Все началось несколько лет тому назад. В разгар невеселой кампании по спасению остатков моей печени доктор посоветовал употреблять продукты с минимальным количеством консервантов, стабилизаторов и искусственных красителей. Иными словами, внимательно изучать этикетки на предмет частоты употребления на них страшной заглавной буквы Е в сопровождении пугающих трехзначных чисел – чем больше число, тем хуже. Так я стал прилежным читателем надписей на баночках и коробочках; стою, как параноик (или как тайный агент Онищенко в Чехии), в супермаркете и пытаюсь разобрать тайные коды разрушения печени, этот «Мене, текел, фарес», оттиснутый мельчайшим шрифтом – наверняка, специально, чтобы никто ничего разобрать не смог. А ведь я некогда жил в блаженной стране, в блаженные времена, когда то немногое, что было, было наинатуральнейшим; бутылочное пиво кисло на третий день после розлива, свежее масло водилось только на рынке, но зато то масло, которые «задумывалось» на прилавках гастрономов, никаких злокозненных Е в своей природе не содержало и не могло содержать. В СССР химия существовала для потенциального отравления капиталистических супостатов, а не для актуального – собственных граждан. А сейчас даже в водке, этом символе чистоты помысла и реализации, можно обнаружить какую-нибудь подлую примесь.
Итак, я стал читателем этикеток. Кругозор мой расширился, и это притом, что в школе по химии я имел твердую и гордую двойку, считая, что «валентность» - это сразу четыре валета на руках при игре в дурака. Печень моя возликовала, по крайней мере, не подавала никаких сигналов – впрочем, и раньше, омываемая прозрачными потоками водки, слабо уворачиваясь от волн менее безупречных напитков, она позволяла себе говорить только цифрами, на языке анализов. Истинный читатель всегда возьмет свое, и я погрузился в эпистемологию этикеток. На днях я извлек из этого занятия моральный урок, которым спешу поделиться.
В здешнем «Марксе и Спенсере» наше семейство повадилось покупать английский джем. Можно сколько угодно (и отчасти справедливо!) говорить об убожестве британской кухни, но все, что связанно с завтраками, у островитян хорошо обдумано. Джемов и конфитюров британских плохих не бывает. По крайней мере, я никогда таковых не едал. Марксоспенсеровские – одни из лучших, из относительно дешевых, конечно; надеюсь, читатель не заподозрит автора этих строк в скрытой рекламе, наоборот, я открыто высказываю свои суждения (никогда не покупайте в «Марксе и Спенсере» соус для пасты!). Так вот, с некоторых пор завтраки с тостами, намазанными джемом из магазина, название которого, воля ваша, я не буду больше поминать, не только ублажают вкусовые рецепторы, но и повышают мою моральную самооценку. На банке оного продукта можно прочесть – “Made with Fairtrade sugar”. Четырьмя словами на русский не переведешь, «изготовлено с честноторговым сахаром» не скажешь. Fairtrade – всемирная программа, в рамках которой продукты стран «третьего мира» попадают в наш обиход с гарантиями, что при их производстве не применялся рабский или детский подневольный труд, и что изначальными поставщиками были самые настоящие крестьяне, а не какие-то мультинациональные акулы капитала. И с крестьянами обошлись по-честному. Как говорили в одной из первых постсоветских (или позднесоветских?) реклам: «Пьем турецкий чай за мир и дружбу».
Итак, хотя бы некоторые этические сомнения и метания решены самым волшебным образом. Меня больше не бросает в дрожь, когда телевизор показывает рои африканских мух, облепивших обтянутые кожей живые скелеты. И когда я читаю статьи о детском рабстве. И когда узнаю, что, платя 50 долларов каждый месяц, я могу выучить и прокормить неведомого мне ребенка в Непале. Нет, теперь я должен быть спокоен – кажде утро я принимаю участие во всемирной борьбе за справедливость; начав спасать печень, я перешел к спасению мира. Насколько двусмысленен этот этический выверт зажравшегося обывателя? что скажет здравый смысл? А вот что.
В Великобритании мода на «местные» биологически чистые продукты питания приводит к тому, что наиболее идейные подданные короны втридорога покупают картошечку и капустку на местных же специальных рынках. То есть они специально едут на машине на рынок за этими картошечкой и капусткой, которые, в свою очередь, были привезены огородниками – тоже на машинах. В результате на каждую картофелину или вилок в среднем сжигается во много раз больше бензина, чем при поставках супермаркетами крупных партий «нечистых» овощей и фруктов. Идеологически чистое – то есть без химических удобрений и пестицидов – произрастание злаков и плодов земли побуждает фермера расширять посевные площади, например, за счет соседнего леса. Наконец, система Fairtrade консервирует ущербное, убогое сельское хозяйство беднейших стран со всеми его прелестями. Голодные, бесправные, истребляемые эпидемиями и гражданскими войнами люди не имеют отношения к нашим попыткам задешево (и за их счет) спасти свою душу. В позднем Средневековье можно было купить индульгенцию и несколько поправить свой посмертный CV. Сейчас, чуть приплачивая за джем с «честно» произведенным и купленным сахаром, мы пытаемся несколько заглушить совесть – точнее, те из нас, которые еще мучаются интеллигентским желанием «помочь народу». Только теперь этот «народ» живет за тридевять земель от нас и европеец не напишет, как когда-то Анненский:
«Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть:
О, мучительный вопрос!
Наша совесть... Наша совесть...»
