Экономическое
8 апреля, в день смерти Маргарет Тэтчер, американский экономист Пол Кругман опубликовал в своем блоге довольно короткую заметку по случаю. Тема: действительно ли Тэтчер оказала такое уж сильное воздействие на Британию? Речь идет об экономике. Какое-то воздействие, конечно, оказала, говорит автор, но дальше рассуждает о цифрах. Причем, по собственному утверждению, не в порядке полемического утверждения, а как повод к дальнейшим рассуждениям. Приводятся, в частности, два графика: на одном спад (1950-1991 гг.) и рост (1992-2007 гг.) британской экономики; на другом – динамика безработицы.
Наблюдение: премьерство приходилось на период 1979-1990 гг., а результаты, если это результаты деятельности именно этого премьера, заметно позже. Вопрос: действительно ли это результат тех действий, а не последующих? Аналогия: когда в США при Клинтоне экономика пошла в рост, тоже много говорили (правые, конечно) о том, что тут заслуга Рейгана, который подготовил к этому почву, а вовсе не Клинтона. Только с Рейганом временной промежуток между деятельностью и плодами еще больше. В таком случае заслуги Рейгана можно тоже проинтерпретировать, например, как итоги деятельности Ричарда Никсона. Нет, у Тэтчер, конечно, были здравые, по мнению Кругмана, реформы, - скажем, снижение налогов, позволившее сделать экономику более гибкой. Но и заслуги лейбориста Тони Блэра, на время правления которого приходится стабильный экономический подъем, тоже отрицать не следует.
Иными словами, вполне предсказуемое для кейнсианца с ярко выраженным отвращением к консерваторам-монетаристам высказывание; весьма умеренное для такого недоброго писателя, как Пол Кругман; не то чтобы совершенно новаторское; и вообще не совсем про Америку, тогда как целевая аудитория все-таки американцы. И при этом 306 комментариев. Для сравнения: в среднем под постами Кругмана бывает по 100-150 комментариев; в случае особо острой темы – 200+ (когда он писал про Кипр, например, было 245). За последние два месяца было только два поста, превзошедшие этот по популярности. Первый про войну в Ираке (ну тут понятно) и второй – по итогам оживленной дискуссии у знаменитого телеведущего Чарли Роуза (Charlie Rose), которую хотели прокомментировать заинтересовавшиеся зрители. И вот это. Гугл по поисковому запросу “krugman thatcher” выдает многочисленные ссылки на публикации в духе “Кругман обесценил роль Тэтчер в возрождении британской экономики». Таким образом, пост оказался на редкость популярен. Тут еще подлил масла в огонь главный экономист мощного британского банка HSBC Стивен Кинг (Stephen King), который почему-то счел нужным дать в своем твиттере ссылку на этот заокеанский кругмановский пост обругать его.
Возвращаясь к комментариям. Среди них есть, конечно, и обычные «спасибо, очень интересно». В большинстве своем они выражают сильнейшее негодование в адрес автора – за то что замахнулся на то, чего не понимает; за то что сам ничтожество (хоть и нобелевский лауреат), а смеет судить о таких великих людях; за то что он всегда критикует правых и всегда выгораживает левых (это не совсем так, к слову; Обаме от него доставалось и в гораздо более резких выражениях); за то, наконец, что он вообще марксист (как и тот же Обама).
Не сказать чтобы в комментариях велись развернутые дискуссии. Скорее отдельные эмоциональные выплески. Дискуссия зато была, например, организована другим американским вещателем – CBNC. Туда пригласили Тони Трэверса (Tony Travers), лектора из Лондонской школы экономики и Джонатана Портеса (Johnatan Portes) из Национального института экономики и социальных исследований (NIESR), чтобы обсудить экономическое значение тэтчеровских реформ. Вопрос был в том, насколько вредоносность этих реформ, каковую никто не отрицает, искупается их долгосрочной эффективностью. По этому поводу Трэверс сослался на лейбористов, которые, даром что лейбористы, признают, что некоторые реформы (например, всё то же понижение налогов) были необходимы. И вообще рынок тогда нуждался в свободе, которую наконец получил, благодаря чему экономика пошла в рост. А по поводу того момента, что население в некоторых частях Британии до сих пор не оправилось от последствий, Портес сказал, что первоначально это процесс естественный, и всегда приходится идти на жертвы во время крупных экономических преобразований, так что это само по себе нормально. Вот только нехорошо, что правительство мало помогало людям с трудоустройством после того, как экономика уже начала расти. Но тут уже претензия не к Тэтчер.
Что характерно, по случаю смерти Тэтчер экономисты всего спектра сильно оживились и начали высказываться по поводу значения, беря Тэтчер за кейс и выводя к насущной проблематике. Хотя, казалось бы, так как Тэтчер уже больше двадцати лет не была у дел, оценивать можно было раньше – и в каком-то смысле оценивали – например, в самом начале мирового финансового кризиса (2008 г.), когда многие выражали свое разочарование в монетаризме и говорили о необходимости фундаментально перестроить мировую финансовую систему. Сейчас появился новый повод поговорить об этом. Поэтому когда экономисты пишут или говорят про Тэтчер, это фактически читается как сигнал к началу полемики.
Кто-то, например Ларри Кудлоу (Larry Kudlow), под это дело воспевает свободный рынок. Другие говорят про северную нефть как основной фактор экономического подъема, третьи на это возражают, что это была возможность, которой правительство Тэтчер удачно воспользовалось (а могло бы и не воспользоваться, тогда бы никакого подъема не было). Еще есть, кстати, версия, что «большой взрыв» британской экономики – это продукт даже не нефтедобычи и тем более не реформ, а утверждения лондонского Сити в качестве первого и главного центра в формирующейся глобальной сети оффшоров. Причем по инициативе самого Сити, а не правительства. Эту идею очень любит журналист-расследователь Николас Шексон (Nicholas Shaxson), издавший в 2011 г. книгу “Treasury Islands” (острова сокровищ).
Политическое и культурно-идеологическое
Подведение итогов деятельности Тэтчер – это процесс, сильно растянутый во времени. Сейчас на «Амазоне», например, по соответствующему запросу выпадает более 4000 наименований разных изданий. Там и биографии, и фотографии, и аналитика самой разной направленности. Издания начиная с 1990-х гг. и по сей день. Обобщить все это было бы трудно, но можно получить некоторое представление о том, какая проблематика затрагивается при упоминании Тэтчер или тэтчеризма (будь то экономического или в более широком понимании).
Итак, для начала политические и идеологические моменты. Книга Роберта Лича (Robert Leach) о политической идеологии в Британии. Большой неожиданностью, пишет Лич, было уже само избрание Тэтчер в качестве главы консервативной партии и позднее в качестве премьера (молодая, лояльная партиному мейнстриму и первоначально не особенно популярная – трижды проваливалась на выборах). Далее, политику того периода следует отличать от традиционного консерватизма. Разница в том, что для традиционных консерваторов характерны прагматизм, элитизм и большая осторожность в реформировании. А у Тэтчер было много идеологии, популизма и радикальных преобразований. То, что теперь фигурирует под кодовым словом «тэтчеризм», объясняет автор, - это продукт компиляции из самых разных источников, а не нечто оригинальное, поэтому многие предпочитают вместо этого использовать для описания соответствующих явлений выражение «новые правые» (New Right), тем более что параллельно с событиями в Британии аналогичные изменения происходили и в других странах. Специфика этого движения в том, что в нем смешались два направления: неолиберализм и неоконсерватизм.
В Британии до Тэтчер у консерваторов-традиционалистов идеи свободного рынка были крайне непопулярны. После войны доминировали кейнсианские идеи социального государства и жесткого контроля над финансовыми потоками. А тут началась усиленная критика Кейнса, утверждение свободы рынка и, как следствие, распространение теории социального выбора. Это неолиберальная сторона. Неоконсервативная, в противоположность традиционалистам, состояла в том, что для уравновешивания неолиберальных принципов (дабы оградить их от уклона в либертарианство) потребовался так называемый «авторитарный популизм», то есть сдабривание идей свободы изрядной долей ценностных императивов (правопорядок и патриотизм, в первую очередь). Аналогичный процесс шел в США, где буйствовала рейганомика с утверждением «семейных ценностей» и доминированием «морального большинства» (Тэтчер, к слову, избегала заострять внимание на вопросах личной нравственности).
Таким образом, сформировалась конфигурация с несколькими направлениями противостояния. Во-первых, неолибералы версус неоконсерваторы с их ограничениями. Во-вторых, консерваторы-традиционалисты версус неолибералы. В-третьих консерваторы-традиционалисты версус неоконсерваторы в чувствительных вопросах внешней политики. Например, новые правые приветствовали идеи общеевропейского сотрудничества, потому что это способствовало свободе рынка, а традиционалисты считали это угрозой суверенности. В-четвертых, все это вместе взятое версус левые, у которых тогда были тяжелые времена, но об этом чуть позже. Так что как только всплывает Тэтчер(изм), актуализируется и весь комплекс этих противоречий. И актуализируется особенно оживленно потому, что период тэтчеризма ознаменовал переломный момент, когда старые (послевоенные) методы оказались непригодными, и возникла потребность в новых, каковые сейчас и тестируются.
Теперь левые. Тут надо разделять левых политиков (партию лейбористов) и левых мыслителей. У лейбористов, пишет Эрик Эванс (Eric Evans) в книге про Тэтчер и тэтчеризм, в начале 1980-х был сильный раскол в партийных рядах, из-за чего они были фактически парализованы. «Занятным образом, - пишет автор, - главным достижением Тэтчер стало то, что её бы ужаснуло. Она спровоцировала колоссальную идейную реорганизацию внутри Партии лейбористов и помогла им сформировать “новых лейбористов” – не только конкурентоспособных, но и доминирующих с точки зрения избирательских симпатий» (книжка издана в 1997 г.). От социалистических амбиций они отступились, сохранив на уровне риторики «этический социализм». Отменять тэтчеровские преобразования в итоге не стали, а только видоизменяли так, чтобы они лучше соответствовали их повестке. Сейчас это часто приводят в качестве аргумента, подтверждающего общую благотворность тэтчеровских реформ.
«Тэтчер, - резюмировал Эванс, - в умах людей, не считая относительно небольших меньшинств – в частности, образованных специалистов из среднего класса и левых политических активистов – продолжает оставаться сильным и успешным лидером, который “восстановил Британию”. Возможно, в удручающе постмодернистскую эпоху тот факт, что на самом деле она этого не сделала, значит меньше, чем тот факт, что большинство убеждено в обратном. Но некоторые существенные изменения она, однако, внесла. Британии привили идею о том, что материальный успех – это главная, если не единственная цель в жизни, а также внедрили в неё так называемую “предпринимательскую культуру”».
Занятный в своем роде феномен представляет собой книга Колина Хатчинсона (Colin Hutchinson), посвященная влиянию тэтчеризма и рейганизма на британскую и американскую литературу (и не только литературу). Автор при общем сходстве тенденций выделяет принципиальные расхождения. Британская литература того времени – и позднее постольку, поскольку продолжает переваривать наследие – выражает политический протест подавленных и дизориентированных левых. При отсутствии каких-либо политических инструментов противники господствующей тенденции пытались повлиять на положение дел средствами культуры, высказывая в художественных терминах социальную критику – в первую очередь, растущему индивидуализму и эгоизму, противопоставляя этому ценности социальной сплоченности. В США в это время преобладала общая аполитичность, вызванная недавними политическими разочарованиями (война во Вьетнаме и Уотергейт). В результате там в центре внимания оказывается индивидуальность, которая постоянно находится под угрозой поглощения – либо коллективом, либо мейнстримной идеологией.
Наконец, обстоятельную попытку осмыслить наследие представляет собой сборник эссе под названием “Thatcher and After”, где акцент сделан на социальных изменениях. В частности, авторы наблюдают существенные изменения в классовом сознании британского сообщества. В тэтчеровскую эпоху появился термин “underclass”, обозначающий социальную группу, которая прежде называлась “underprivileged”. В обоих случаях имеется в виду категория населения, которая в силу неблагоприятных жизненных обстоятельств, в первую очередь финансовых, оказывается отрезанной от многих благ. Но если второе говорит о том, что у этих людей по каким-то причинам привилегий меньше, чем у большинства, то первое просто маргинализирует их как группу, низводя до «недокласса». Замена термина отражает, по словам авторов более изменение общественного отношения к этой группе. Это продукт внедрившихся (через политические высказывания и прессу) в массы идей о возможности социального выбора на волне рыночной свободы. Иными словами, кто не встроился, тот сам виноват. Как следствие, группа начала обрастать разнообразными мифами – ей стали приписывать аморальность и распущенность и исходя из этого рассматривать её как угрозу общественному благополучию.
Параллельно с этим некоторые из тех, кто раньше принадлежал к малодоходной группе, обогащались. При этом обретшие дом и машину представители рабочего класса зачастую начинали энергично отрицать свою классовую принадлежность, потому что само выражение «рабочий класс» стало восприниматься как обидное. Об этом еще писала американская исследовательница Рита Фельски (Rita Felski): «Мои студенты с явным трудом выговаривали “рабочий класс”. Казалось, они физически не способны произнести эти два слова. Они не знали этого термина? Или считали его негативно окрашенным и, следовательно, неполиткорректным? Иногда они просто заменяли “рабочий класс” на “средний класс”, но такая подстановка неприемлема в контексте того периода, о котором мы говорили». Довольно скоро все «рабочее» стало ассоциироваться с тем самым аморальным, маргинальным и малообеспеченным – в частности, с поголовьем иммигрантов, которые испытывали трудности с трудоустройством и соглашались на чёрную работу. Результатом стало смешение и фактически разрушение системы социальных идентичностей, которая сейчас только восстанавливается, а точнее выстраивается заново.