отбойных и простых молотков и визг дрелей. Строительные работы порою затягиваются заполночь.
Но у Грозного больше нет лица. Оно искорежено войной и стерто реконструкцией. На изуродованной плоти города нарастает маска. Дома строятся по типовым проектам. В Старопромысловском районе все крыши – зеленые. А на Ипподромной – темно-красные. Стены домов отделываются выкрашенной в светлые цвета «евровагонкой». Эта маска не уродлива. Но безлика.
В грозненских развалинах, сейчас стремительно уходящих в прошлое – и слава Богу! – все же было невероятное достоинство. Каждодневный подвиг людей, которые жили – не выживали, а именно жили – в ситуации, когда оставалось «только спрятаться в угол, затихнуть и умереть».
Девчонки-модницы на высоченных каблуках, вышагивавшие по непролазной грязи, как по начищенному паркету… Пацаны, упорно ездившие на автобусах в университет, хотя их в любой момент могли забрать, замучить, убить… Женщины, вылизывавшие свои полуразрушенные квартиры до блеска… Магазинчики и забегаловки, работавшие в наспех подлатанных первых этажах руинированных домов… Факелы, – подожжённый газ из пробоин в газопроводах, – по вечерам освещавшие дворы вместо фонарей… Все это сейчас уходит в прошлое. Памятник не поставят. Но только бы кто-нибудь запомнил, как это было.
Месяц назад я не поехала на коронацию Кадырова. Хотя спокойно могла бы аккредитоваться от какого-нибудь издания. Но казалось – грех тратить командировку на этот сомнительный праздник. Теперь – жалею. Нужно было ехать, увидеть, и тоже – запомнить.
Сидя на коронации, приятель отбивал СМС-ки: «Послушай, Рамзана провозгласили главным защитником прав человека в Чечне и вручили орден чести и достоинства… Какой-то поп подарил ему Библию. Сказал: «У вас, мол, будет соблазн читать Коран, но Вы все-таки читайте Библию, потому что из нее весь Коран вышел!» Рамзан растерялся, но взял… Ему подарили ключи от Мерседеса, золотой меч и гору мазни в виде картин… Сотрудники «Альфы» говорят, что «Альфа» всегда к его услугам, и ровно вчера ему в подарок убили еще одного бандита, Харуйллу, бравшего ответственность, за подрыв его отца… Генерал Трошев чуть ли ни силой вырвал микрофон, назвал Рамзана братом и потребовал всех в зале пить за Президента стоя и трижды кричать «ура!» – «а кто не крикнет, тот Киркоров!». И долго учил собравшихся кричать «ура», как на красной площади – два раза коротко, и один протяжно… Сейчас для него поет, демонстрируя глубокий вырез, Кристина Орбакайте: «Я не отдам тебя никому,/Прощу любую твою вину! / Какое счастье любить тебя, тебя, тебя… Рамзан!»…
И если этим кончилась, хотя бы на время, двенадцатилетняя война, видеть своими глазами было совершенно необходимо.
*****
Еду в военную прокуратуру, чтобы попробовать получить копию отказного постановления о возбуждении уголовное дела по событиям очень давним – ракетному обстрелу грозненского рынка
Это произошло 21 октября 1999 года в центре Грозного. Пострадал не только Центральный рынок – удары пришлись и по республиканский роддому, и по в мечети. Погибли более ста жителей города, еще около четырехсот получили ранения. Многих раненых не удалось спасти.
Вооруженные силы применили против города, где проживали сотни тысяч мирных людей, ракеты «земля-земля» с кассетными боеголовками, снаряженными шариковыми бомбами – страшное оружие, предназначенное для поражения незащищённой живой силы противника на больших площадях. То, что произошло, заслуживает только одного названия – военное преступление.
Одна из многих жертв этого преступления, Малика Юнусова, потом рассказывала сотрудникам Правозащитного Центра «Мемориал»: «Мы с мужем торговали продуктами с 1996 года…21 октября рано утром, как обычно, мы пришли на рынок. Наплыв людей был очень большой, как до войны… Где-то в 16.30 я услышала шум, звук такой, что звенит в ушах… Это не гром, неизвестно что. Я подняла глаза и увидела, что в воздухе появилась какая-то труба. Из нее вылетел шар, красный такой, как во время заката солнца. Он разорвался на моих глазах. И сразу такой страшный грохот. Я испугалась, меня оглушило… Труба упала прямо на рынок. А разорвавшийся шар за какое-то мгновение превратился в осколки и люди без головы, без рук, без ног, с разорванными животами стали падать на землю… Помочь я никому не могла, моя правая рука была переломлена. Там было не до помощи. Там все подряд, проходящие, стоящие, торгующие, – все лежали. Один на второго падал. Трое лежали на моем муже. Они все трое умерли, а он остался живой. Я не слышала ни криков, ни стонов, я видела разевающиеся рты, гримасы людей… Я не находила мужа, искала. Я просто искала куртку, в которую он был одет... Я переступала через мертвые тела, а потом поскользнулась на крови, упала и каталась в ней, потому что не могла подняться. Кожаную куртку мужа я увидела в пяти метрах от своего стола. Я подошла, потрогала его, встряхнула, он посмотрел на меня. И мы поняли, что мы живы. Мы разговаривали как немые люди, ничего не слышали оба… Меня отвезли к 9-й больнице, туда же после нас подъехал и желтый автобус. Он был полностью забит пассажирами, но в живых остались только одна женщина, маленький мальчик и шофер еле живой вышел оттуда. Остальных потом вытаскивали, они все были мертвы. Автобус стоял на остановке, все люди в нем там и погибли. Я видела это сама. Я о себе забыла. Этих людей вытаскивали и укладывали на ступеньки, ведущие внутрь больницы. Все было занято, и ступеньки, и проход. Врачи не знали, кого тронуть, кого взять и кому помочь. Они говорили, не стойте, увозите всех, нет свободных мест. За полчаса люди умирали.
Владимир Путин, тогда еще председатель правительства РФ, на пресс-конференции в Хельсинки отрицал сам факт бомбежки: «Есть информация о том, что проводилась какая-то спецоперация со стороны федеральных сил. Да, такие операции проводятся регулярно, есть основания полагать, что такая операция проводилась и вчера, но это никакого отношения не имеет к событиям, происшедшим в Грозном».
ФСБ настаивала, что никакого отношения к взрывам не имела. Но объясняла, что на рынке велась активная торговля оружием, боевики складировали там боеприпасы, и мог произойти самопроизвольный взрыв.
Пресс-центр Объединенной группировки войск на Северном Кавказе назвал случившееся спецоперацией по уничтожению оружия и боеприпасов боевиков. И настаивал, что ни артиллерия, ни авиации не применялись.
А генерал Шаманов, на тот момент командующий группировкой федеральных сил «Запад», выступая 26 октября 1999 года в прямом эфире на канале НТВ, неожиданно признал ответственность вооруженных сил. Он сказал, что, видимо, были использованы «средства старшего начальника» – «это могут быть или ракетные удары, примененные авиацией или сухопутными войсками, или высокоточное оружие». И специально подчеркнул, что у него самого подобных полномочий нет и быть не может. В роли загадочного «старшего начальника» могли выступить разве что командующий Объединенной группировкой войск генерал Казанцев, или министр обороны, или же сам российский президент Борис Ельцин. Так или иначе, Владимир Шаманов постарался отвести от себя огонь.
Военные откровенно запутались в собственном вранье. Но за гибель людей под ракетным обстрелом 21 октября 1999 года никто так и не был наказан. Прокуратура начала проверку по этому делу только в 2004 году. А в 2006 по результатам проверки в возбуждении уголовного дела отказала.
Старший помощник военного прокурора, симпатичный, рассудительный молодой человек, принял нас с коллегой у себя в кабинете на Ханкале. Он сочувственно кивал, говорил, что не сомневается, что погибли невинные люди, но доказать факт ракетного удара со стороны российских вооруженных сил просто невозможно.
Ничего не скажешь, парень поработал честно. Он направил тучу запросов по инстанциям, не получив, впрочем, никаких содержательных ответов. Он проверил, зафиксированы ли в журналах боевых действий за 21 октября вылет федеральных самолетов на Грозный и применение тактических ракет. Нет, не зафиксировано ничего подобного. Он прошерстил тематические публикации СМИ и даже заказал расшифровку соответствующих новостных и прочих программ НТВ, ОРТ, РТР. Но на одних материалах прессы далеко не уедешь. Он даже изучил брошюру «Мемориала» под название «Точечные удары». Даже съездил на рынок и опросил ту самую Малику Юнусову (она до сих пор там торгует) и еще одну раненую в октябре 1999-ого женщину… Ну и толку? Ведь нет абсолютно никакой официальной информации, а раз так, что тут установишь?
Я не расположена к долгим беседам. Получить бы копию отказного постановления, а там - пытаться обжаловать. Но моя коллега, которая сама была под этим обстрелом, которая видела это своими глазами и металась между раненными и трупами, пытается воззвать к совести прокурорского работника. Она подробно рассказывает, как все было. Настаивает, что хирурги извлекали из людей осколки, и что-то должно было остаться. Помощник прокурора не отрицает: «Осколки – да. Но наличие на месте осколков само по себе не означает, что это были осколки от выпущенных ракет, понимаете? А кстати, эти две женщины, которых я на рынке опрашивал, говорят, что у них как будто «иголками» была потом одежда обсыпана, но они их даже не сохранили! И вообще, я, честно говоря, не понимаю, вот люди – и вы тоже – говорят: «ракеты». Да откуда люди, вообще, знают, что именно это было – все эти «земля-воздух», то есть, «земля-земля»…
Мы с коллегой фыркаем от хохота. Молодой человек смотрит в недоумении. «Видите ли, – предельно вежливо поясняю я, – когда людям годами всякая дрянь на голову сыпется, они начинают различать. Экспертами становятся».
Помощнику прокурора неловко: «Да, Бог с ним. Я тут только с 2005 года, и многого не знаю. Но в деле главное – не установлено, кто отдавал приказ. Но знаете, что меня удивило? Я в чеченские правоохранительные органы тоже с запросами обращался, а они отвечают, что к ним, вообще, по этому поводу ни один пострадавший с жалобами не обращался. Совсем материалов нет! Как это возможно? Почему?»
Тут уже говорим наперебой, что в 1999 году граждане в то, что он называет «чеченскими правоохранительными органами», в принципе обращаться не могли. Разве что в ичкерийские… Ведь не было ничего. Полный хаос.
Наш собеседник печально рисует в блокноте какие-то корябушки. У него перед глазами отштукатуренные и покрашенные фасады. Он не видел тот Грозный – дважды разрушенный и разрушаемый в третий раз, брошенный всеми властями и выживающий в руинах. Того города уже почти нет, и следователь вряд ли сможет понять прошедшее время. Это для него – как жалобы больного на боль в давно утраченной конечности: «Жалко, конечно, но что поделать?» Теперь у него куча работы, а эта история быльем поросла…
Коллега наклоняется к нему через стол: «Я ведь все это видела своими глазами. Я жить не могу с ощущением, что никто не наказан. Я это дело просто не могу бросить. Права не имею. Это мой долг».
Помощник прокурора сочувственно смотрит на неугомонную собеседницу. Смотрит с очевидной жалостью: «Знаете, когда вы мне все это рассказываете, у меня всплывает аналогия с Нюренбергским процессом. Ведь тогда немецких военных осудили за их деяния только потому, что СССР и союзники выиграли войну. А Российская Федерация воевала в Чеченской Республике и не проиграла. Совсем наоборот. Поэтому, что касается наказания виновных… Вы же понимаете?».
*****
Выходим на улицу, вдыхаем прохладный вечерний воздух, пронизанный ароматом цветущей вишни. Возле проходной огромный стендовый плакат, изображающий доблестных российских военнослужащих, снабжен коротким стишком: «Боец, не спать! Враг не станет ждать!». Напротив – портрет Путина с Алхановым и Кадыровым. Задерживаю взгляд на широко улыбающемся Рамзане. «Его, это, скоро снимут», – неожиданно комментирует постовой. Мы с коллегой изумленно переглядываемся: «Он же только что президентом стал! Когда снимут?!» Солдатик смотрит непонимающе и вдруг расплывается в улыбке: «Да нет, не Рамзанку! Я про плакат. Там ведь Алханов. А он уже того…»
