30 августа 1721 г. в приморском финском городке, по-шведски и сегодня называющемся Ништадт (фин. Уусикаупунки – в буквальном переводе с обоих языков «Новгород») был подписан мир между Россией и Швецией, завершивший войну, продолжавшуюся без малого двадцать один год. Петр I узнал об этом лишь 3 сентября, по получении пакета от руководителей русской делегации на переговорах – Якова Брюса и Андрея Остермана. Направлявшийся в Выборг царь тут же изменил свой маршрут и утром следующего дня прибыл на бригантине в новую столицу, где под звуки канонады объявил радостную весть. Весь этот день специальные трубачи и всадники объезжали город и объявляли о наступлении мира.
Петербург праздновал победу весь сентябрь – по-барочному пышно и по-петровски неумеренно. В финале торжеств сенаторы поднесли царю прошение принять титулы Великого, Отца Отечества и Императора Всероссийского. 22 октября после обедни в Троицком соборе под гром сотен пушек Петр Алексеевич изволил удовлетворить данную просьбу своих подданных.
Позже, в ноябре, по санному пути двор отправился в Москву, где празднества повторились примерно в том же объеме, хотя и, так сказать, в снежно-ледовом варианте: 250 месяцев войны стоили 3 месяцев веселья…
Со школьных лет мы привыкли воспринимать Ништадтский мир как некоторую самодовлеющую вещь, увенчавшую единоборство России Петра I со Швецией Карла XII и его наследников. Попробуем, однако, поместить это событие в несколько более широкий контекст европейской политики и, шире, европейской истории.
Итак, этот договор действительно завершил Великую Северную войну – но лишь потому, что являлся последним из целой серии мирных договоров между ее участниками, заключенных в 1719-1721 гг. Дело в том, что Россия была не единственной в той войне противницей Швеции – об этом чуть после, а пока скажем о самом трактате.
Он определял условия мира: во-первых, Швеция отказывалась в пользу России от следующих территорий – Ингерманландии, Эстляндии и Лифляндии, при этом Россия возвращала Швеции оккупированную Финляндию. Здесь важно, что эти территории довольно сильно различались и в плане юридического статуса, и по части исторической, и в том, что касается их текущего состояния. Так, Ингерманландия состояла из бывшей «Водской пятины» - новгородских владений с центром в г. Корела (Кексгольм, ныне Приозерск), добровольно уступленной шведам Василием Шуйским в 1610 г. (а вовсе не отбитой у русских силой, как учили нас в школе), а также т.н. «Выборгского лена», вовсе никогда русским не принадлежавшего и ставшего, так сказать, бонусом: ради ускорения переговоров Петр хотел от него отказаться, и лишь настойчивость и смекалка Остермана спасла дело. Что касается Лифляндии и Эстляндии – то их захват как бы оправдывался всяческими мифическими правами, восходящими к Ливонской войне Ивана Грозного, пресловутой «Юрьевской дани», а то туманному новгородскому суверенитету ХII века. Понятно, что все эти обоснования не слишком значимы, но все-таки. Сложность, однако, была не в них, а в том, что, начиная в 1700 г. войну, Петр не имел в виду столь обширные территориальные приобретения, зарясь лишь на уступленное Шуйским и некоторую часть Эстляндии. Лифляндию же предполагалось после победы передать союзной Польше – ибо ей она и принадлежала от Ливонской войны до 1617 г. Тем не менее, Польше ни Лифляндии, ни чего-либо иного не досталось – при том, что ни одна из воюющих стран не претерпела в ходе Северной Войны сравнимого с Польшей разорения: подписанный 7 января (н. ст.) 1720 г. мирный договор с Польшей и Саксонией (имевших на две страны одного короля – Августа Сильного) лишь повторял положения Оливского трактата 1660 г., зафиксировавшего поражение Польши в войне со Швецией 1655-1660 гг. Таким образом, этим союзникам Петра Северная война не принесла ничего кроме значительных убытков. Почему так вышло? А не надо ёрзать: в 1706 г. в тайне от Петра Август подписал с Карлом Двенадцатым мир, позже он выдал шведам на верную смерть близкого Петру человека – дипломата Паткуля, а также совершил еще несколько неблаговидных поступков. Великодушный Петр, видимо, счел, что Август должен быть ему сильно обязан уже тем, что сохранил за собой польский трон, – и на большее претендовать не может.
Важно отметить, что население приобретенных Россией земель отнеслось к факту перемены подданства по-разному. В Лифляндии и Эстляндии, не слишком жаловавших прежнюю шведскую администрацию, жители, в общем, отнеслись к русским благоприятно – тем более что уже в ходе войны Петр прикладывал некоторые усилия для ограничения произвола со стороны своих войск. Трудно сказать, сколь эффективно это было, но вот то, что на новых землях сохраняла свое действие прежняя правовая система (и так и работала вплоть до 1840-х годов), не могло не понравиться прибалтийским собственникам всех мастей… Иначе обстояло дело в Ингерманландии – довольно значительное местное население (в том числе и православное, русское) подверглось столь серьезным грабежам и репрессиям, что сперва поднялось на партизанскую войну против русских захватчиков, а после в значительной части эмигрировало на контролируемые шведами земли. В итоге Петру пришлось заселять ставшие пустынными «невские болота» выходцами из северных и центральных районов государства.
Интересно, что за отторгнутую Лифляндию шведы еще и получили от России наличные деньги – два миллиона талеров. Сумма более чем значительная (ок. 60 тонн серебра), особенно для разоренной войной страны – по договору она должна была быть выплачена до 1724 г., однако выплаты затянулись до 1727-го. Смыслов в такой сделке было несколько. Во-первых, резко возрастала легитимность передачи территорий: купленное за деньги всегда легитимнее отнятого силой. Во-вторых, великий политик Петр хорошо понимал, что настоящий мир должен сопровождаться наращиванием сотрудничества между прежними противниками – только тогда он станет крепким миром. И в самом деле, в послевоенные годы возникает довольно много совместных со Швецией экономических, политических и культурных проектов – вплоть до несостоявшейся совместной экспедиции на Мадагаскар. А, кроме того, потеря Лифляндии – основной житницы Шведского королевства – скрашивалась в Ништадтском трактате предоставлением шведам права беспошлинной закупки в этой провинции хлеба на 50 000 рублей (кроме неурожайных лет) и других товаров по выбору еще на 100 000.
Впрочем, денежные трансферты предусматривались и в других мирных трактатах, завершавших Северную войну. Так, Фридрихсборгский договор с Данией, заключенный 14 июля 1720 г. (н. ст.) включал в себя репарации в пользу Дании в размере 600 000 талеров. Помимо этого, Дания получала Шлезвиг, а также Зундские пошлины со шведских кораблей. А по договору с Пруссией от 21 января 1720 г. Швеция теряла часть владений в Померании – в частности, город Штетин, за что получала от Берлина те же 2 миллиона талеров. Выплатил деньги побежденным шведам и Ганновер, вступивший в войну в 1715 г. и получивший по договору от 9 ноября 1719 г. Бремен и Верден.
Итак, в ходе Северной войны основными противниками Швеции были: Россия, Дания, объединенная с Норвегией, Саксония, Польша, а на заключительном этапе – еще Пруссия и Ганновер. Боевые действия шли на огромной территории от Архангельска до центральной Германии в течение 20 лет – однако для правильного понимания масштабов происходившего следует осознать тот факт, что, выражаясь футбольной терминологией, Северная война являлась чемпионатом во второй лиге. В то время, как в той же Европе имел место чемпионат и в лиге первой: так называемая Война за Испанское Наследство (1701 – 1714), в которой коалиция, состоящая из Франции, Испании и Баварии, противостояла другой коалиции из Англии, Австрии, Голландии, Португалии и ряда прочих немецких государств. Это был конфликт гораздо более сильных в военном, политическом и экономическом отношении игроков. Настолько более сильных, что страны второй лиги, по сути, были сильно ограничены в своих действиях – эти действия не должны были наносить ущерба «серьезным дядям». Так, страны первой лиги вообще без восторга воспринимали эту войну в песочнице, отвлекавшую силы, которые могли пригодиться на иных театрах, а заодно осложнявшую снабжение такими жизненно важными материалами, как русская пенька и мачтовый лес из Архангельска или шведский металл. Но коли уж война началась, прикладывались серьезные усилия, дабы она не соединилась с «Большой войной» в единый вооруженный конфликт.
Невозможно, допустим, анализировать действия Карла Двенадцатого, не принимая во внимание этот аспект. Именно «мнение старших товарищей» (и их непосредственная военная помощь) определили, с одной стороны, успех Копенгагенской операции 1700 г., выбившей Данию из войны, с другой же – не позволили тогда Карлу уничтожить беззащитный датский флот. В итоге Англия с Голландией получили то, что хотели: на севере Европы не возникло ничьей гегемонии, а вышедшая из войны Дания смогла сдавать в аренду свои войска на театры Войны за Испанское Наследство. (Этой же арендой пробавлялась и Саксония, заключившая в 1706 г. мир с Карлом – вплоть до возобновления войны в 1709 г., саксонские наемники ощутимо присутствовали и в армии антифранцузской коалиции, и даже в армии самого шведского короля.) Именно «большие дяди» не позволили шведам всерьез блокировать Архангельск – и даже нанести ущерб архангельской торговле в ходе налета на порт. Именно они долго не позволяли Карлу, в погоне за отступавшими саксонцами, пересечь собственные границы Саксонии: Саксония была формальной частью Священной Римской Империи, и нарушение ее границ потребовало бы вмешательства Австрии… Они же, «большие дяди», не позволяли потом додавить Швецию окончательно – ибо базовой политической установкой у них было недопущение в Северной Европе чьей-либо гегемонии.
Кстати сказать, Петр Первый понимал все это очень хорошо – в часто цитируемом письме, направленным в конце войны одному из серьезных европейских монархов, он так и описывает политическую ситуацию на севере Европы: мол, раньше была Швеция, а теперь мы стали вместо нее. Важно, что не вместе с ней, а именно вместо нее: то есть как бы число игроков осталось прежним, и для стороннего интересанта вся картинка остается, якобы, без изменений – просто вместо «Швеция» следует писать «Россия».
Итак, Россия в результате Северной войны «закрепилась во второй лиге» – при том, что прежде не участвовала в «европейских первенствах», а лишь совершала время от времени «товарищеские матчи». В окружении Петра это понималось именно так и считалось большим шагом вперед. Однако имелась еще одна страна, для которой Северная война стала, по сути, пропуском в большую европейскую политику – и пропуском перспективным. Это – Пруссия Фридриха-Вильгельма Первого, короля, вполне сравнимого с Петром Великим по харизме строителя государства и вообще многим Петра напоминающего: достаточно принять во внимание его усилия по военному строительству или же культурные новации, сделавшие Богом забытый Берлин одним из важнейших германских культурных центров. Стоит добавить, что, в отличие от России, Пруссия, искусно уклонявшаяся от вступления в войну до тех пор, пока ее исход не стал очевиден, получила свои бенефиты почти даром.
Собственно, в этом и заключалось историческое значение Великой Северной войны – открыть дорогу в европейской политике для двух государств, еще через треть века ставших, и надолго, полноправными игроками ее первой лиги.
«Полит.ру» ранее публиковал заметки Льва Усыскина о творцах Ништадтского договора – А. Остермане, и Я. Брюсе (1, 2, 3) , о Полтавской битве и Сражении у Лесной.