В Ирландии - вместо того, чтобы праздновать неслыханные совет да любовь в Ольстере, где теперь в местном правительстве рядом восседают неистовый протестант Йэн Пейсли и шиннфейновый католик Мартин Макгиннесс - распространяется уныние и слышится плач. За Макгиннесса и ольстерских католиков, может быть, и стоит порадоваться, но вот судьба «Гиннесса» (без «Мака») внушает опасения. Точнее, опасения внушает судьба типичного островного заведения, где этот «Гиннесс» разливают и поглощают в огромных количествах – ирландского паба.
Статистика говорит, что число пабов в Ирландии сокращается - особенно в городах. Социологи сообщают, что питейные привычки населения меняются от спиртного к кофеинному, а то и вовсе – к витаминному. Правительство тревожится за добрую ирландскую традицию поглощать огромное количество густого черного напитка под звуки ирландских арф, дудок и разговоров о старых-добрых временах. Любопытно, что правительство само врезало пабам под дых, запретив в них курить. Вот посетитель ирландского паба и задыхается от изобилия кислорода.
Я не зря начал разговор об Ирландии с Макгинесса и «Гиннесса». Здесь царят две вещи: католицизм и портер. «Гиннесс» для ирландца – это Свифт, Джойс, Беккет, Кухулин, Парнелл, Коннолли и первый президент Де Валера в одном стакане. Группа с литературным названием “Dubliners” распевает народную песню «Кружка портера». В пабе главная тема обсуждения – где «Гиннесс» нажористей: у Шона в «Лире» или у Патрика в «Трилистнике». Как-то мы с приятелем молчаливо, по-джентльменски проводили время в дублинском пабе. Напротив нас уселся невменяемый от пиянства молодой абориген с двумя пинтами любимого напитка. Он был настолько пьян, что не мог толком поднять веки, не говоря уже о голове. Посидев так минут пять, он вдруг вскинул башку, одарил нас мутным взором, хлебнул из одного стакана, потом из другого, и, наконец, неожиданно вежливо и воспитанно заметил: мол, «Гиннесс» сегодня удался. После чего уложил нечесаную головушку аккурат меж двумя ёмкостями и захрапел.
Самая большая достопримечательность Дублина – не собор, где деканом был любитель лошадей Свифт, не дом, где Леопольд Блум жарил почку, не почтамт, который за полтора года до ленинской триады захватили повстанцы, и даже не замок, где этих повстанцев расстреляли. Нет. Главная достопримечательность Дублина – завод, где варят «Гиннесс». На заводе – музей, устроенный с какой-то гринуэевской маниакальной избыточностью и параноидальной нумерологией. Этаж гиннессовской башни отведен под великую рекламную историю излюбленного напитка патриков и шонов. Несколько этажей демонстрируют любознательному посетителю весь технологический цикл приготовления чёрного ирландского золота. Ещё есть парочка этажей, где наглядно изложена история изобретения и коммерческого триумфа утолителя жажды истинного ирландца. На последнем уровне нас бесплатно причастят пинтой только что сваренного достояния Ирландской Республики. Здесь же можно отведать ирландское рагу и обозреть город с величавой гиннессовской высоты. Желающие могут потом посетить завод, где гонят «Джеймсон».
В этом чёрном, как смоль, море разливаном красный эль подаёт едва заметные сигналы бедствия. Что же до, светлого пива, до лагера например, то статистика говорит о неуклонном росте его потребления; глаза же говорят об обратном. На родине портерного гения Флэнна О’Брайена нынче почему-то принято воспевать полезность прозрачных лёгких пив, будто смена цвета и плотности способна превратить пьянчуг в добропорядочных граждан. Махнув рукой на мужичков, которые после работы исправно заправляются в пабах густым и чёрным, радетели (но не родители!) возлагают надежды на молодёжь. «Гиннесс» – напиток отцов, рассудили они, а для юных глоток и глаз мы изобретём что-нибудь молодёжное. Осенью 2001 года в спальном районе Дублина я отправился в торговый центр за пиццей на вынос и чем-нибудь запить. В магазине взгляд мой упал на бутылочку с тёмной этикеткой и надписью «Revolution». Это было новое молодежное пиво – светлое, прозрачное, с закосом под антиглобалиста. Пицца оказалась лучше – я смог осилить две трети круга, а вот половину революции пришлось вылить.
В том промозглом ноябре меня пригласили прочесть лекцию в университете и поселили в общежитии теологического факультета Тринити-колледжа; то есть, пожалуй, в самом ненавидимом населением Республики Ирландия месте. Да, я прожил неделю среди будущих протестантских священников – и это в самой католической стране Европы. Я пропитался запахом фиш-энд-чипса и честной бедности. В соседней комнате обитал один парень, бывший королевский полицейский в Белфасте. Он рассказывал, что никто, ты понимаешь, никто, ни одна собака, кроме жены, не должна знать, что ты служишь в полиции. ИРА-шники придут и убьют тебя. Никто, ты слышишь, парень, никто кроме жены, не знал, что я служу в этой долбанной полиции. А жёнка моя форму стирала ночью, и сушила её в подвале, чтобы никто не видел. Мне всё это вот где встало. Я послал их куда подальше и решил стать священником. Выучусь и вернусь домой. Я сидел, кивал головой, думал о своём, пузырьки пены лезли из бутылочек «Гиннесса». Когда мой бывший полисмен поднабрался, когда к нам присоединился совсем молодой парень со второго этажа, когда голландский профессор, живший в восточном крыле, притащил пузырь йеневера, когда к нам прибился еще кто-то на улице, когда мы все ввалились в местный паб – там уже играл главный гимн родному вселенскому убожеству: «Dirty Old Town».
I kissed my girl by the factory wall.
Dirty old town. Dirty old town.
«Дёти олд тааааааааааауууууууууууун.......», – ныло в моей несчастной голове, пока я извергал изо рта потоки бурой жидкости в треснувший унитаз с весёленьким трилистником на ободке. Когда я вернулся в зал, кто-то уже поставил другую песню The Pogues - «Streams of Whiskey». Я почувствовал себя беспомощным перед этими потоками.
