Продолжение. См. части 1, 2 и 3
Аятолла Хомейни не доверял армии, считая ее «верным оплотом» свергнутого шахского режима. Поэтому сразу же после прихода к власти (в феврале 1979 года) он самое пристальное внимание уделил созданию различных исламских воинских формирований, то есть имам всецело разделил один из основных принципов классического фундаментализма, который, как известно, не может функционировать как система без «доблестных исламских воинов».
Уже в первые месяцы «исламской перестройки» в Иране возникло множество различных военных и полувоенных организаций. Одни из них создавались лишь для решения конкретных задач и со временем были распущены. Другие же, напротив, превратились в сильные и влиятельные структуры. К таким по праву можно отнести Корпус стражей исламской революции (КСИР; они сейчас вызывают наибольшее беспокойство своим участием в подготовке террористов для ливанских, палестинских и др. группировок), народное ополчение (басидж) и в какой-то мере Комитет исламской революции (КИР). В соответствии с законом 1987 года, все они (за исключением отдельных подразделений КСИРа[i]), а также жандармерия и полиция слились с регулярной армией и составили иранские национальные вооруженные силы.
Как и следовало ожидать, особая роль в системе исламской власти отводилась КСИРу. Решение о его создании было принято Исламским революционным советом 24 февраля 1979 года. А в соответствии с декретом Хомейни от 5 мая ему ставилась конкретная задача по защите исламского режима и содействии введению исламских законов и «шиитской этики» в масштабе всей страны.
Среди исследователей нет единого мнения о том, как и почему был создан Корпус. Некоторые из них считают, что ключевую роль в его создании сыграло ливанское фундаменталистское движение «Амаль». Подобную версию отстаивал покойный Ясир Арафат, который убеждал журналистов, что именно палестинские коммандос оказали помощь иранскому правительству в «организации революционной гвардии» для защиты отечества от происков «империализма и сионизма». Другие исследователи склонны считать, что к созданию КСИР причастен СССР и его спецслужбы. По их мнению, именно сотрудники Шебаршина (советского резидента в Иране) посоветовали Хомейни как можно скорее создать специальное вооруженное подразделение для нейтрализации неминуемого сопротивления шахской армии [ii].
Доводы здесь самые разнообразные. Но истина, как нам кажется, кроется в том, что, во-первых, Хомейни побаивался армию и, во-вторых, на это его толкала сложившаяся ситуация. Дело в том, что еще при шахе в стране действовали подпольные полувоенные организации и группировки. Коммунисты во главе с партией ТУДЕ ориентировались на СССР, группы моджахедов и федаинов поддерживали связи с арабскими государствами и Западом. После падения шаха все они оказались на легальной политической авансцене. А после капитуляции армии ее военные арсеналы были тут же разобраны именно представителями этих организаций (или «пасдарами», как их называли в народе).
В начальный период революции они совместно с ревкомами брали под контроль мечети, полицейские участки, тюрьмы, государственные учреждения, военные казармы, то есть действовали как полномочные представители исламских революционных властей. По своему социальному составу пасдары представляли собой довольно разношерстную публику. Нередко под прикрытием революционной бдительности и исламского рвения они подвергали аресту с конфискацией имущества не только приверженцев шаха, но и просто зажиточных людей.
Добавим к этому, что многие верные Хомейни духовные лица, члены правительства и парламента, а то и просто богатые люди сразу же после революции стали создавать собственные отряды «телохранителей». Вот лишь несколько примеров. Садек Халтхали — многолетний сподвижник Хомейни, видный мусульманский деятель и лидер исламской экстремистской группы «Федаины ислама», действовавшей в Иране еще с 1940-х годов, всегда находился в окружении отряда вооруженных до зубов людей. Другая заметная фигура — радикальный исламский идеолог Хади Гафари. Он возглавлял исламистскую группу «Муса Ибн Джаафар», немало членов которой еще в начале 1970-х годов прошли боевую выучку в Ливане, Сирии и Ливии, а уже после революции стали натаскиваться в лагерях палестинских боевиков. Министр тяжелой промышленности Бехзад Набави стал одним из основателей группировки «Моджахеды исламской революции». Свое вооруженное подразделение он неоднократно использовал в качестве прессинга в предвыборной борьбе. Министр обороны Мустафа Чамран вплоть до своей смерти в июне 1981 года располагал личным отрядом пасдаров, которые контролировали аэропорт иранской столицы. Начальник тегеранской тюрьмы Ладжеварди длительное время командовал группой из 300 боевиков, подчинявшихся только ему, и т.д.
Специально подобранные и хорошо подготовленные члены этих отрядов действовали на основе личной преданности, которая, как правило, подкреплялась семейными узами, общим «революционным» прошлым и в немалой степени деньгами. И хотя в целом пасдары были лояльны по отношению к аятолле Хомейни, многие их группы действовали автономно, подчиняясь лишь своим непосредственным покровителям. В той или иной степени подобное положение наблюдалось почти во всех провинциях Ирана, причем нередко отряды местных политико-религиозных авторитетов находились в состоянии перманентной междоусобицы.
Понимая губительность такой «всеобщей милитаризации», иранское руководство приняло решение на создание единой военной организации пасдаров. Помимо этого, издавая декрет, Хомейни преследовал ясно выраженную цель — иметь под рукой хорошо организованную военно-политическую структуру для борьбы со своими политическими оппонентами и конкурентами. Он отлично понимал, что реализация собственной религиозной концепции не будет проходить гладко. Довериться же армии и полиции он не мог как по этическим, так и чисто стратегическим соображениям. К тому же, самоуправство различных вооруженных группировок, вершивших деяния под лозунгами Хомейни, никак не устраивало высшего религиозного лидера.
Сразу же после создания Корпуса в его командную структуру вошло большинство руководителей «независимых» отрядов. Оставшимся же предложили престижные должности в государственных органах. В короткое время была разработана законодательная база «стражей революции», определена иерархия подчиненности. Планом боевой подготовки непосредственно занялись палестинцы, которые до этого оказывали немалую помощь антишахскому сопротивлению. К концу 1979 года число палестинских инструкторов превысило 800 человек. Правда, летом 1980 года им ненавязчиво предложили покинуть Иран — и подготовкой стражей занялись «особо благонадежные» офицеры.
Весьма характерно, что параллельно с численным ростом (около 360 тыс. человек в 1986 году) и накоплением боевого опыта (участие в боях в Курдистане и на ирано-иракском фронте) Корпус приобрел и серьезный политический вес в иранском обществе. Этому в немалой степени способствовало усиление позиций Исламской республиканской партии во главе с аятоллой М.Бехешти, которому в первой половине 1980 года удалось установить единоличный контроль над созданной структурой. Да и в последующем любая из конкурирующих между собой религиозно-политических группировок всемерно стремилась подчинить Корпус своим интересам. И, тем не менее, постепенно он превращался в строго централизованную военно-политическую силу. В ряды Корпуса стали вступать целыми семьями и кланами во главе со своими старейшинами. Одновременно сотни духовных лиц были направлены на учебные базы КСИРа из Тегерана и Кума. Все они проповедовали необходимость единства, братства и служения идеям исламской революции. Аналогичные задачи были возложены на контролируемые властями средства массовой информации. Для стражей стали издавать даже специальную литературу.
Впрочем, как и армия, Корпус стражей не избежал тотальных чисток, особенно в начальный период. Так на рубеже 1979-1980 гг., вскоре после захвата американского посольства, из его рядов были изгнаны левые и моджахеды, характеризовавшиеся до этого как наиболее «мужественные и благонадежные» бойцы. В 1981 году такая же участь постигла сторонников Банисадра. В декабре 1982 года Хомейни в специальном декрете указал на недопустимость «безответственных и незаконных» действий со стороны отдельных пасдаров. В ряде случаев провинившиеся стражи были подвергнуты наказаниям, а особо «самостоятельные» отряды расформированы. Еще в марте аятолла категорически запретил сотрудникам КСИРа участвовать в политической борьбе различных партий и групп вне зависимости от их идеологической ориентации. К концу года исламское руководство сумело добиться относительного порядка, централизации и дисциплины среди разношерстной массы «защитников революции».
Во многом этому способствовали серьезные реорганизационные мероприятия. Оставаясь по закону политико-административной организацией, КСИР тем не менее стал все чаще выполнять сугубо военные задачи. С конца 1984 года заметно сократились его функции как органа внутренней контрразведки, а те специалисты, которые ранее занимались этим делом, были переданы вновь созданному министерству информации (разведки). С сентября 1985 года в Корпусе началось формирование собственных частей военно-воздушных и военно-морских сил. По своему потенциалу он выходил на параметры «второй армии» в государстве, призванной, согласно Конституции, «оборонять революцию и ее завоевания».
Это не могло не сказаться на взаимоотношениях между КСИРом и военнослужащими регулярной армии. Многие кадровые офицеры видели в пасдарах «сборище беспринципных авантюристов и бывших уголовников», нанятых исламскими властями, с одной стороны — терроризировать гражданское население, с другой — дискредитировать армию как легитимную структуру государства. Особо негативно офицерский корпус относился к непродуманным и бездарным действиям высшего руководства КСИР на ирано-иракском фронте. За восемь лет войны оно самостоятельно разработало и провело 24 фронтовых и 38 армейских наступательных операций. Основная роль в них отводилась «батальонам смертников», состоявших преимущественно из 14-15-летних подростков. Нередко эти батальоны умышленно направлялись на иракские минные поля и оборонительные сооружения, – ценой жизни тысяч подростков проделывались проходы для ввода в бой главных сил. Но особое презрение среди военнослужащих вызывали факты использования «ксировцев» в качестве заградительных отрядов в тылу регулярных частей[iii].
Руководство страны с самого начала было хорошо осведомлено о трениях между Корпусом и армией. Оно также понимало, что эксплуатация религиозного энтузиазма не может быть безграничной. И действительно, со временем многие командиры стражей стали не так фанатично ассоциировать себя с политикой религиозной верхушки. А на фронте все чаще случались «братания» пасдаров и солдат.
Во многом этому способствовала, во-первых, эволюция мировоззрения высшего духовного руководства. Их приоритеты в деле защиты революции стали отдаваться регулярным и, что более важно, подготовленным войскам. Поэтому был взят курс на сближение армии и КСИРа. Это выразилось как в проведении совместных учений, так и в активном подключении военных к системе обучения и подготовки «корпусного» личного состава. Опытные офицеры и инструкторы из Университета обороны, колледжа Генерального штаба, офицерского училища и других военных учебных заведений приняли участие в реорганизации КСИРа. Во-вторых, усилился религиозный надзор над деятельностью стражей. Его возглавили личные представители Хомейни. Фактически они были не подконтрольны никому из пасдаров и выполняли лишь прямые указания аятоллы и ему лично направляли свои доклады. Представители аятоллы отвечали за «реализацию принципов исламского права» и «выполнение указаний имама». Представители обладали правом вето в отношении любого решения командования, если оно противоречило линии самого аятоллы. С 1984 года представитель Хомейни начал курировать всю пропагандистскую и агитационную деятельность исследовательского центра КСИРа в Куме. Люди от имама находились во всех крупных соединениях и органах Корпуса. Только в 1987 году около 300 клерикалов получили назначение в зональные и районные командования. Велась усиленная обработка личного состава. Решительно пресекалась любая попытка религиозного неповиновения. Внушались идеи радикального (воинствующего) фундаментализма и непогрешимости шиитской идеологии Хомейни. Проповедовался лозунг мученической смерти за веру, «если так будет угодно Великому имаму». Заметим, не Аллаху, как предписано в Коране, а реальному земному человеку, что в общем-то противоречит основным канонам исламской веры. За пять лет культ личности Хомейни, писала иракская газета «Ас-Саура» со ссылкой на пакистанские источники, многократно превысил показатели «сталинской эпохи». Прикрываясь военным положением и угрозами «мнимых заговоров», Хомейни беспощадно уничтожал более-менее популярных на фронте командиров, постоянно чистил правительство и парламент, самолично, даже без ведома подконтрольного Исламского консультативного совета, принимал важнейшие государственные решения, нередко идущие в разрез с национальной и военной безопасностью. Вокруг имама формировался узкий круг «преданных революции лиц», большинство из которых были или коррупционерами государственного масштаба, или поддерживали полулегальный наркобизнес, без которого в условиях войны и блокады Исламская республика не могла существовать[iv].
Со временем Корпус стражей (как и любая постреволюционная структура) оброс массой различных органов и специализированных учреждений. Лишь в одном Тегеране их насчитывалось около пятнадцати. В их ведении находилось множество вопросов. Это и кадры, и спецоперации, и общественные связи, и планирование, и идеология, и безопасность, и научно-исследовательские работы. Специальные подразделения занимались воспитательной работой, тыловым обеспечением и проблемами женщин. Для целенаправленной координации деятельности всей этой разветвленной структуры и повышения ее статуса в ноябре 1982 года было создано министерство КСИР. Постепенно с ведома Хомейни оно фактически возвысилось над остальными министерствами. Наша высшая цель, говорил его руководитель М.Рафикдост, это «распространение и поддержание революционного духа в других структурах власти»[v].
Нельзя отрицать, что аятолла Хомейни смог создать довольно внушительный механизм для осуществления своих религиозных планов. Что его больше всего волновало, так это постоянная фракционная борьба среди «ксировской» верхушки. Ее корни находились в глубине самого иранского общества. Ведь традиционно значительная часть населения страны никогда не принимала участие в политической жизни, — для нее власть существовала где-то вдали, виртуально. Главное – чтобы она не вмешивалась в повседневные заботы и быт правоверных мусульман.
Зато в иранском обществе были очень развиты кланово-общинные и семейные отношения. Со временем, по мере развития политических процессов, те или иные индивидуумы оказывались на вершине власти или у рычагов государственного правления. Сразу же вокруг них формировалось небольшое, но активное ядро, состоящее из близких по крови людей, друзей детства или просто земляков. Постепенно оно разрасталось до группы, фракции, партии... Корпоративные цели, а также инстинкт соперничества начинали превалировать над национально-государственными интересами. Все это характерно для многих восточных стран, но особенно рельефно оно проявлялось в Иране.
Чтобы как-то ограничить влияние традиций на деятельность Корпуса, Хомейни начал придерживаться негласного правила: сверху донизу должен соблюдаться закон компетентности. Он срабатывал незамедлительно, если в подчинении того или иного руководителя находилось много «знакомых» людей. Параллельно в подразделениях Корпуса стали приниматься национальные и религиозные меньшинства, иракские и афганские беженцы. При этом соблюдалось единственное требование — верность «исламской революции». Надо отметить, что, прежде всего, хороший заработок и общественный престиж (а уже потом верность революции) позволили сформировать более-менее дееспособные части. Именно их имам Хомейни зачастую называл «центральной опорой власти».
Другой, не менее важной «опорой» аятолла считал созданное в ноябре 1979 года так называемое «народное ополчение» (басидж). Его создание стало как бы материальным воплощением хомейнистского лозунга о формировании «армии 20-ти миллионов». На басидж возлагалась задача «подготовки резервистов для всех вооруженных формирований Исламской Республики». В его уставе значилось, что ополчение предназначено для «проведения необходимой подготовки всех лиц, верных Конституции и задачам исламской революции, в целях защиты страны, исламского республиканского строя и оказания помощи народу в случае стихийных бедствий или других чрезвычайных ситуаций[vi].
Народное ополчение имело свои органы по всему Ирану. Интересна их структура. Самое мелкое подразделение басиджа — ядро сопротивления — создавалось даже в небольших поселках и деревнях. Каждый город в зависимости от площади и численности населения делился на несколько зон сопротивления, а те в свою очередь на районы сопротивления, еще ниже — посты сопротивления, причем каждый из них включал несколько групп. В конце 1980-х годов в стране насчитывалось свыше 25 тыс. баз и районов сопротивления.
Изначально подразделения басиджа находились в полном подчинении руководству КСИР. Но усиление последнего вынудило официальные верхи частично изменить акценты. В начале 1990 года преемник Великого имама аятолла Али Хаменеи назначил нового командующего силами народного ополчения. Им стал его друг и единомышленник А.Афшар, который сразу же заявил, что хотя басидж и останется в составе КСИРа, но в нем произойдут существенные организационные изменения. Он получит «некоторую самостоятельность» и будет состоять из различных родов войск. Для басиджа вводилась особая форма одежды. Началась разработка «конкретных задач» для действий в условиях мирного и военного времени.
Для того чтобы стать членом басиджа необходимо было внести свою фамилию в специальный список, находящийся в мечети по месту жительства. Затем на соответствующей «базе сопротивления» предстояло пройти специальную подготовку. Все делалось исключительно на общественных началах. Со временем «активный член» зачислялся в «постоянный резерв» КСИРа. За 10 лет исламской революции на различных базах басиджа прошли обучение более 5 млн. человек.
Батальоны басиджа принимали активное участие в боевых действиях на ирано-иракском фронте. Каждый батальон обычно насчитывал около тысячи человек. Время пребывания на переднем крае определялось в три месяца, хотя при желании каждый ополченец мог оставаться и на более продолжительный срок. За восемь лет войны почти четыре миллиона басиджей участвовали в боях. По приблизительным данным более 60 тысяч человек погибли. Даже в иранских средствах массовой информации бойцов народного ополчения называли «фанатиками» или просто «сумасшедшими солдатами». Веру во Всевышнего и заветы Хомейни они ставили во главу угла, как правило, в ущерб профессиональной подготовке. Одеты кто во что, но обязательно с наспинной надписью «Аллах велик», они как саранча набегали на иракские позиции и подрывались тысячами на минных полях или гибли сотнями под гусеницами иракских танков[vii]. Между тем Хамид Ансари писал: «Спросите любого из сотен тысяч иранских бойцов, какой день был самым тяжелым на фронте? Вам неизменно укажут на день, когда была принята резолюция ООН о перемирии в ирано-иракской войне. Надо было видеть басиджей-ополченцев в тот памятный день, дабы поверить в величественную картину: басиджи плакали, рыдали навзрыд, что они упустили возможность стать мучениками. Врата рая, печалились они, навсегда закрылись перед ними…»[viii]. А вот несколько иная точка зрения. 20 августа 1988 года корреспондент ливанской газеты «Ан-Нида» передавал с линии ирано-иракского фронта: «Умолкли пушки – и на отдельных участках фронта начало твориться что-то невообразимое! С обеих сторон десятки, сотни солдат с радостными возгласами бежали в сторону нейтральной полосы… Мир, долгожданный мир! Как его ждали эти иранские подростки-ополченцы в просоленных шахидских повязках, которых еще вчера толкали на верную гибель… Сейчас, как ни в чем не бывало, они обмениваются сувенирами с усатыми иракскими бойцами, делят последнюю сигарету. Они счастливы, они больше не будут стрелять и умирать, они возвратятся домой»[ix].
Наконец, несколько слов о Комитете исламской революции. Его устав появился лишь в 1986 году. До этого он функционировал как «Комитет встречи имама», созданный в первые дни 1979 года для обеспечения приема аятоллы Хомейни и организации его встречи в Тегеране. Комитет работал над эгидой Министерства внутренних дел, тесно взаимодействуя с КСИРом, жандармерией и полицией. Его основное предназначение — «вести борьбу с контрреволюцией, наркоманией, контрабандой и спекуляцией». Предполагалось, что в перспективе Комитет станет «исламским ядром» некоего единого органа общественного правопорядка. Но вскоре он был упразднен как выполнивший свою «историческую исламскую миссию».
Трудно сказать, что следует понимать под «исторической миссией», но, во всяком случае, Комитету принадлежала «особая роль» в борьбе с наркотиками. Эта «роль» определялась самим Хомейни. Имам скоро понимал, что в одночасье покончить с криминальным наркобизнесом не получится. Поэтому он допускал добровольное участие хотя бы части миллиардных доходов криминала в финансировании войны с Ираком, а затем и ликвидации ее тяжелейших последствий. Определение категории «добровольности» возлагалось именно на КИР
Правда, Хомейни на первых порах решил было одним махом покончить со всеми социальными пороками общества, унаследованными от «ненавистного» шаха. На одном из первых мест стояли наркотики, которые, как казалось аятолле, не имели исламской традиции и культивировались в стране исключительно под влиянием «прогнившего Запада». Был обнародован строгий исламский циркуляр, который предписывал смертную казнь на месте за хранение нескольких граммов наркотиков. За два месяца было расстреляно 176 человек. В 1980 году один из ближайших сподвижников Хомейни — Калкали заявил: «Если бы мы убивали всех тех, кто имел в кармане пять граммов героина, мы убили бы пять тысяч человек, а это трудно». Такой деятель как Калкали во имя чистоты ислама мог убивать без угрызения совести десятки и сотни тысяч «смутьянов». Победить наркодельцов (да к тому времени и не так многочисленных) ему бы не составило особого труда[x].
Вмешалась в борьбу сама исламская революция, которая, преследуя прагматические цели, фактически отдала страну на откуп изворотливому наркобизнесу. На него не распространялись ни международные санкции, ни всевозможные эмбарго, — он даже выгодно пользовался подобными «строгостями» мирового сообщества. Проблема выживания революции, ее «экспорт» при международной изоляции и войне с Ираком требовали немалых средств, связей (пускай и криминальных) и главное — много-много оружия. Наркодоллары при резком сокращении нефтяных поставок объективно могли какое-то время продержать страну на плаву. Они же (о чем отлично знали в Тегеране) являлись практически единственным собственным источником для финансирования афганских моджахедов и ливанских фундаменталистов. Нельзя исключать и того, что официальные власти желали напомнить Западу, что, мол, враждебность к Тегерану и союз с Багдадом может обойтись ему очень дорого: «исламское зелье» искалечит безбожников, которые – не в пример Ирану – уже изрядно пристрастились к «белой смерти».
Допускать и другие суждения: дескать, исламскому режиму не до мелочей, когда перед страной стоят глобальные задачи, а внешние враги не дремлют, плетут заговоры и интриги. Нужно утвердиться в мире ислама, доказать религиозные приоритеты, а уж потом дойдут руки и до наркотиков, и до прочей чепухи! А пока, чтобы не выглядеть белой вороной, достаточно и косметических мер. За десять лет исламской революции около двух тысяч мелких «наркохулиганов» были казнены, свыше 33 тыс. гектаров маковых посевов преданы огню. «Но это лишь малая толика того, чем мог «гордиться» Иран к концу 1980-х годов», - писала ливанская газета «Ан-Нида»[xi].
К тому времени «левый рог Золотого полумесяца» превратился в один из мировых центров наркобизнеса. До сотни мафиозных групп полулегально функционировали в провинциях Систан и Белуджистан. Они скупали у местных крестьян маковую соломку (по 300 долларов за килограмм), почти беспрепятственно принимали сотни тонн аналогичного зелья из Афганистана и Пакистана. Часть сырья перегонялась в чистый героин тут же на месте, другая — по четко отработанным маршрутам поступала на турецкие фабрики, которые фактически бездействовали после «исхода» итальянских мафиози и уменьшения площадей местных плантаций. Современное оборудование позволяло из каждых 10 килограммов соломки получать килограмм героина, который затем (как правило, через Балканы) переправлялся в Европу и продавался уже за 300 тысяч «зеленых». По официальным данным подкомиссии ООН по борьбе с контрабандой наркотиков на Ближнем и Среднем Востоке, до 90% героина поступало на Старый континент именно по приведенной цепочке[xii]. Неизвестно, какие суммы из баснословных прибылей перепадали иранской казне (это не афишируется), но почти десятилетняя вольготная жизнь ирано-турецкого картеля дает основание полагать, что исламская революция и наркобизнес были не столь уж выраженными антагонистами, особенно когда внешняя политика страны требовала зачастую неучтенных денег на экспорт террора.
Незадолго до смерти Хомейни поручил компетентным органам тщательно разобраться с наркотиками. Результаты оказались ужасающими. Более трех миллионов хронических наркоманов при численности населения в 52 миллиона человек. На игле сидели не только взрослые, но и дети. В досье «исламских комитетов» имелись сведения о тысячах девушек, которые не только регулярно потребляли наркотики, но и активно их распространяли в женских коллективах. Ободряющее зелье пользовалось популярностью в студенческих общежитиях, армейских казармах и даже некоторых исламских учреждениях. Наркотиками компенсировали запрещенный Кораном алкоголь на свадебных церемониях, семейных и племенных торжествах. На почве наркомании резко возросло количество уголовных преступлений. Отдельные регионы страны фактически находились в руках наркокланов, руководители которых (чего и следовало ожидать) были рьяными сторонниками имама Хомейни. Страна, если не катилась к пропасти, то, по крайней мере, через пару лет могла превратиться в «исламскую Колумбию», о чем Тегеран предупреждали не только Запад, но и арабские соседи, а также «коммунистический» Афганистан[xiii].
Параметры «шахской» наркомании не годились даже в подметки ее «исламскому» размаху. Гангстерские группы под знаменем ислама составляли реальную силу и, что оказалось самым неожиданным для тегеранских властей, пользовались немалой популярностью во многих сельских районах северо-запада страны. Воинственный фундаментализм породил «зеленого» джина, загнать которого в бутылку оказалось весьма проблематично. Но и держать на свободе – тоже опасно. Аятолла Хомейни поручил всем министерствам — от внутренних дел и обороны до экономики и сельского хозяйства — разработать всеобъемлющий закон о борьбе с наркоманией.
Таковой был принят 21 января 1989 года. В частности, он предусматривал «автоматическую смертную казнь» за хранение более 30 г героина или более пяти килограммов опиума. Для всех лиц, обвиненных в наркомании, вводилось обязательное принудительное лечение в течение шести месяцев в специальных трудовых лагерях, расположенных в жарких и полупустынных районах страны. К концу года были публично повешены или забиты камнями более 1200 крупных контрабандистов и контрабандисток (правда, последних предписывалось казнить «вне глаза людского», то есть в тюрьмах). За это же время 20 тыс. мелких торговцев были осуждены к различным срокам заключения, 66 тыс. наркоманов оказались в трудовых лагерях, изъято 34 тонны наркотиков и перекрыто 277 каналов их распространения и транзита, обезврежено и ликвидировано более чем 300 наркогруппировок, 25 из которых состояли исключительно из иностранцев (пакистанцы, турки, индийцы, бангладешцы и, главным образом, афганцы), конфисковано около 400 единиц оружия и такое же количество транспортных средств. Размах антинаркотической компании, которую впоследствии взял под свой контроль президент Рафсанджани, вызвал некоторую «нервозность» даже на Западе. В ряде публикаций он был охарактеризован как «излишне жестокая мера пресечения преступности». Правда, тогдашний генеральный секретарь Интерпола Р.Кендл опроверг подобное утверждение, и после очередного посещения Тегерана заявил корреспондентам, что его организация «высоко оценивает успехи сил порядка в Иране в деле борьбы с распространением наркотиков» и готова предоставить стране «современные оборудование и системы связи для более успешной деятельности полиции по пресечению преступного бизнеса»[xiv].
На первых порах борьба с наркотиками шла с переменным успехом – где большие прибыли, там и великий соблазн. Да и сам закон карал лишь крупных дельцов, мелкие же «бизнесмены» не хранили опиум ведрами, да и не носили при себе десятки граммов «чистого яда». Достаточно продавать в день по несколько граммов, чтобы не только хорошо заработать, но и оградить себя от неприятностей при встрече с полицией. «Мы уничтожили практически все незаконные посевы опиумного мака, построили дороги и расставили посты безопасности в приграничных района, достаточно финансируем специальные службы, но все сводится почти на нет, – признавал министр внутренних дел А.Нури. – Поток наркотиков постоянно нарастает… За шесть месяцев 1992 года силами правопорядка удалось перехватить 30 тонн наркотиков. Но это в лучшем случае лишь десятая часть от того количества зелья, которое находилось в стране». По мнению министра, каждое отдельное государство «просто не в состоянии в одиночку пресечь торговлю наркотиками. Необходимо сотрудничество различных стран»[xv].
Показательно, что этот призыв поддержали буквально все мусульманские страны. Даже государства Персидского залива, отношения которых с Тегераном нельзя было считать добрососедскими, высказались в пользу тесной координации с иранскими спецслужбами. Начался обмен информацией и специалистами, унифицирован порядок пересечения границ. Это позволило уже в 1991 году перехватить шесть тонн наркотиков, которые были нелегально ввезены в различные княжества Аравийского полуострова. Несколько десятков торговцев тут же поплатились головой. Но это лишь «мелкие рыбешки, которые попадают в сети рыболовецких портов полуострова», - писала газета «Emirates News». Крупные же «рыбины» орудуют в центральных городах, постепенно создавая подпольную наркосеть. Нередко они действуют под прикрытием религиозных организаций и благотворительных фондов. Они же, как правило, финансируют религиозный экстремизм, так как, по мнению начальника дубайской полиции, нестабильность в богатом регионе — это идеальная атмосфера для «спрута исламской наркомафии»[xvi].
В последующем Иран несколько ужесточил законодательство 1989 года, начал создавать специальные отряды по борьбе с наркотиками. В горы, где никто не живет, и этим ловко пользуются контрабандисты, проложено 4,5 тысячи километров бетонных автодорог, чтобы оперативно маневрировать силами и средствами. Ущелья, тропы вдоль границы с Афганистаном начали патрулировать вертолеты. Эти усилия были поддержаны ООН, выделившей Ирану за счет стран-доноров целевым назначением несколько миллионов долларов на осуществление антинаркотических мероприятий в стране. К настоящему времени восточная граница Ирана оборудована таким образом, что ее несанкционированное пересечение практически невозможно. Помимо обычных мер пограничного контроля (контрольно-следовая полоса, колючая проволока, технические средства наблюдения, а также воздушное и наземное патрулирование), этот участок границы перекрыт глубокими рвами, непреодолимыми как для транспортных средств, так и вьючных животных. Международные организации, занимающие незаконным оборотом наркотиков, сегодня нередко ставят Иран в пример – как можно при наличии политической воли в течение нескольких десятилетий решить проблему наркобизнеса даже в стране, традиционно являвшейся ключевым узлом международной наркоторговли[xvii].
[i] В частности, на басе КСИРа были созданы подразделения Иранской революционной гвардии, которые в настоящее время в основном занимаются обеспечением безопасности ракетно-ядерной программы страны. Они же выполняют охранные мероприятия в районе Бушерской АЭС, которая сооружается при помощи российских специалистов.
[ii] The Iranian Military under the Islamic Republic. R-3473 – USDP. The Rand Corporation, Santa Monica. March 1987. Р. 64 – 65.
[iii] Bruse James. Iran`s Shock Troops // Jane`s Defense Weekly, 1987, October 24. P. 960 – 961.
[iv] Ас-Саура, 1987, 14 декабря.
[v] Halliday Fred. Year IV of the Islamic Republic // Merit Reports, 1983, No 113. P. 5.
[vi] Зарубежное военное обозрение, 1990, № 2. С. 24.
[vii] Armed Forces, May 1989. P. 206 – 209; Ас-Саура, 1987, 18 июня.
[viii] Хамид Ансари. Имам Хомейни. Политическая борьба от рождения до кончины… С.180 – 181.
[ix] Цит.по: Коммунист Вооруженных сил, 1990. № 15 С.77.
[x] См.: Аргументы и факты, 1992. № 24, С. 5.
[xi] Ан-Нида, 1989, 25 ноября.
[xii] См.: Джомхурийе ислами, 1991, 28 ноября.
[xiii] См.: За рубежом, 1990, № 4. С. 5.
[xiv] См.: ИТАР-ТАСС. Серия «СВ». 1992. 23 октября. С. 7.
[xv] Аль-Вахда, 1992, 9 октября.
[xvi] Emirates News, 1992, Mart 23.
[xvii] http://www.nationalsecurity.ru/mailing/mailing34.htm