В 23 года он был женат, имел работу, ипотеку и ребенка (в 2013-м они с супругой отметят 45-ю годовщину свадьбы). Он рос в лондонском Ист-Энде, в доме массовой послевоенной застройки, а потом – в муниципальной квартире. В школе его аттестовали как трудягу и чистюлю, хотя в последнем классе он панически боялся экзаменов. Он неплохо сдал греческий и попал в Университет Лондона, где профессор характеризовал его так: «выдающийся в своей из ряда вон выходящей нормальности».
Впрочем, один университетский год он-таки пропустил, якобы из-за проблем с интерпретацией «Беовульфа». Он безусловно верил в ценность высшего образования – и не прогадал; после нескольких временных работ, смог устроиться в еженедельную газету. На рубеже 1960-70-х годовое жалование представителей низшего журналистского слоя составляло 917 фунтов стерлингов; этого было достаточно, чтобы он приписывал себя уже к среднему классу – и был прав: ипотека (95 процентов от дома стоимостью в 3.350 фунтов), жена, маленькая дочь. Жена, впрочем, ушла с работы, родив второго ребенка, и семейству пришлось туго, выручала теща, подкидывая деньжат.
Но ничего, они были счастливы; что касается прагматического выражения этого счастья, то на супругах не висел долг за образование, они жили в своем доме, у него была работа, у детей – подгузники и книжки-раскраски. Что еще надо? В каком-то (а именно в этом, прагматическом) смысле он был счастливее и своих родителей и своих детей. Первые смогли позволить себе ипотеку только в возрасте за пятьдесят, сын – в сорок, а дочь рискнула родить только в 31, по тем же, финансовым соображениям.
Нашего первого героя зовут Дэвид Уорд, он – бывший журналист британской «Гардиан» (где собственно, его краткий мемуар и опубликован); а сейчас, выйдя на пенсию, он помогает «Театру у Озера» в Кезвике, графство Кумбрия. Уорд, несмотря на свою выдающуюся нормальность, человек необычный. К примеру, он знает, что 15 июня 1950 года его кормили на обед следующим: мясо (не указано, какое именно), вареный картофель, зеленый горошек и бланманже на десерт. Все это, а также массу иных деталей, включая стоимость подгузников в 1946 году, зафиксировало британское Национальное Исследование Здоровья и Развития, которое установило пристальную слежку за обстоятельствами жизни 16695 детей, родившихся между 3 и 9 марта 1946 года.
Трудно переоценить важность этой затеи – не только для социологов и политиков, но и для нас, обычных в своей нормальности людей. Дело не в праздном любопытстве по поводу того, сколько стоил дом сорок лет назад и сейчас, дело в возможности нащупать ткань жизни того поколения – и сравнить ее с нынешними материями, дешевыми ли ацетатными, или дорогими (organic/fairtrade и все такое). Даже для нас, родившихся и выросших в совсем другой стране, где мясо на обед в 1950 году было маркером невероятной зажиточности, а о существовании ипотеки стало известно только лет семнадцать назад, одна из шестнадцати тысяч историй, рассказанных Национальным Исследованием Здоровья и Развития, весьма поучительна. Помимо всего прочего, она разъясняет многое в устройстве именно нынешнего мира. И развеивает некоторые заблуждения. О двух из них и поговорим.
Заблуждение первое. «Свингующие шестидесятые». Кто-то там веселился, глотал кислоту, глазел на Твигги, слушал Сида Баррета, предавался промискуитету, читал Кена Кизи, ходил на антивоенные демонстрации – все правда.
Только вот этих «кто-то» было немного, и не они определяли содержание жизни, ту самую ее материю. Если говорить о Британии (и об этом в последние года написано немало; чтобы не выглядеть академической занудой, не привожу библиографию), то ее население вело довольно спокойную, размеренную, трудовую жизнь в полусоциалистическом (благодаря лейбористам второй половины сороковых) государстве с дешевым и вполне доступным образованием, бесплатной медициной, развитой системой социального жилья, невысокой безработицей и довольно скромными доходами.
Если что и перевернуло мир британца (скорее, британки) того десятилетия, так это не мяуканье мартовских котов из «Роллинг Стоунз» и не, к примеру, фильм «Заводной апельсин», а появление в аптеках знаменитой Пилюли (The Pill, с большой буквы, Той Самой Пилюли), противозачаточной таблетки, которая революционизировала западную жизнь почище любых Сартра с Бовуар. И опять-таки: Пилюля, она, в основном, не «для радости» (оргий и даже скромных внеплановых перепихонов), а «для совести», для вполне протестантского планирования производства себе подобных, всегда чреватого финансовыми и эмоциональными издержками. Хотя, конечно, в данном случае «совести» без «радости» тоже не бывает, так что протестантизм получается мягкий, экономический, без пуританства. В общем, шестидесятые (и семидесятые, и восьмидесятые, и так далее) - просто «нормальные», «обыденные», не «свингующие».
Заблуждение второе. Жить сегодня стало лучше, жить стало веселее. Насчет второго просто промолчу: кому милее пинту-другую в местном пабе пропустить с друзьями, поглотать там табачный дым, не разрушив семейного бюджета, а кому – сидеть сутками в соцсетях, разглядывая фотки, сделанные друзьями в ходе экономного посещения так называемых «экзотических стран» (жара, изжога от «Сангрии», солнечные ожоги и перебор на кредитке). Дело вкуса: кто-то любит попа, кто-то попадью, а кто-то – попову дочку.
Но вот насчет решительного улучшения жизни в западном (особенно, так называемом англо-саксонском) мире есть серьезные (и объективные) сомнения. Дэвид Уорд и его жена, окончив университет, не были обременены тяжким долгом за образование (сегодня это может быть сумма до пятидесяти тысяч фунтов стерлингов). Они имели работу; более того, молодая пара рискнула завести второго ребенка почти сразу после первого, еще окончательно не устроившись финансово и профессионально. Пришлось туго, но трудности и безнадега – вещи разные, не так ли?
У них было свое жилье, что сегодня для людей в возрасте 25 лет, если они не трудятся в мыльной банковской и инвестиционной индустрии (или не попали в разработку по попкультурному департаменту), почти невозможно. Да, они не гоняли в Таиланд столь же часто, как это делают сейчас. Они не имели возможности вкусить экзотических технологических и кулинарных прелестей, довольствуясь, в основном, базовыми вещами, продуктами, блюдами, фильмами, напитками.
С сегодняшней точки зрения, они жили явно скучнее, но ведь только неврастеники боятся скуки. Все лучшие вещи в этом мире скучны; даже если отвлечься от того, что (ошибочно, с точки зрения буддиста) именуется «реальной жизнью», то скука есть непременное сопровождение (и содержание) главных текстов, образов и звуков новейшего времени. Как заметила Сьюзен Зонтаг, «самое интересное в сегодняшнем искусстве скучно. Джаспер Джонс скучен. Беккет скучен. Роб-Грие скучен. И т.д., и т.д. Быть может, сегодня искусство должно быть скучным (что, очевидно, не значит, что скучное искусство непременно хорошее – это безусловно)». Если же вернуться к «жизни» то она вообще по определению скучна, спросите Чехова.
И, наконец, еще такое соображение. Да, наверное, сегодня веселее, если под «весельем» понимать, к примеру, такое: «Я двадцатидвухлетняя студентка из Восточного Сассекса, которая полностью зависит от советов, денег и моральной поддержки своих родителей. Несмотря на то, что подростковые беременности становятся все более частыми, меня до сих пор волнует, когда кто-то из моих совершенно взрослых ровесниц заводит ребенка. Женщины, с которыми я когда-то ходила в школу, уже вышли замуж и имеют детей, а я до сих пор не умею даже стряпать для себя самой. Для меня - учитывая растущую конкуренцию из-за рабочих мест – самое главное это «нарастить» свое CV. У меня нет детей, я одинока и главная моя финансовая ответственность – следить за тем, чтобы не кончились деньги на любимом айфоне. Конечно, когда-нибудь я хотела бы иметь детей, мужа и собственный дом, но сейчас все эти вещи вторичны по сравнению с карьерой».
Это та же статья в «Гардиан», только уже исповедь другого человека, ее зовут Абигайл Пейн-Хамфриз. Ей, как мы только что прочли, 22 года. Быть может, жизнь ее веселее, чем у Дэвида Уорда в 1968 году, только вот сама она вряд ли с этим согласится; судя по тексту, девушка умная.
