К концу осени 1721 г. Россия, едва оправившаяся от празднования победы в двадцатилетней Северной войне, принялась вовсю готовиться к войне грядущей – с новым, ни разу до того не пробованным противником. В ноябре вышел царский указ о новом рекрутском наборе и машина военных приготовлений начала набирать обороты… Эта война, начавшаяся в следующем 1722 году, войдет в историю под именем «Персидского похода» и станет едва ли не самым странным предприятием Петра – странным, трудно соотносимым с прочими, а потому как бы сквозь зубы попадающим в перечни деяний Великого Реформатора.
Предприятие это вроде бы и в самом деле не оставило следа – когда тринадцать лет спустя последний русский солдат покинул оккупированные иранские земли, все вроде бы вернулось к исходному состоянию и в политическом и в любом ином смысле. И, однако же, нельзя не признать, что одни только затраты огромных ресурсов всякого рода – людских, материальных, интеллектуальных – прошли для страны без последствий. Хотя бы потому, что, будучи употреблены иначе, они иначе бы и аукнулись – своего рода "минус-прием", столь распространенный в научном искусствоведении.
Как бы то ни было, это была первая русско-иранская война. Впрочем, против центральной иранской власти Россия в ее ходе по-прежнему не выступала – боевые действия если и велись, то против разного рода сепаратистов, иногда – местных ополчений, а также ряда вассальных по отношению к Ирану кавказских правителей. Зато оккупация коренной иранской территории имела место в полном объеме – с созданием местной русской гражданской администрации, изданием официальных актов об аннексии занятых земель и присягой местных жителей на верность российскому монарху.
Тут надо сказать, что история русско-персидских отношений на тот момент была именно многовековой историей дружбы, интенсивных дипломатических и торговых связей. Чего стоят одни только знаменитые дипломатические подарки – Персия еще со времен Грозного-царя присылала в Москву слонов, тогда как Москва ответными дарами тоже старалась не ударить в грязь лицом: при Годунове, например, шаху послали продукт российского хай-тека – медный самогонный аппарат (характерно, что нормы шиитского ислама не стали препятствием для принятия сего дара.)
Иран был ключевым внешнеторговым партнером на юге, поставлявшим шелк и ряд других товаров, вплоть до нефти. А в конце шестнадцатого – первой трети семнадцатого веков доступ в Иран через русскую территорию являлся одним из важнейших сюжетов дипломатических переговоров Москвы с различными европейскими государствами. Еще более важным было внешнеполитическое партнерство – Россия и Иран имели общих врагов разного рода: от казаков Разина до Османской империи. С середины семнадцатого века, когда Россия вступила в прямое соперничество со Стамбулом, союз с Персией принял для нее и вовсе ключевое значение, поскольку для Турции Иран был традиционным геополитическим противником.
В иные моменты турецко-иранское противостояние принимало столь интенсивные формы, что коренным образом влияло на возможности Стамбула действовать на иных направлениях – уже одно это стоило того, чтобы дружить с шахом.
Однако к началу двадцатых годов восемнадцатого века именно с персидской способностью противостоять Турции вышла серьезная заминка – сама Персия вступила в полосу серьезных внутренних катаклизмов и фактического безвластия. Образовался некоторый вакуум влияния, который постепенно заполняли соседи распавшейся державы – соседи с Запада и соседи с Востока. В этой ситуации и соседу с Севера вроде бы стоило что-то предпринять, хотя бы ради того, чтобы не дать усилиться Турции…
Тут надо сказать, что Петр Первый, этот гений целеполагания, превосходивший своих союзников и врагов по Северной войне в этом плане примерно в той же степени, в какой превосходил их ростом, заслуживает предельно внимательного размышления по поводу целесообразности тех или иных своих поступков и решений. Это не значит, что царь никогда не ошибался и даже не значит, что никогда не совершал движений поспешных, спонтанных, непродуманных – но лишь то, что в основном его действия все-таки базировались на вполне взвешенном, аналитически проработанном комплексном рассуждении, подкрепленном еще и феноменальной интуицией царя. Здесь же мы имеем решение довольно неочевидное и, как показало последующее развитие событий, в полной мере неудачное. Так что ж это было? Одна из ошибок великого человека? Его предзакатная блажь? Мы можем лишь собрать в единую охапку доводы и попытаться вообразить то, что историк Евгений Анисимов назвал "петровской лабораторией мысли". Вот этот конгломерат факторов:
1. Фактор внешнеполитического соперничества – как мы уже сказали, имелись серьезные опасения, что стремительно скатывавшаяся в анархию Персия станет легкой добычей Турции – принципиального соперника России. При этом имелась угроза выхода Турции либо вассального ей крымского ханства к Каспийскому морю на Кавказе, что виделось серьезным ухудшение геостратегического положения страны. При этом вступать в прямой и непосредственный военный конфликт со Стамбулом Петр никак не хотел – слишком свежи еще были воспоминания о неудачном походе 1711 г. и ужасе Прутского окружения. Говоря современным языком, в итоге имел место раздел сфер влияния в Иране между соседними державами – какое-то подобие того, что произойдет во время Второй Мировой…
Был ли в этом смысл? Ведь ради успеха операции пришлось достигнуть с Портой целого ряда соглашений, создавших для нее вполне комфортный режим присоединения Западного Кавказа, включающего христианские земли, населенные грузинами и армянами, прежде уповавшими на российскую поддержку. А что касается коренных персидских территорий, то в них турки завязли в военном отношении всерьез и надолго без всякой помощи России.
2. Экономический фактор. Многовековой "морковкой" для российских властей была идея перенаправить через Россию иранский шелковый экспорт. История попыток осуществить это – сама по себе вещь увлекательная, однако и к 1722 г. особых результатов достигнуто не было. Казалось, что непосредственный контроль над каспийскими портами и прибрежными персидскими провинциями, где как раз и производилась большая часть экспортного шелка, способен, наконец, решить эту задачу.
Прочие же факторы уже не столь очевидны – ибо касаются во многом моментов психологических, что ли. Или, говоря иначе, совокупности персональных ощущений царя Петра. Здесь следует понимать, что великий реформатор лишь в редких случаях предпринимал что-то, заранее просчитав и распланировав все предприятие от первой и до конечной его точки. Много чаще он действовал способом проб и ошибок – определив стратегические цели, ввязывался в бой, исследовал активным образом среду, корректировал первоначальные намерения и т.д. Вообще, Петр по склонности был, конечно, больше полевым командующим, нежели начальником штаба. И вот, к 1721 г. в голове царя, надо думать, столкнулись разом следующие мотивы:
1. "Естественная" тяга империи к расширению своей территории – тем безоговорочнее, что в качестве империи Россия, по сути, была страной-неофитом, и многих досадных тонкостей имперской политики еще на опыте не изведала.
2. Амбиции неофита в европейской политике – а именно соблазн в качестве державы второго класса (что было для Петра общим местом) сделать ход конем и "показать козу" державам первоклассным, морским, добывающим иранский шелк через Ормузский пролив или же через турецкие порты на Средиземном море. А заодно – и это звучало довольно настойчиво – нащупать собственный, в пику морским державам, путь в Индию.
3. Аналогичные амбиции неофита европейской культуры – хотелось показать, что и у нас есть своя собственная индия, которую мы изучаем и осваиваем. Недаром, изготовленную в ходе подготовки похода Ф. Соймановым карту Каспийского моря, Петр торжественно презентовал Парижской Академии Наук.
4. Наверняка, уже тогда Петр понимал, что его личные физические ресурсы на исходе. А значит – надо спешить, действовать масштабно и быстро.
5. Понимал он и то, что высвобожденные по окончании большой войны массы военных надо чем-то занять – хотя бы из соображений собственной безопасности.
6. Ну и, наконец, велики были соблазны: выигранная война дала некоторое головокружение от успехов, задача казалась легкой, тем более, что от разных мелких властителей регулярно поступали заявления о готовности признать русскую власть. В принципе, Россия знала цену подобным заявлениям, но уж больно настойчив стал этот хор после Ништадского мира… Да и подначивающие письма Артемия Волынского, тогда – русского посла при шахском дворе, на все лады трубящего о том, что захватить в Иране все на свете можно чуть ли не одним воздушно-десантным полком, принято считать немаловажным фактором, повлиявшим на принятие окончательного решения.
В итоге, поход начался…
Ранее, на «Полит.ру» публиковались следующие статьи на смежные темы: «Cказ о том, как царь Петр в Индию хаживал», «Сочетая государственное с личным», «Карьерный мученик», «В истории всегда есть место анекдоту», «Хозяин Каспия».
