См. фоторепортаж Юлии Вишневецкой
То, что происходит в Киеве, настолько несовместимо с современным московским мироощущением, что отсюда это невозможно представить. Находясь в плену российских заморок, мы слишком долго не верили в происходящее, тормозили, поэтому пропустили все самое главное, что было жалко до отчаяния. Потому что в последние две недели в Киеве произошла настоящая революция.
Мы приехали в пятницу, когда все было почти все кончено — Верховный суд назначил перевыборы президента. Мы застали только хвост «помаранчової революцiї» — ликование толп, изменившийся дух города и возбужденные рассказы друзей.
То, что в городе что-то происходит, видно еще из окна поезда: в рутинном, замусоренном, черно-белом пейзаже там и сям бросаются в глаза оранжевые пятнышки, где-то на окраинах люди просто идут по улицам с апельсиновыми ленточками на рукавах, в апельсиновых шарфах, шапках, с рыжими сумочками.
На вокзале уже все рыжим-рыжо: он полузахвачен оппозицией, на дверях зала ожидания написано «штаб» и стоят ребята в оранжевых полиэтиленовых накидках, внутри сидят десятки людей с ленточками и рюкзакми, в основном западные украинцы, едущие с революции домой. Много молодежи спит на расстеленных на полу пенках. Работает телевизор, передающий трансляцию из рады, вокруг него стоит толпа. За двумя длинными столами — раздача чая, еды и лекарств от простуды. Висит самодельный плакат «Обмен сине-белой символики на оранжевую + обед». За столами быстро вертятся приветливые девчата. Не по-секретарски приветливые, а по-фронтовому. Говорят по-украински, спрашивают, не голодны ли мы.
Мы выходим в город. Киев встретил нас совершенно весенней погодой: первый солнечный день за последние две недели, капель и упругий, волнующий ветерок. Оранжевая ленточка, наверное, у каждого третьего и на стольких же машинах. У массы людей на спине наклейка «свободу не спинити» — не остановить то есть. У стариков ленточка приколота к груди, как красный бантик на первомай, молодежь, особенно гопота, обвешивается с ног до головы. На некоторых машинах колеса, лохматые от ленточек. Многие разъезжают по городу с большими оранжевыми флагами и бибикают. На все это уже мало обращают внимания. Вместе с тем, любая оранжевая вещь — апельсины на прилавке, трактор, жилетка дорожного рабочего — воспринимается как революционная атрибутика.
Мы заходим в аптеку — и нас тут же спрашивают: «Ну как-там?» — имея в виду Верховный суд, решающий вопрос о перевыборах. Разговоры о политике во всех кафе, очередях, маршрутках. Люди говорят очень горячо, возбужденно, такого напора я не видел со Съезда Народных Депутатов СССР в 89-м. И при этом весело — мы идем по улице, из остановившейся машины вылезают два мужика, один говорит другому конец начатой фразы: «… украинское — значит варварское…» — потом озирается на нас и добавляет: «Господи, что я говорю? Я в своем уме?..»
Когда фотографируешь людей в кафе, они не ругаются на бесцеремонность, не спрашивают зачем, а радостно улыбаются. На каждом шагу — удивительные вещи, неожиданные после московской комы, проявления уже утраченных нами возможностей, более богатой жизни, в которой возможно очень разное. Острое ощущение, что город проснулся. Это не тот Киев, где я жил пять лет назад.
Ближе к центру концентрация ленточек возрастает и в районе Крещатика людей без «стрычек» уже нет. Крещатик занят палатками, на майдане Незалежности стоит толпа. В полдевятого утра это несколько десятков тысяч человек. К вечеру — несколько сот тысяч. И так уже две недели, несмотря на мороз. Маленькие толпы стоят еще у заблокированной администрации президента, Верховной рады и Украинского дома, захваченного оппозицией штаба Януковича. Администрация президента окружена инопланянами в шлемах и со щитами. В пяти метрах от них — пикет, не подпускающий к омоновцам толпу. Дырчатые щиты ОМОНа сплошь утыканы гвоздиками. Еще мы видели абсурдный митинг детей в пустом бассейне на бульваре Шевченко. Несколько сотен подростков, сбежавшихся из окрестных школ на пикет, устроенный в фонтане перед каким-то административным зданием, размахивали флагами и вопили «Ю-щен-ко-так!»
Весь Крещатик заклеен плакатами, лозунгами, типографскими и самодельными листовками с рисунками и наивной поэзией революции. Стихов таких, накарябанных от руки и распечатанных на принтере, масса. На изгороди наколоты сотни апельсинов и мандаринов с воткнутыми туда шприцами — насмешка над уморительным выступлением жены Януковича, объявившей, что люди на майдане едят «наколотые мандарины» с наркотой, от которых у них начинается «мэнынгыт».
Делать толпе на майдане в общем-то нечего, она целый день мерзнет, приплясывает, тусуется и кричит: «Ющенко — так!», «Кучму — геть!» и «Разом нас багато, нас не подолати!» — кричат охотно и без всякой накрутки.
Чуть ли не половина людей на площади — западенцы, ярковыраженные львовские работяги в кепках, с вислыми усами, выпученными очами и таким специальным глубоко упертым бандеровским выражением на лицах. Тысячи и тысячи львовян, почувствовав, что это их революция, потянулись в Киев. Безо всяких там денег и технологий. Конечно, у них есть какая-то организация, но по мордам видно, что эти мужики приехали сами и не отступятся. Это их час. У них наконец появилась возможность разделаться с перекрасившимся советским режимом, чуждым укладом.
Одни уезжают — приезжают другие. По палаточному городку и в местах пикетов разбросаны пункты раздачи еды и чая. На столах характерные такие деревенские банки с вареньем, медом и солеными огурцами, свезенные со всей Западной Украины. Усталые западенские тетки упорно, энергично, без перерыва накладывают борщ, картошку, гречневую кашу, веселые девчата раздают.
У одного из костров палаточного городка я разговорился с молодым приятным львовянином, который, чтобы приехать сюда, бросил работу: «Ничего, новую найду. Какую — не знаю, теперь что-то новое буду в жизни делать». Он рассказал, как собирают во Львове вещи, продукты да и оружие, если честно. «А что ты думаешь? Конечно, зброю все набрали. Мне отец дал. В Киев-то, конечно, сюда не повезли, но, если что начнется…» Ясно было, что он не привирает и не хвастает. Не знаю, стали ли бы они «если что» палить из своих шмайсеров, но видно, что на этот раз они не уступят.
Из Москвы мы гадали, на сколько хватит терпения у людей — неделю, две, три, когда они начнут расходиться? В Киеве сразу видно, что такого вопроса нет. Никто уходить не собирается. Вопрос только в том, как быстро сдастся власть — сегодня или завтра.
Но западенцы подтянулись не сразу — в последнюю неделю. Главная сила этой революции -все-таки молодежь. Она тянется сюда со всей Украины. Город запружен обвязанной ленточками молодежью, студентами, гопотой, какими-то грязными панками, школьниками. Половина — почти дети. Они сидят среди палаток, у костров и читают подростковые журналы. Это — одна из неявных деталей, отличающих Украину от России.
Постепенно на халявный харч к майдану собрались и все киевские бомжи. Большой подземный переход под площадью завален пьяными телами. Революция дала им хлеб, зрелища и недолгую социализацию. Они чувствуют себя при деле, участвуют в общем процессе, ходят с колоннами и тусуются в пикетах.
Самое интересное место митинга — палаточный городок. Внутрь Украинского дома, где тоже живут люди, мы не попали, но говорят, там тоже интересно. Кроме того, восставшими захвачены мэрия, несколько кинотеатров и еще какие-то здания. Палаточным лагерем занят почти весь Крещатик. Стоят тысячи оптрепанных, мокрых, исписанных лозунгами палаток. Тут живут те, кто приехал в Киев в первые дни революции — в основном студенты. Лагерь обтянут веревками, вдоль которой стоят дружинники, не пускающие толпу внутрь — иначе растопчут. В железных бочках горят костры, возле них сидят грязные, офигевшие от усталости и недосыпа парни и девушки в оранжевых лохмотьях. Глаза мутные, украиньска мова заплетается — две недели они почти не спят. Между палатками мечутся осатаневшие люди с дровами, едой, мешками мусора. В полевых кухнях варится каша, которую раздают толпе за веревками.
Посередь лагеря стоит передвижная оранжевая установка с большим телевизором, по нему передают заседания рады. Между трансляциями на установку взбирается униатский поп, раскладывает на столике какие-то свои амулеты и служит службу. Западенцы снимают шапки, крестятся.
Палаточный бивуак посреди города производит странное ощущение коллажа, его обитатели греются у костров, уже не обращая внимания на разглядывающую их толпу. На здоровом куске пенопласта, примотанном к ограждению, кто-то написал: «Отдых на всю катушку».
Мы застали лагерь уже в стадии некоторого маразма. Ребята одурели от усталости и заигрались в революционную организацию. Везде какие-то штабы и КПП. Днем люди заняты в основном тем, что, дежуря по очереди, не пускают в городок толпу. В общем бедламе у них, естественно, все время что-то пропадает, поэтому они уже стали мнительными и ведут себя порой, как менты. Впрочем, это наносное: через пару слов они улыбаются сквозь усталость и заплетающимся языком извиняются.
Но даже сейчас, в ужасной грязи, между палаток сквозит атмосфера настоящей революции, слома, абсолютного начала, возможности всего, что угодно. Люди глядят друг на друга, широко раскрыв глаза, улыбаются, сходу начинают общаться — как будто не было всей предыдущей жизни. Волны симпатии льются свободно, ничего не скрывается, все читается по глазам. Мгновенно слепливаются новые пары. Всякая революция — по природе сексуальная. В лагере уже три обвенчавшихся пары, которые встретились тут же. Жалко, что все это происходит не в мае — на Крещатике царил бы прекрасный фрилав. Но и так эти двенадцать ночей в палаточном городке, кода толпа расходилась и люди собирались у костров — самое интересное и важное, что принесла революция. Опыт настоящей свободы. Для многих людей лагерь — это действительно какой-то перелом. Чтобы приехать сюда, они бросили работу, учебу и не знают, что будет дальше. Они могут выбирать.
По ночам в лагерь приходила вся киевская альтернатива. У костра пел под гитару Олег Скрипка. Наши киевские друзья тоже не спали много суток — днем работа, ночью Крещатик.
Леша, студент-мультипликатор: «Самое сильное было, конечно, вначале, когда все было непонятно. Я пришел в первую ночь, после того, как объявили результаты, в пятнадцать минут первого. Метро уже закрылось, большая часть народа разъехалась. Выхожу на Крещатик, а тут — всего человек двести с одной стороны и человек тридцать с другой. Перегородили улицу — поставили какие-то жердочки и между ними оранжевую ленточку натянули. И идет слух, что сейчас будут разгонять. Что делать? Не знаю, думаю, но что-то буду делать, не уйду. Я смотрю в глаза других людей. И понимаю, что с этим человеком мне вообще-то говорить не о чем, он совсем другой. Но он пришел сюда потому же, и не уходит потому же, почему и я. Не хочет им подчиняться. И какая-то искорка проскакивает, мы друг другу улыбаемся… Там в первые дни была какая-то удивительная энергетика, перло страшно. Люди все время улыбались друг другу. Потому что каждый почувствовал себя свободным — и неизвестно, что будет.
Ходим, ждем. Потом слышу: ды-ды-ды-ды-ды — ну все думаю, танки. Оборачиваюсь — а там народ лавочки откуда-то тащит. Садовые скамейки, они тяжелые, чугунные и с разгону по обледенелой брусчатке очень громкий звук. Перегородили лавочками, ждем, мерзнем, страшно. А потом, уже часа в два начал народ с окрестных улиц стекаться, варенье нести, чай, бутерброды. Я думал, как всегда у нас давка будет какая-нибудь — нет, никто не толкется, все друг-друга пропускают, все чинно так, и всем хватило. Какая-то бабка вязаные вещи стала раздавать. Я по привычке думаю: продает, наверное, бабуля — гляжу, нет. Дала мне носки шерстяные, а у меня ноги как раз промокли. Я переоделся — ну, чувствую, так я до утра простою.
Вообще все были удивительно вежливые, никто никого не толкнул, никакой грубости, в первую неделю в лагере и на площади алкоголя вообще не было, совсем другой дух был, удивительно позитивный. Я такого количества положительных эмоций много лет не получал. Один мой знакомый, страшный сноб вообще-то и скептик, все говорил: „надоели эти оранжевые ленточки везде, Ющенко ваш“. Потом раз встречаю его на Крещатике, потом звоню ему домой — нету его, на Крещатике пропадает. Встретил, спрашиваю: что же ты? Он говорит: ну как это пропустить. Тут же такое!
На следующий день на площади уже пятьсот тысяч собралось, а через день еще раза в два больше. Но все равно каждую ночь ждали, что разгонять начнут. Я с работы прихожу на Майдан, встречаю одногрупника, он мне напоминает, что завтра в институте надо реферат здавать. А спать хочется, я говорю: два мы все равно не сделаем, давай напишем один, преподше объясним. Заваливаемся в Украинский дом, где-то в углу, на матах, что-то карябаем. Там весь пол занят матами, пенопластом и везде люди спали, плотно, даже на лестницах. Раз в два часа ходила тетка с мегафоном и взывала к совести — чтобы шли на площадь, сменили тех, кто стоит.
Потом мэр Киева, хитрый лис, сообразил что к чему, кинул Кучму и перешел на сторону Ющенко. Перегородили улицы снегоуборочной техникой. Она сама оранжевая, да еще флаги оранжевые. Тут стало ясно, что штурмовать не будут.
Потом начались слухи, что идут поезда из Донецка, сейчас приедут донецкие монстры, будут нас бить. Но они этих шахтеров везли специальными поездами, вне расписания, несколько дней, мариновали их где-то на путях, не кормили, они там киряли всю дорогу — и вылезли в Киеве голодные, с будуна, без денег, куда идти непонятно. Пару дней они еще бродили по городу бестолково со своими флагами, довольно злобные, а потом потихоньку стали сбегать. Заплатить им пообещали „по возвращении“, поэтому часть просто стала прибиваться к нашим кухням. Потому что наши их встретили очень позитивно, кормили везде, плакат большой висел: „Донецькие не вороги, приходи на пироги!“ За пару дней они все рассосались. Я сам видел, как идут две девчонки с оранжевыми „стрычками“, навстречу несколько парней с бело-синими флагами. Встретились, поговорили, посмеялись, те флаги свои оставили и с девчонками назад пошли.
Все вообще произошло по-доброму, очень мирно и сознательно, установка такая была у людей. Когда заблокировали администрацию президента, толпа стояла и скандировала омоновцам: „у-смих-ны-тэсь! у-смих-ны-тэсь!“ — улыбнитесь. Я как-то двух провокаторов видел. Еду в маршрутке, заваливаются два парня здоровых, с оранжевыми ленточками — и один очень откровенно играет пьяного, а другой его поддерживает словом и делом. И этот пьяный, якобы, начинает галдеть: „Ну шо, хто тут против Ющенка, а?! Вон отсюда!“ Ну, маршрутка останавливается, этих ребят молча и спокойно оттуда выкидывают. Трогаемся, я молчу, расстроился — и тут бабка рядом говорит: „Понаехали, донецкие…“
Им поставили палаточный лагерь, в сквере рядом с Домом правительства, над обрывом — как альтернативу нашему. Подхожу я туда — стоят палатки, такие, как на рынке, квадратные, за ними несколько десятков маленьких двухместных и большие армейские. И тихо, ни души. Приподнимаю полог — палатки прямо на снегу стоят, никто там ночевать и не собирался. Внутри — стопки их плакатов, листовок, атрибутика, флаги. Взял себе один вражеский флаг на память, выхожу — мужичок стоит. „Яка, — говорит, — палатка хорошая, возьму себе на дачу.“ И, правда, начинает эту палатку разбирать. Я смотрю, думаю: слушай, правда, хорошие ведь палатки, может взять? Потом думаю: нет, я все-таки с ленточками оранжевыми (мужик-то без ленточек), революция все-таки, не время думать о материальном, вот духовное я себе взял, прапор ихний, и хватит.
Прихожу на следующий день — ни одной палатки, одни остовы алюминиевые кое-где остались. Не знаю, то ли они сами сняли, то ли люди унесли. А еще там бочки железные остались, чтобы костры жечь, штук сорок. Часа в два ночи слышу — над Софийской гул стоит. Прихожу — оказывается народ эти бочки перевернул, поставил в ряд, из алюминиевых каркасов наломал палочек и барабанит. Сначала как-то вразнобой было, а потом люди приладились и такое началось. Куда там японские барабаны! Представляете, сорок бочек вместе! И еще люди так палку о палку ударят — цак-цак — звук такой сухой, потом в бочку — туммм. Цак-цак-туммм! А Дом правительства, он же дугой идет — и там такое эхо, туда-сюда! Я парню говорю одному: дай побарабанить. Он дал мне, я постучал минут десять, чувствую, хватит, мокрый уже насквозь, отдал ему палочки, поблагодарил, ушел. Возвращаюсь в шесть часов — а они все барабанят…
А еще весь город бибикал, причем разные фразы. В основном — это три сигнала — „би-би-би“ — „Ю-щен-ко“. А еще было „би-би-би-би-би“ — это значит „Ганьба на ЦВК!“, позор Центральной Избирательной Комиссии. И все понимают, что это значит. А ЦВК огородили КАМАЗами с песком, чтобы народ ее не захватил. Но прямо перед ней — светофор. И вот эна этом светофоре машины останавливаются — и все сигналят: би-би-би-би-би, би-би-би-би-би! Я иду утром в институт — сигналят, днем обратно — сигналят, на другой день — сигналят. Понимаешь, круглые сутки!
Или еду в маршрутке, на ней оранжевый флаг. И нас обгоняют одновременно старый-старый „запор“ с флагом и тачка какая-то очень дорогая тоже с флагом. И все вместе они выстраиваются в ряд, едут рядом и сигналят: би-би-би, би-би-би! И хохочут все. Купишь это за деньги? А машины с флагом Януковича я тоже видел — стояли у вокзала двенадцать новеньких „деу“ одной модели, на каждой совершенно одинаково был закреплен флаг. Деньги оттуда прямо так и лезли.
Люди стали открытее. Решил я вчера подружке на день рождения наушники хорошие купить — у меня как раз ровно денег оставалось. Прихожу в магазин, спрашиваю такую вот модель — раньше у них на витрине лежала. Девушка смотрит в компьютере — есть одна штука где-то на складе. Долго искали, все перевернули, нашли в конце концов. Девушка начинает пробивать, а я лезу в карман, вынимаю деньги и вижу, что 50 гривен (250 рублей) не хватает — я дома, не глядя, из заначки взял и не все выгреб. А магазин закрывается через десять минут. Я спрашиваю: вы завтра работаете? Нет. А послезавтра? Нет, теперь до понедельника. Я начинаю чесать репу, а девушка говорит: да ладно, не переживайте, двавайте я вам 50 гривен взаймы дам…
Эту атмосферу не купить и не передать. Понимаешь, когда на Майдане начинали петь „No woman no cry“, люди начинали плакать, на самом деле. Мы все, из разных городов, почувствовали себя нацией. Это было рождение нации, правда.»
Как ни странно, эту фразу «почувствовали себя нацией», говорили нам многие, разные люди. Причем, среди них были люди умные, не пафосные и совершенно не склонные идентифицировать себя с массой. Наши интеллигентные киевские и харьковские друзья, всю жизнь говорящие по-русски.
Когда стемнело, на сцену на Майдане вышел какой-то человек Ющенко и объявил, что Верховный Суд таки сдался и назначил перевыборы. Началось пьяное ликование, танцы-шманцы, люди поздравляли друг друга с «перемогой». Зазвучала «No woman no cry» — и вся площадь, правда, запела. Потом приехал сам Ющенко, тоже сказал народу какую-то чепуху — но это было явно не главное.
Ночевали мы на Оболони, у нашего друга Фоззи, солиста рэп-группы «Танок на майдани Конго». (Народ необоснованно приписывает Фоззи авторство рэп-гимна помаранчовой революции «Разом нас багато», но на самом деле это не он.) Фоззи сам в Киеве на одну ночь — мотается по стране с концертами на митингах оппозиции. Сегодня прилетел из Днепропетровска, завтра в восемь утра — в Одессу. На батарее сушатся оранжевые шмотки, в которых он скачет по сцене.
«Мы бесплатно выступаем — как и все. У Ющенко была хорошая кампания — все музыканты для него бесплатно ездят. Песню про революцию сочинили. В первые дни мы, конечно, тоже на площади стояли. Но киевлянам всем надо к своим компьютерам. Стояли, пока провинция не приехала. Потом стали таскать им туда, кто что может. Я все шапки свои отнес, десять штук, одежду какую-то. Люди в фирмах просто скидывались, соберут, скажем, тысячу гривен, купят продуктов или носков шерстяных. Жиночий гурт „Виагра“, вон, грузовик валенок купили, привезли на площадь. Начальство людей многих просто поотпускало, некоторые фирмы совсем закрылись на это время. Я знаю бизнесмена, фирма закрыта, он сам в пикете стоит с четверыми охранниками. Люди приходят в штаб оппозиции, в Украинский дом, говорят: вот, мы готовы взять на ночь стольких-то людей. А им отвечают: спасибо, у нас уже перебор, если что, мы вам позвоним…»
Но самую милую историю рассказал Ярослав, гитарист «ТНМК». «Приехал я к родителям в Харьков. Мама говорит: Ярик, ты на Майдан не ходи, не ходи, там опасно, у тебя ребенок. А утром провожает меня, дает оранжевую вязаную повязку на голову с вышитым „так“ — всю ночь вязала…»
Вернувшись в Москву, мы столкнулись с тем, как трудно объяснить друзьям, что происходит в Киеве. Ющенко, говорят, такой же козел, как и Янукович, людей просто используют, одна команда займет место другой, а потом будет то же самое. Заученные годами застоя и беспросвета пресуппозиции. Нам уже трудно представить, что бывают какие-то народные процессы, важные сами по себе. На самом деле, по сравнению с тем, что делается на киевских улицах, вообще не важно, кто такой Ющенко. Ющенко важен для людей на Крещатике не больше, чем оранжевые ленточки. Ни Ющенко им не важен, ни Янукович. На самом деле, переживания людей довольно точно передаются попсовым революционным гимном: «Разом нас багато, нас не подолати!» — чувство, что можно собраться вместе и не дать над собой издеваться. Это было неожиданное освобождение людей из-под власти парализующего вранья, обычного, нудного компостирования мозгов. С одной стороны были бледные официальные лица, которые по привычке говорили лживые фразы, думая, что они еще могут на кого-то повлиять. А с другой стороны - веселые люди на площади, которые увидели абсурд всего этого и над ними смеялись.
Если я правильно понимаю, Кучма планировал воспроизвести на Украине примерно то, что устроил Ельцин с Путиным в 99-ом. Но в России это было сделано флигранно, с помощью войны и глубоких манипуляций с массовым сознанием, а Кучма решил, что народ – дурак, и по-простому проканает. Украине повезло. Для украинского начальства это оказалось полной неожиданностью. Они, видимо, насмотрелись на Россию и были уверены, что деньги могут все. Когда стало ясно, что происходит революция, они страшно перепугались. Это было видно даже по российскому телевидению – они были все белые. Насколько они были перепуганы, можно понять по эпизоду, когда в Януковича бросили из толпы яйцом, и он повалился, как сноп, - видимо подумал, что его убили.
Говорят, что Помаранчова революция похожа на Бархатную революцию в Праге — своим позитивным настроем и вменяемостью. Действительно, за эти две недели толпа не сделала ничего безумного, все очень рационально. Хотя милиция из центра города исчезла, никаких злочинств не происходит.
Конечно, непонятно, изменит что-то революция, или все вернется на свои мафиозные круги. Станет ли она началом «ополячивания» Украины, движения на Запад — или останется мелким эпизодом в чужих империалистических играх. В Москве я спросил об этом у социолога Дмитрия Фурмана, большого специалиста по СНГ:
«Мне кажется, что борьба великих держав тут играет совершенно третьестепенную роль. Борьба Запада и Востока Украины, движение в Европу — второстепенную. А суть дела просто в том, что везде в СНГ, за исключением, разве что Молдавии, власти привыкли фальсифицировать выборы (если вообще там есть выборы). Во всех странах правящая элита пытается закрепиться, сделав выборы формальными. Для этого в некоторых странах результаты выборов научились изменять до неузнаваемости. Например, в Грузии — хотя, вообще говоря, Шеварнадзе — человек гораздо более умный, приличный, и добрый, чем Кучма. В России это научились делать, но Украина — все-таки немножко другое общество, там не получилось. В Киеве произошло то же, что в Тбилиси — просто люди не захотели подчиняться обману.
Важно в этом то, что на Украине — в отличие от России — уже второй раз происходит легальная ротация, смена власти на выборах. Лучше Ющенко, чем Янукович или хуже, тут не очень важно. Это демократический опыт, к которому общество должно привыкнуть. И власть должна привыкнуть. Сейчас власти очень боятся этого — во многом с непривычки. Если Украина привыкнет к демократическим ротациям, то в этом смысле она и будет ближе к Европе — просто потому, что система станет совместима с европейской.»
Так или иначе, мне лично кажется, что на Украине все-таки все будет не так, как у нас. Карма у них легче.