Полит.ру представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с главным экономистом BP в России и СНГ Владимиром Дребенцовым. Беседу ведет Александр Гловели.
Москва, кафе «Нейтральная территория»
Примечание: эта встреча происходила до трагедии в Мексиканском заливе
Г.: Добрый день всем, кто читает и смотрит «Полит.ру». Сегодня в «Нейтральной территории Позиция 201» разговор об экономике, точнее, о той ситуации, которая сложилась в связи с кризисом, о том, как она осмысляется, какие существуют мнения как двигаться России дальше. Ну сейчас, так сказать, общим местом стала констатация зависимости российской экономики от сырья. И многие полагают, что в отличие от разговоров последнего десятилетия, сегодня проблема диверсификации стала действительно реальна, она дошла наконец до людей, принимающих решения, и модернизационная программа, которая анонсирована пока президентом, тем не менее какие-то попытки воплотить ее в реальные действия уже просматриваются, а это в том числе и программа диверсификации российской экономики. Однако существует проблема диверсификации самой сырьевой отрасли, от которой мы очень сильно зависим. И сегодня о том, каким образом могут иностранные инвестиции, иностранный капитал, иностранные компании помочь нам в решении этих проблем, мы беседуем с нашим гостем, известным экономистом, Владимиром Владимировичем Дребенцовым. Добрый день, Владимир Владимирович.
Д.: Добрый день.
Г.: В недавнем прошлом он был сотрудником международных финансовых институтов, в частности Всемирного банка, и вот уже несколько лет главный экономист по России и СНГ компании… все-таки «Beyond Petroleum» или «British Petroleum»?
Д.: Ну на самом деле просто ВР.
Г.: Просто ВР. Владимир, снова произошло подтверждение того, что кризисы нас не минуют, что в момент этих кризисов выясняется наша, можно сказать, катастрофическая зависимость от цен на сырье, от тех параметров, которые мы не контролируем, на которые завязан наш бюджет и , так сказать, все потоки финансово- экономические в стране. Как вы считаете, иностранные компании, иностранные инвестиции в нашу добывающую промышленность, они вот эту зависимость, скорее, усугубляют или все-таки это шанс экономику как-то диверсифицировать и развивать другие отрасли?
Д.: Ну мне кажется, что сами по себе иностранные инвестиции, и в том числе в сырьевой сектор и в добычу нефти прежде всего, сами по себе они не могут не усугубить проблему монокультурности какой-либо экономики, ни служить панацеей, которая поможет диверсифицировать экономику. Можно привести примеры Нигерии, где иностранные инвестиции в добычу нефтегазовых ресурсов не привели ни к каким успешным изменениям в экономике страны, в социально -экономическом положении в стране. Можно привести совсем другие примеры по соседству с Россией – Азербайджан, Казахстан, если брать дальше, то в общем страны и в Африке и в Латинской Америке, которые добывают не только нефть и газ, но и другие виды сырья, которые выигрывают от иностранных инвестиций. Тут вопрос состоит в том, как руководство той страны, где осуществляются иностранные инвестиции, распоряжается своими взаимоотношениями с инвестирующими компаниями и теми доходами, которые иностранные компании помогают государству получать. Обычно иностранные компании для того и приглашаются, чтобы они могли помочь в тех областях, где страна ощущает недостаток собственных технологий, собственного умения или дефицит каких-то других навыков, собственно говоря, вот эта компания, она помогает добывать эффективно сырье и получать от этого соответствующие, нефтяные в данном случае, доходы. А вот как этим распорядится государство принимающее, это уже совсем другая история. Нам бы конечно хотелось, чтобы и в России, и в других странах, где мы работаем, эти доходы, которые мы помогаем получать, способствовали стабильному развитию страны. Можно, конечно, это списать на альтруизм, но в принципе частично это, конечно, общий цивилизационный мотив, но на самом деле это очень прагматическая позиция, потому что многие нефтяные компании, наша в частности, давно поняли, что для устойчивой работы в стране хорошо, чтобы политический строй, экономическая ситуация в стране была стабильной и развивалась к лучшему. Потому что в тех странах, где этого не удалось достичь, иностранные компании испытывали больше всего проблем.
Г.: Иностранные компании не приходят в страну на один избирательный цикл или на два, они должна прийти, так сказать…
Д.: Да-да. Компании заинтересованы в стабильном существовании не только своем, но и экономики, в которой они работают. И на самом деле нефтяные компании тратят в общем-то, я не могу сказать, что незаметные усилия на то, чтобы помочь правительствам тех стран, где мы работаем, распорядиться… тем что называется нефтегазовая рента. Например, в Азербайджане осуществляется поддержка нескольких проектов по помощи Нефтяному фонду Азербайджана, Министерству экономического развития Азербайджана именно для того, чтобы правительство обрело возможность вырабатывать эффективную и макроэкономическую политику, и институциональную политику, которая как раз способствует росту не-нефтяного валового внутреннего продукта, то есть тут вот нет противоречий. Мы заинтересованы в благоприятном климате в отрасли, но и в общем благоприятном климате и, как я сказал, в стабильном развитии. Нефтяная отрасль это то, что может быть использовано для модернизации. Обычно о нефтяной отрасли говорят, как о чем-то таком примитивном и тянущем Россию назад, то есть можно, конечно…
Г.: Да, обычно говорят о том, что это нефтяное проклятье.
Д.: Ну вот, понимаете…
Г.: Что это заставляет сосредоточиться вот на этой отрасли, которая… Она, безусловно, дает доходы, на которые мы живем, но тем не менее с точки зрения будущего, какого-то прорыва она не обеспечивает. В нашем представлении.
Д.: Ну вот я повторюсь. Понимаете, нефть принято называть черным золотом. Вот это отрасль, которая помогает добывать золото. А вот как им распорядиться: жить только за счет этой ренты, как Испания в Средние века, о чем любит напоминать ректор Академии народного хозяйства Владимир Мау, и тогда страна, собственно говоря, впадает в деградацию, а можно там приводить разные примеры – Чили, Ботсвана, я упомянул соседние Казахстан и Азербайджан, где нефтяной рентой распоряжаются гораздо более эффективно, и это способствует диверсификации экономики. В принципе ничего примитивного в современной нефтедобыче, газовой добыче нет, это отрасль высоких технологий. И трехмерная разведка, и многие методы бурения… Вот мы сейчас ведем переговоры с «Роснано» о внедрении нанотехнологий в добычу нефти в России, то есть это как раз на самом деле отрасль, которую можно использовать для того, чтобы развивать и другие отрасли, не нефтяные, в той стране, где компания добывает.
Г.: Владимир, а вот эти переговоры с «Роснано», они касаются каких-то технологий, которые вы предлагаете «Роснано», для чего? Для того, чтобы использовать в российской нефтяной промышленности?
Д.: Да, для того, чтобы в перспективе, если все получится, их производить на территории России и использовать в добыче нефти на территории России, то есть это вот то самое заимствование технологий, которое относится, на мой взгляд, к положительным сторонам нормального использования иностранного капитала. Вот только что я сюда приехал с совещания Министерства экономического развития, где я в общем-то предлагал именно так и относится к иностранному капиталу. На мой взгляд, в нынешней ситуации выхода из кризиса, радикальное изменение отношения к иностранному капиталу не только в сырьевом секторе, а как раз в несырьевом секторе, оно может дать России шанс гораздо быстрее осуществить ту программу модернизации, которая написана, но пока обозначена. И претворить ее в жизнь иностранные компании могут помочь. Только надо отказаться от немного параноидального отношения к ним в некоторых кругах, которые как бы считают, что лучше мы без этого. Ну можно, конечно, но мне как экономисту кажется, что это неэффективный путь.
Г.: Владимир, вот советская экономика помимо того, что она зависела собственно от нефти, она еще очень сильно, как выяснилось в момент ее краха, зависела от поставок бурового оборудования, там всяких, не знаю, насосов, растворов, то есть в общем, технологически зависела от, как в то время называли, капиталистических стран. Сегодня российская отрасль включая иностранный капитал, она вот в технологическом плане, так сказать, более независима от каких-то импортных поставок или эта зависимость продолжает сохраняться?
Д.: Ну на самом деле я в советские времена был далек от нефтяной отрасли российской, я занимался энергетикой Канады, но по моим воспоминаниям, критическая зависимость была только в определенных областях, например, трубы большого диаметра, компрессорные станции, там определенное оборудование. А в принципе, по-моему, 90% оборудования, которое использовалось в западной Сибири для добычи, оно производилось в Азербайджане, то есть на территории бывшего Советского Союза. Ситуация сейчас, она меняется, я бы сказал, в такую прогрессивную сторону…
Г.: Для российской экономики?
Д.: Да, для российской экономики, потому что все большая часть оборудования, она доступна уже становится на территории России. Вот мы непосредственно добычей на территории России, как вы знаете, не занимается, у нас есть совместное предприятие с «Роснефтью» на шельфе Сахалина, это пока еще на стадии разведки. Основное наше совместное предприятие в России это - ТНК-ВР, которое после того, как ВР вошло в капитал компании, начало более активно заниматься совершенствованием своих поставок. И вот, может быть, даже нам удастся когда-нибудь написать работу, которая позволит оценить этот эффект управленческий и эффект, который приносят инновации, которая покажет, как, собственно говоря, повышение требований к оборудованию в компании ТНК-ВР помогло совершенствовать производство на российских заводах. То есть это вот тот самый позитивный эффект из нефтяной добычи в другие отрасли.
Г.: То есть вы, так сказать, создали некий спрос для российских производителей оборудования, причем спрос очень такой придирчивый и требовательный, что в общем всегда считалось дополнительным стимулом для высокого качества.
Д.: Да, там была создана система… ну то есть система закупок была всегда, в нее были привнесены такие международные признанные критерии, которые позволили, собственно говоря, наладить нормальный процесс. То же самое, еще в более явном виде, делается в том же Азербайджане. Так просто получилось, что после распада Советского Союза, когда разорвались прежние хозяйственные связи, многие экономики бывших советских республик оказались лишены чего-то, что туда завозилось. Мы этот вакуум пытаемся восполнить там, для того чтобы как раз поднять уровень азербайджанских производителей до тех требований, которые предъявляют международные компании, именно для того, чтобы дать им шанс. И это означает рост не нефтяного ВВП Азербайджана, то есть способствует диверсификации местной экономики.
Г.: Владимир, у нас был материал с известным экономистом, проректором Высшей школы экономики Андреем Яковлевым, там шел рассказ об исследовании обрабатывающей промышленности, но тем не мене вот этот фактор, который вы сейчас тоже отметили, что вхождение иностранного капитала в российский бизнес и создание совместных предприятий, как правило, создает такую ситуацию, что в этих совместных предприятиях, то есть там, где есть хоть минимальное присутствие иностранного капитала, как правило, там выше уровень менеджмента. Ну наверное, это оценивают люди, которые там рейтинги по корпоративному управлению составляют. А вот с точки зрения самих иностранцев, насколько иностранный капитал чувствует себя здесь в «своей тарелке»? Например, у вас много иностранных специалистов? Вот происходит ли замена иностранных специалистов на российских с течением времени? Это же очень важно, потому что сейчас мы, так сказать, озаботились созданием разного рода кадровых резервов, и проблем кадров стала вообще по всему фронту, не только в государственных структурах, в бизнесе тоже. Вот поэтому получение опыта в иностранных компаниях нашими российскими гражданами очень важно. Вот у вас как с этим балансом специалистов?
Д.: У нас подлинно международная компания. Я вот принадлежу к глобальной экономической группе ВР, в которой сейчас, наверное, входят порядка пятнадцати человек, из которых, наверное, трое англичан, двое немцев, двое русских, один китаец, то есть она действительно старается привлекать квалифицированных специалистов из любых стран, даже не для работы в этой стране. Это нормальный подход, и естественно это дает опыт людям, которые потом могут перейти в другую, в национальную компанию, это происходит везде такой переток. Более того, и м ы и другие нефтяные компании занимаемся подготовкой кадров непосредственно в стране. Есть программа поддержки губкинского института, вот сейчас мы ведем переговоры с Санкт-Петербургским горным институтом для того, чтобы там начать помогать подготовке специалистов на факультете нефти и газа.
Г.: Опять-таки к тому, что это не на один выборный цикл.
Д.: Да, причем, даже не обязательно, что просто сделаем программу. У российских компаний есть программы подготовки для себя. Нет, мы в более общих программах. Это, конечно, не как фундаментальная наука там о Вселенной, но тем не менее это просто поднятие среднего уровня. Потому что я не хочу говорить о штучных там позициях топ-менеджеров, но с точки зрения вот среднего звена в России явная проблема в нефтяной отрасли и система подготовки, унаследованная от советской системы образования, она недостаточна для того, чтобы подготовить того, кто нужен нефтяной отрасли.
Г.: А это важно, потому что полковники из майоров, так сказать, назначаются, а соответственно, генералы из полковников, то есть и вообще, конечно, средний уровень менеджмента это, можно сказать, все.
Д.: У нас есть совестная программа вот с недавно созданной бизнес-школой «Сколково», где как раз она направлена на уже такой достаточно высокий уровень менеджеров российских компаний. Это в принципе совместное предприятие между Массачусетским технологическим институтом и «Сколково». Дело в том, что есть так называемая ВР-академия в MIT, в Массачусетском технологическом институте, где мы переподготавливаем своих менеджеров. И вот в качестве поддержки российского образования мы как раз предложили объединить усилия академии в MIT с усилиями «Сколково» для того, чтобы создать программу переподготовки российских менеджеров.
Г.: Она не отраслевая?
Д.: Нет, она пока отраслевая, но в принципе она имеет потенциал выйти за пределы отрасли. Дело в том, что первый курс был только прошлой осенью. Это только начало пути. Но мы надеемся это развивать. Такие же программы , кстати, есть и в других странах, в том же Азербайджане и в ряде других стран бывшего Советского Союза.
Г.: Владимир, ну вот многие проблемы, связанные с иностранными инвестициями наталкиваются на определенные российские традиции , прежде всего традиции государственного управления. Прежде всего понимание государством вот этой отрасли как стратегической, о чем я вот вас чуть позже спрошу, применим ли вообще этот термин, несмотря на то, что он закреплен в законе, применим ли этот термин сегодня к этой отрасли . Но одна из проблем, можно сказать, вновь возникших для иностранного капитала в России заключается в том, что у нас как бы есть национальные компании, которые… ну ни не только создают совместные предприятия с иностранцами, но и конкурируют в с ними, причем, конкурируют, наверное, как на внутреннем рынке, так иногда перехлестываются, так сказать, и на внешних рынках. Вот каким образом вы видите и, может быть, вы как бы знаете ход каких-то дискуссий о том, как вот находить этот баланс между конкуренцией со стороны иностранного капитала, ну конечно, который, безусловно, посильнее, но в то же время мы не можем отказаться как бы от поощрения наших национальных компаний и некоей опеки над ними, чтобы они, так сказать, впоследствии уже там от этой опеки могли, так сказать, избавляться. Вот видите ли вы здесь, так сказать, какие-то перекосы, перехлесты? И с вашей точки зрения, как надо строить баланс в этих взаимоотношениях?
Д.: Ну наверное, как либеральный экономист я вынужден буду сказать, что я считаю, что чем больше конкуренции, тем лучше. И, в общем-то, уже второстепенный вопрос принимают ли участие в конкурентной борьбе только частные компании или частные и государственные. Даже если бы были только государственные компании, и между ними была конкуренция, это уже было бы лучше, то есть в принципе тут вопрос в условиях конкуренции. Поэтому то, что вы сказали, что частным компаниям приходится сталкиваться в конкурентной борьбе на международных рынках с государственными компаниями, я в этом ничего плохого не вижу. Если условия конкуренции честные, то это на самом деле только стимул инноваций, стимул повышения эффективности. Это с точки зрения экономики очень здоровое явление. Проблема возникает когда как раз для конкуренции возводятся барьеры в доступе к месторождениям, в каких-то других областях, можно там придумать разные административные барьеры, которые как раз вот не позволят конкурировать на равных. В нефтяной отрасли как бы чего об этом ни говорить, основной игрок - это государственная монополия ряда стран, то бишь ОПЕК. Во всех других странах с разным успехом находится этот баланс, о котором вы говорите. Тут я считаю, что неуместно представителю нефтяной компании давать какие-то рекомендации. Это всегда решение, собственно говоря, правительства той страны, которая это решение принимает. Мы сможем только показать преимущества того, о чем я говорил, преимущества конкуренции, преимущества привлечения иностранных технологий вместо того, чтобы их отпихивать. Вот один из таких хрестоматийных примеров – Иран. Иран обладает вторыми по величине запасами газа в мире и при этом является импортером газа после того, как он выгнал иностранные компании. Ну вот в общем как бы, по-моему, выводы напрашиваются сами собой.
Г.: Тогда, так сказать, вот такой вопрос: есть у нас, допустим, частные компании «Лукойол», «ТНК», «Сургутнефтегаз», есть там государственная компания «Роснефть», есть «Газпромнефть»,
существуют ли различия в конкуренции вашей, как иностранного капитала, различия в конкуренции, когда вы конкурируете с частными российскими компаниями на российском рынке или когда вы конкурируете с государственными? И вот по вашим впечатлениям, эта конкуренция между государственными российскими компаниями и частными российскими компаниями, она как бы, так сказать, тут поддерживается какой-то уровень или?..
Д.: Ну это, наверное, зависит от вида энергоресурсов. На угольном рынке одно, в электроэнергетике другое, в нефтегазе совсем третье. В принципе я могу только опять же подчеркнуть, что большую роль играет сама институциональная среда. Есть ограничения… На нефтяном рынке особых преимуществ у «Роснефти» и других государственных компаний перед частными компаниями нет. Более менее идет равная конкурентная борьба, причем это конкуренция людей, которые готовы друг с другом и сотрудничать. У нас же есть вот совместные проекты, как я говорил, с «Роснефтью», было совместное предприятие с «Лукойлом».
Г.: То есть возможно такое переплетение, что в одной области конкурируем, в другой, наоборот, сотрудничаем.
Д.: Да, и это нормально. В частной компании экономическая эффективность это все равно окончательный критерий. Если вы видите, что в рамках разрешенного, не картелизации рынка, не сговора, а в рамках разрешенных форм сотрудничества вы можете повысить эффективность, вы на это идете. Если обе компании видят выгоду, это происходит. То же самое на самом деле с государственными компаниями. Вот почему у нас и есть совместное предприятие с «Роснефтью». Другое дело, что если рынок, например, совсем монополизирован, туда затруднен вход вообще частных компаний, не обязательно иностранных, то это уже совсем другие условия.
Г.: Это вот как раз вопрос об институциональной среде, о чем вы тоже сказали. Я слышал высказывание, так сказать, крупного нашего общественного деятеля, который занимается налаживанием диалога между бизнесом и государством, о том, что, скажем, вот такая достаточно мутная институциональная среда, не очень конкурентная, существует в отношении некоторых крупных проектов на территории России, ну вот в частности он упоминал, так сказать, разработку сырьевых ресурсов восточной Сибири. И говорилось о том, что по законодательству, так сказать получается так, что вроде как частные компании ни российские, ни иностранные там участвовать не могут. Вот вы с такой оценкой согласны? И какие, может быть, другие проблемы институционального характера, на ваш взгляд, существуют для иностранного инвестора сегодня в России?
Д.: Знаете, я бы сказал, что… опять же в каком секторе? Если мы говорим о нефтяном секторе, то я думаю, что общих проблем институциональных у российских и иностранных компаний больше, чем специфически проблем для иностранного капитала, то есть это проблема налогообложения, которая основывается на доходах, а не на прибыли, это ограничения в доступе к определенным месторождениям, не только стратегическим, но и, например, на шельфе, да? то есть это как бы институциональная среда, которая в принципе снижает возможности участия частного капитала. Кстати, вот вы сказали про восточную Сибирь, но я не очень понимаю, о чем идет речь, потому что в восточной Сибири как раз работают многие частные компании. Наоборот, именно поэтому, например, государство должно было пойти на, например, установление некоторых льгот по экспортной пошлине для того, чтобы эти нефтяные компании наращивали добычу в восточной Сибири. Если бы это были государственные компании, там можно было бы действовать другими рычагами. Нет, там пока среда весьма конкурентная. Там опять же есть разные случаи, но в среднем, в общем, я бы не сказал, что восточная Сибирь выпадает. Пока особый режим предусмотрен только для арктических шельфов, вот на данном этапе, где еще пока ничего нет, пока законодательство, оно вот, во-первых, оно уточняется, но в том своем первоначальном виде, как оно было принято, оно, конечно было ограничительным и для иностранных капиталов прежде всего, но в том чисел и для российских, потому что распределение лицензий идет не обязательно на конкурсной основе, более того, оно установленным путем идет только между государственными компаниями. Что, правда, не мешает теоретически участвовать частным компаниям, в том числе и иностранным, за счет создания совместных предприятий с государственными. Я думаю, что опять же все зависит от выбора российского руководства. И выбора очень простого: сколько, собственно говоря, нефти Россия хочет добывать или газа и по какой цене. То есть это вот такой выбор нефтегазовой стратегии, который российскому правительству надо делать. Вы знаете, что есть энергетическая стратегия, но она по многим причинам должна будет уточняться и в результате кризиса, и в результате тех изменений на мировых рынках, которые, в общем-то, разработчики стратегии во внимание не принимали. Это прежде всего разработка нетрадиционного газа, резкий рост поставок сжиженного природного газа и на самом деле комбинация этих факторов, то есть тут вот среда меняется, и России нужно искать свою нишу, но при этом опять же это часть задачи. Вторая часть – это действительно диверсификация российской экономики и использование нефтегазового сектора, сырьевого сектора, более широко, для того, чтобы обеспечить устойчивое развитие, а не для того чтобы мучиться ресурсным проклятием.
Г.: Владимир, а вот существует ли в российской нефтегазовой промышленности проблема производительности труда, то есть как выглядит производительность труда вот у нас, по сравнению с другими странами? Ну тут есть, видимо, два аспекта: один собственно, действительно, производительности труда как бы человеческого, чуть не сказал живого труда по-марксистски, но тем не менее одно дело производительность труда, другое дело все-таки сама вот эта вот тяжелая нефть и тяжелый газ, которые на территории России добываются все-таки не так, как на территории Саудовской Аравии. Потому что, значит, я уже не помню там конкретных цифр, но когда-то Юрий Шафранник, бывший министр топлива и энергетики, он сказал, что в Саудовской Аравии тот же объем нефти, который в России добывают там чуть ли не сто тысяч скважин, в Саудовской Аравии их там пять тысяч или три тысячи, то есть какие-то несопоставимые вещи, то есть там просто ну оно само, так сказать, само бьет наверх, сама эта нефть выходит. В России как бы надо прикладывать серьезные усилия, для того чтобы получить результаты. Вот существуют ли здесь резервы? И как иностранный капитал может помочь, иностранные технологии могут помочь здесь?
Д.: Ну давайте разделим это на части. С точки зрения производительности труда, это вот вопрос собственно эффективности работы внутри каждой компании.Тут компании различаются, но в среднем я бы не сказал, что у России есть большие проблемы в этой сфере. Вторая это как бы производительность скважины, дебет скважины, который связан с природными условиями, то, о чем говорил Шафранник. Вы сказали по поводу неблагоприятных условий в российской добыче по сравнению с Саудовской Аравией.
Г.: Тяжелые, так скажем.
Д.: Ну это с кем сравнивать. Если сравнивать с Канадой, США или Северным морем, то Россия окажется на самом деле примерно в таком же положении, как Саудовская Аравия по сравнению с Россией. В России месторождения богатые, особенно газа, но и нефти тоже, и у них в принципе потенциал очень большой. В чем проблема России? Это в том, что называется коэффициент извлечения нефти, вот этот вот такой конечный показатель….
Г.: Это проблема технологии или проблема, так сказать, геологическая?
Д.: Это проблема технологий, которая упирается в проблемы опять же институциональные, потому что налоговый режим России, он не стимулирует как бы те способы добычи, которые в других странах оказываются эффективными. Начиная с самого начала, начиная с разработки новых месторождений и заканчивая в общем-то повышением отдачи пласта на старых месторождениях. Вот у нас, кстати, как известно, одно из гигантских советских месторождений «Самотлор», оно просто принадлежит ТНК-ВР. И в принципе считалось, что это месторождение, так как оно очень давно разрабатывается, будет переживать достаточно быстрое падение добычи. Но вот усилиями совместными тех, кто работает на этом проекте, в общем-то нам удалось обеспечить даже рост добычи на «Самотлоре».
Г.: Вы вот уже несколько раз упомянули проблематику, которая связана с налоговым режимом. Ну, так сказать, поскольку мы не следим за этим, поскольку мы в общем говорим для образованной публики, не для специалистов, значит, вот обрисуйте тогда в целом, как бы в чем здесь загвоздка. Это общий уровень налогообложения или это, допустим, неравенство какое-то в налогообложении, или это сложность в налогообложении, как теперь принято говорить, проблема с администрированием налогов, корень здесь какой проблемы?
Д.: Ну есть общая проблема, что налогообложение в нефтяной отрасли в два с половиной раза выше, чем налогообложение в средней отрасли российской, но это, в конце концов, решение правительства, это извлечение нефтяной ренты. Это нормально. Проблема не в этом. Проблема состоит в том, что российские основные налоги в нефтяном секторе, а это экспортные пошлины и налог на добычу полезных ископаемых, они устанавливаются от мировой цены нефть и объемов добычи. И совершенно не чувствительны к прибыльности того или иного производства. В конце концов, любая компания, она должна производить прибыль, для того чтобы продолжать существовать. И тут вот как раз вот с чем столкнулась Россия?
Г.: То есть это налоги , грубо говоря, натуральные, на одну единицу продукции.
Д.: Да, в долларах, в евро, в общем-то в денежных единицах за единицу произведенной продукции без учета того, а сколько вы потратили денег на то, чтобы эту тонну произвести. Вот я хочу вам привести пример того, с чем столкнулось российское правительство, кстати, задолго до кризиса, в конце 2008 года, и действительно это выглядело парадоксально. Цены на нефть, напомню вам, в то время росли очень быстро, а добыча нефти в России стала падать. И вот некоторые люди в правительстве, они как бы считали: как так? Или это заговор, или это что? Зачем компании, которые стремятся повысить свою доходность, снижают добычу, несмотря на высокие цены? Ну тут вот мне пришлось нарисовать несколько графиков, которые это все очень просто объяснили. Потому что если очистить цену от налогов, которые правительство установило в нефтяном секторе, а главное принять в учет удорожание рубля, то есть изменение реального курса рубля, и удорожание издержек, если помните, перед кризисом очень быстро росли цены производителей, в том числе в нефтяном секторе еще быстрее, то есть все те, кто продавал что-то нефтяному бизнесу, взвинчивали свои цены. В итоге что получалось?
Г.: Ну производители тоже не дураки, они тоже следят за ценами на нефть.
Д.: Конечно, конечно. Это происходило не только в России, а везде. Все страны, где производится нефть, они стараются свою ренту получить. Но они при этом все же учитывают и интересы нефтяной отрасли. Вот налоговая система, она чувствительна к росту издержек, к изменению прибыли. Так вот почему стала падать российская добыча? Потому что в других странах при росте издержек производства нефти налогообложение это учитывало, то есть на прибыль это меньше влияло, а в России… Россия изымала фиксированную часть в виде вот этой самой мзды - экспортных пошлин на добычу полезных ископаемых, ну а компании сталкивались с тем, что за рост добычи, собственно говоря, прибыльность реальная, прибыльность производства, она падала. Именно поэтому добыча стала сокращаться и как раз вот в месяцы кризиса это быстро…
Г.: А может, нефтяники предвидели падение цены…
Д.: Нет. И кстати, надо сказать, что только из-за кризиса правительство вынуждено было обратиться к этому, потому что в кризис выяснилось, что в принципе есть две наиболее устойчивые отрасли в российской экономике – сырье и пищевая промышленность – если вы посмотрите на динамику индексов промышленного производства, это то, что росло в кризис…
Г.: Едим нормально…
Д.: Да, и едим нормально, и добыча нефти в кризисном 2009 году выросла, потому что правительство пошло на уступки, но временные, то есть пока это все было сделано за счет корректировки механизма взимания экспортной пошлины, поднятия порога для взимания НДПИ, налога на добычу полезных ископаемых, но вот пока еще основного перехода на обложение прибыли не произошло. В этом, собственно говоря, и отличие российской системы.
Г.: То есть если ранжировать проблемы институционального характера для иностранного бизнеса вот в нефтегазовой отрасли, о которой мы говорим, значит, на первом месте стоят налоги, по-вашему?
Д.: Налоги и доступ к месторождениям, но повторюсь, это проблема не иностранного бизнеса, это проблема частного бизнеса в нефтедобыче, потому что у российских компаний проблемы точно такие же.
Г.: То есть «Лукойл», другие компании частные в такой же ситуации. Владимир, а вот с точки зрения конкуренции не иностранного капитала, а конкуренции, так сказать, альянсов. Ну допустим, у вас есть там ТНК-ВР, ну я вот не слышал, что у «Лукойла» есть с кем-то совместное предприятие на территории России.
Д.: Как? У них совместный бизнес с «Conoco».
Г.: Да? А вот эта конкуренция, она как бы, так сказать, какой-то отдельный фактор, то есть получается, что вот альянсы начинают конкурировать, да? Вот эта вот конкуренция между иностранным капиталом здесь, внутри России, она является существенным фактором ?
Д.: Я бы сказал, что нет. На самом деле, понимаете, во-первых, все очень пока неравномерно. Так сложилось исторически, что вот, например, если взять наше совместное предприятие, ТНК-ВР, и взять вот нашу долю добычи нефти, которая нам причитается от ТНК-ВР, она превышает сумму всей нефти, добываемой на территории России, остальными крупнейшими иностранными нефтяными компаниями, то есть так просто сложилось, что мы самые большие по сравнению с ними.
Г.: Потому что вы самые первые или нет?
Д.: Ну мы не были первыми, но вот так сложилось. Сейчас ситуация меняется, я не могу сказать, что это будет всегда, но в принципе я уже говорил о том, что альянсы складываются в разных местах разные. У нас есть совместные предприятия и с Shell, у нас по миру эти модификации весьма различные. Вот в Азербайджане основной консорциум, он включает очень много компаний, в том числе, кстати, и российские, и «Лукойл», то есть это международный консорциум по разработке нефтяных месторождений…
Г.: Ну «Лукойл» понятно, потому что Вагит Алекперов…
Д.: Да, но там много компаний, много совместный предприятий, куда входят, если взять ведущих, «Эксон», «Шелл», «Шеврон».
Г.: Ну то есть все-таки вы видите, что основной, так сказать, водораздел, если подразделять субъектов российского нефтегазового рынка на какие-то категории, то два основных сегмента, это все-таки просто частные компании и как бы государственные компании. Если тогда вот с этой точки зрения подходить к проблемам, связанным с какими-то ограничениями для частного капитала, не существует каких-то вот там коллективных действий со стороны вот этих частных компаний для того, чтобы там сделать более либеральным налоговый режим, как-то обсудить вопросы, связанные с доступом там к шельфовым проектам? Может быть, какая-то там ассоциация существует?
Д.: Конечно, существует. Для этого используются разные механизмы. Что касается иностранных компаний, есть, во-первых, Консультационный совет по иностранным инвестициям, есть группа сырьевых компаний. Вот недели две назад я выступал…
Г.: Но это именно связано с нефтегазовой промышленностью?
Д.: Нет, это просто по иностранным инвестициям, но там есть группа сырьевых компаний. Вот заседание исполнительного комитета было на прошлой неделе, я как раз представлял совместную позицию всех иностранных нефтегазовых компаний. Мы там озвучили те проблемы конкретные, которые у нас есть как раз в связи с законодательством, - о недрах, о шельфах - те проблемы, которые мы видим. Налоговая - это тоже проблема общая. И есть энергетический комитет Российского союза промышленников и предпринимателей, в котором уже совместно работают и иностранные и российские компании, потому что мы туда, например, входим. И это действительно позиция представляется совместная. Когда Министерство энергетики России разрабатывало предложения по изменению налогового режима, рабочая группа, она как раз тоже включала представителей как российских, так и иностранных компаний, потому что в принципе, как я без конца повторяю, интересы в общем-то одинаковые. Кстати, я подправлю, вы сказали, что все же этот водораздел между государственными компаниями и частными в нефтедобыче он не такой заметный. Просто из-за того, что вот уровень конкуренции в нефтедобыче достаточно высок.
Г.: А в газовой отрасли ?
Д.: В газовой – совсем другая инвестиционная среда.
Г.: А ВР, так сказать, является газодобывающей компанией вот в глобальном аспекте или это все-таки нефтяная больше…
Д.: Нет, конечно, например, на американском рынке мы одни из основных поставщиков газа, а американский рынок - самый крупный газовый рынок мира. Поэтому у нас в нашем портфеле глобальном в общем доля газа весьма заметна, у нас даже в общем-то гораздо больше газа, чем у многих других ведущих мировых нефтяных компаний.
Г.: Ну об этом мы как бы еще поговорим. У меня еще вот какой вопрос, связанный с альянсами иностранных компаний и российских. Вот конкуренция на рынках, так сказать, третьих стран, в том чисел и на рынках СНГ, сталкиваются ли там интересы иностранных и российских партнеров? То есть вы внутри России, так сказать, вроде бы партнеры, даже, может быть, есть совместные предприятия, а на иностранном рынке вдруг схлестнулись. Я не слышал как вот в вашей отрасли, не слышал таких историй, но вообще классические примеры, конечно, «Теленор» и «Вымпелком» на рынке Украины по мобильной связи, то есть ну не сошлись стратегии. Вот в вашей отрасли есть такие прецеденты или есть такая опасность? И как ее тогда избегать?
Д.: Ну, понимаете, избежать опасности, связанной с конкуренцией, невозможно. Таких у нас, на этом поле, таких проблем как у «Теленора» не было, хотя на самом деле, как вы понимаете, российскими партнерами «Теленора» и у нас является одна и та же группа лиц.
Г.: Предпринимателей.
Д.: Да. Сталкиваемся ли мы на рынках внешних? Да. Вот, например, в Туркменистане, заявки на разработку нефтегазовых ресурсов Туркменистана, в общем-то, подали и ТНК- ВР и ВР. И мы считаем, что это нормально. Это как бы опять же такая здоровая конкуренция. Мы не видим в этом проблемы. Собственно говоря, кого туркменское правительство сочтет более уместным, кто предложит лучшие условия, с тем они и будут работать. У нас пока на внешних рынках таких вот проблем не возникало.
Г.: Вот как бы такой еще вопрос, ну как бы не пикантный, но, так сказать, может быть, непростой для вас. Вот сейчас мы здесь в России стали свидетелями действенности, ну во всяком случае чисто хотя бы вот с точки зрения публичного эффекта, это точно действенно, мы в этом убедились, в действенности американского антикоррупционного законодательства, когда, я думаю, довольно неожиданно компанию «Даймлер» обвинили, ну я так понимаю, что это обвинение в нечестной конкуренции по существу, да? Когда, значит, обвинили в том, что они как бы договорились там с российскими государственными заказчиками, договорились неформально, получили там несправедливые, так сказать, конкурентные преимущества и за счет этого, скажем, выиграли какие-то тендеры. Вот насколько распространяется вот этот вот дамоклов меч антикоррупционного законодательства американцев, но говорят, что и в Европе такое тоже есть, насколько он распространяется как бы на вашу компанию, ну в принципе на иностранные компании в нефтегазовой сфере? И, так сказать, ну чего делать-то?
Д: Жить честно и спать спокойно.
Г.: Как работать с чиновничеством?
Д.: Ну вы знаете, может, это прозвучит сюрреалистично, но компания ВР очень строго относится к соблюдению чистоты взаимоотношений с представителями государств, правительств, тех стран, где она работает. Есть внутренний этический кодекс, и мы в общем очень строго отчитываемся. Запрещены очень многие действия по отношению к принимающей стороне, которые в других компаниях считаются нормальными. Внутренние наши правила это запрещают. Что касается вашего вопроса о юрисдикции, конечно, мы подпадаем по юрисдикцию американского и европейского законодательства, то есть в тех странах, где мы работаем,и международного… Если вы помните в Германии у компании Siemens были проблемы со Всемирным банком, связанные как раз опять же с тем, что там было сочтено нарушением условий конкуренции и нарушением законов о коррупции. В случае «Даймлера» вердикт-то еще не вынесен, только расследование идет, насколько я понимаю, я не следил специально, но насколько я понимаю, там пока решение не принято, поэтому давайте подождем пока американский суд с этим разберется. Мы в свое время отказались даже от разрешенных форм политического лоббизма в США, отличаемся от многих других компаний тем, что не делаем никаких политических пожертвований. Мы занимаемся бизнесом и сознательно отказались от того, что на самом деле многих удивляет, потому что даже в разрешенном законодательством поле лоббизма не используем возможностей, решив, что нет, что это слишком опасно.
Г.: Ну как бы вот с точки зрения вообще улучшения институциональной среды, это может стать каким-то действенным фактором? В России ведь нет закона о лоббизме, но какие-то тоже есть кодексы там для чиновников и все такое прочее. А кстати говоря, вот об этическом кодексе, о котором вы сказали, это кодекс внутри ВР или ТНК-ВР тоже имеет такой кодекс? И вообще насколько российские компании вот эти этические кодексы имеют?
Д.: В ТНК-ВР тоже есть. Все сотрудники, по идее, должны подписываться о том, что они обязуются соблюдать, что на самом деле по международному законодательству в случае чего может быть определено в суде как…
Г.: То есть они тоже могут, грубо говоря, сесть…
Д.: У них нет обязательств… Я боюсь вам соврать, потому что специально этим не занимался, насколько я понимаю, они могут подписывать, но не все подписали. В ВР это просто обязательно, если вы не хотите подписывать, вы должны уйти из компании.
Г.: Да, это, конечно, очень интересные вещи. Владимир, давайте вернемся от институциональных проблем и даже этических все-таки к более таким технико-экономическим даже, может быть. В свое время от одного сотрудника, кстати, губкинского института, я слышал, что несколько лет назад он побывал в Америке, там увидел, услышал, узнал, что американцы вроде бы решили делать ставку не на импорт сырой нефти, а на импорт сразу бензина, ну каких-то продуктов более, так сказать, высокой переработки. И этот человек, он помимо губкинского института работал на московском нефтяном заводе, он естественно, так сказать, ратовал за то, чтобы немножко поприжать собственно добытчиков, и чтобы деньги каким-то образом пошли в переработку. Вот в рамки нашего разговора это вписывается четко, потому что это как раз проблема тоже диверсификации. Насколько иностранные компании присутствуют не в добывающей части, а в перерабатывающей части вот у нас в нефтегазовом комплексе? Есть ли, допустим, у ВР или ТНК-ВР такие предприятия? И существует ли там программы модернизации? Как они реализуются? И вот вообще, так сказать, все, что связано с нефтегазовым бизнесом, но более высокого уровня переработки сырья.
Д.: Ну давайте начнем с конца. Конечно, у ВР через ТНК-ВР есть нефтеперерабатывающие заводы в России, Рязанский, в Ярославле часть, то есть, конечно, мы этим занимаемся…
Г.: Это все старые, советские наследство?
Д.: Это старые заводы, на которых вот ТНК-ВР осуществляет при участии специалистов компании ВР программу модернизации, то есть мы этим занимаемся. Другое дело, если вернуться в начало вашего вопроса, то я очень удивлен, что какой-то из специалистов нефтегазовой отрасли сказал, что Америка решила импортировать бензин, а не сырую нефть. Мы компания, у которой достаточно много перерабатывающих заводов в США и в Европе, да в общем-то во многих частях света и я вам как экономист скажу, что в принципе экономика нефтепереработки имеет некоторые простые принципы. И принцип самый первый состоит в том, что центры нефтепереработки никогда не создаются… ну в смысле их экономически невыгодно создавать около центров добычи, если эти центры добычи располагаются вдали от центров потребления. Объяснить это очень просто. Если вы качаете сырую нефть, вам нужен один трубопровод и один танкер, если вы собираетесь торговать нефтепродуктами, то это, конечно, происходит, но в принципе экономика уже становится под вопросом, потому что ваши расходы увеличиваются, вам нужно отдельный трубопровод для бензина, отдельный для мазута, вы же не смешаете это все в одной трубе.
Г.: То есть переработка…
Д.: Переработка всегда приближена…
Г.: …из сферы экономической географии : переработка всегда к центрам потребления.
Д.: Да. Поэтому все, что касается повышения качества нефтепродуктов необходимых для российского потребления, конечно, поддерживается. На самом деле мы, конечно, сейчас, как и другие российские компании, экспортируем и нефтепродукты, но это, мне кажется, как раз перекос, который создает российская налоговая система, я об этом говорил…
Г.: То есть это не путь к диверсификации получается, да?
Д.: В принципе многие действительно так считают…
Г.: Потому что вот такой предрассудок, собственно, я его воспроизвел…
Д.: Считается, что облагораживание экспорта состоит в том, что нужно экспортировать продукцию более высокого передела. Как экономист я говорю – совершенно не обязательно. Сейчас действительно компании этим занимаются, потому что российское налоговое законодательство дискриминирует экспорт сырой нефти по сравнению с экспортом нефтепродуктов. Опять же сводится к тому, что вообще-то выгоднее всего мазут вгонять, то есть опять же это возвращение к тому, что нужно совершенствовать российские нефтеперерабатывающие заводы, нефтяное налоговое законодательство это не поощряет пока. Правительство об этом, кстати, думает и уже ставит себе сроки, когда будут внесены изменения, и это должно прекратиться. Но даже забыть если про налоги, вот просто экономика нефтепереработки, она состоит в том, что в принципе выгодно строить там, где потребляют, то есть сколько нужно России потреблять, вот столько нужно здесь и перерабатывать, а стремиться с этим на внешние рынки… нужно считать экономику. Вот в общем случае это совершенно не обязательно более выгодно для страны.
Г.: Владимир, а у нас вот эта мощность нефтеперерабатывающей промышленности, она как достаточна, избыточна, недостаточна?..
Д.: Она избыточна, потому что Россия себя удовлетворяет свой спрос и, как я сказал, экспортирует нефтепродукты.
Г.: То есть речь может идти только о каком-то вот технологическом совершенствовании…
Д.: Надо повышать опять же выход легких фракций. Российская нефтеперерабатывающая промышленность отличается тем, что у нее достаточно высок выход мазута, некоей фракции, которая вообще на английском языке пишется mazut, просто потому что такого в мире нет.
Г.: Пишется по-русски?
Д.: Оно пишется латинскими буквами, но это русское слово, которое вошло в лексикон просто потому что в принципе для нефтеперерабатывающих заводов Европы это сырье. Мазут жгут на российских электростанциях, а в принципе из него еще можно выгнать гораздо больше тех фракций легких, которые можно использовать как дизель, как бензин, там более ценные фракции, чем то, что сжигается на электростанциях в других частях мира, то, что называется топливная нефть.
Г.: Владимир, я так помню, что несколько лет назад, вы, наверное, помните лучше, была дискуссия о новых стандартах по бензину. Ну чтобы не 95-й там у нас был, а был евро там один…
Д.: Четыре, пять. Один и два уже есть.
Г.: Это как бы стандарты, которые позволят улучшить экологическую ситуацию, там в конечном итоге все это можно посчитать, улучшить здоровье населения, продлить там средний срок жизни и т.д. Но тогда это дело, насколько я помню, оно, так сказать, было заблокировано, и аргументы были такие, что нет возможности делать такие высококачественные бензины на российских заводах, даже было предложение со стороны «Роснефти» построить завод новый. Если бы такие стандарты были введены как бы иностранный капитал это воспринял, может быть, это была бы для него, наоборот, дополнительная возможность, так сказать, показать свою технологическую сноровку?
Д.: Да, мы готовимся, потому что Россия же не отказалась от внедрения ни евро-4, ни евро-5. Это в принципе просто отодвинуты сроки. На самом деле они, как мне представляется, в основном отодвинуты из-за кризиса. Но мы готовим программу модернизации нефтеперерабатывающих заводов, в которых принимаем участие для того, чтобы быть готовыми к тому моменту, когда Россия эти стандарты внедрит, потому что считаем совершенно правильным и закономерным стремление России к тому, чтобы российские автомобили сжигали более чистый бензин…
Г.: Ну потом в конце концов, российских автомобилей вскоре останется, наверное, не так уж и много как бы в России…
Д.: Нет, это правильное направление, и мы к этому готовимся, я согласен с вами, что да, нужно делать.
Г.: Владимир, вот некоторые аспекты того вопроса, который я хочу вам задать, вы уже осветили, но, может быть, есть еще какие-то другие темы, какие-то более широкие аспекты этой проблемы. Речь идет о сотрудничестве в научно-технической сфере между российскими и иностранными компаниями. ВР, так сказать, известна своей долгосрочной ориентацией на то, чтобы разрабатывать топливо или там энергетические ресурсы для будущего. Вот может быть, существуют какие-то лаборатории совместные с российскими производителями или с российскими научными институтами, или, может быть, вы взаимодействуете там с Министерством промышленности, или с Министерством энергетики по каким-то проектам именно вот в научно-технической сфере? Идет сотрудничество с «Роснано»…
Д.: Ну , на какой-то продвинутой стадии я бы не сказал, что у нас есть что-то уже в России, но это связано на самом деле с проблематикой развития нетрадиционных источников энергии в России как в стране. Вот тут надо разбираться, что подходит, что нет. Вот мы сделали, например, ставку на ветроэнергию в США, на солнечную энергию в Китае просто потому, что на самом деле при всей своей привлекательности многие виды альтернативных источников энергии пока совершенно нерентабельны и не могут существовать без государственных субсидий, то есть занимаемся исследованиями. Возможно, мы будем поддерживать такие исследования и в российских университетах, сейчас эта тема обсуждается, но в принципе по миру мы стараемся все же заниматься тем, что может существовать без государственной помощи, без государственных субсидий. Поэтому вот, как я сказал, есть определенный фокус конкретно привязанный к условиям той или другой страны. Я думаю, что касается биотехнологий и биотоплива, мы ведем научно-исследовательские разработки, это отрасль, с одной стороны, перспективная для России, с другой стороны, многие российские специалисты считают, что это проблемы второго, третьего порядка, просто потому что Россия может сначала эффективно научиться использовать и обычные источники энергии. Тут резерв такой, что он…
Г.: Резерв для увеличения эффективности есть.
Д.: За счет повышения коэффициента извлечения нефти, о чем я говорил, повышения эффективности добычи сырья в целом, то есть и переработки, в том числе в той части, которая экономически осмысленна. Вот это все даст в России больший эффект, чем альтернативные источники топлива.
Г.: Владимир, а скажите, если, коснуться не крупного такого стандартного бизнеса, который вы ведете, а более таких локальных, может быть, проектов. В некоторых ваших материалах вы там употребляли такой термин как «нетрадиционный газ», то есть мы уже говорили о том, что газовая отрасль в России для деятельности иностранных компаний несколько сложнее и институционально, и, может быть, с точки зрения капиталоемкости, чем там другие. А вот что такое нетрадиционный газ? Можно ли его делать в России? Не легче ли это, чем, так сказать, стучаться в какие-то газовые проекты? И насколько это соответствует стратегии диверсификации российской экономики? Может быть, здесь какой-то прорыв?
Д.: Ну вот про диверсификацию я затрудняюсь ответить, потому что в принципе он называется нетрадиционным газом, а на самом деле это традиционный газ. Это обычный газ метан, с точки зрения использования там ничего нетрадиционного нет. Это другое дело, что газ можно использовать не только как он используется сейчас, а, например, расширять его использование на транспорте, в сжиженном виде, но это, правда, не метан уже, а пропан- бутан, то есть там надо как бы различать, о чем мы говорим. Но вообще-то то, что называется нетрадиционным газом, это добыча обычного, традиционного газа из нетрадиционных месторождений. Вот та революция нетрадиционного газа, которая произошла в последние годы в США, кстати…
Г.: «Революция»,такой термин есть?
Д.: Ну конечно, и она уже аукнулась и для России, потому что в принципе одной из причин сокращения экспорта российского газа в Европу в прошлом году было как раз неожиданное, взрывное развитие нетрадиционных технологий добычи газа в США.
Г.: То есть это не сжиженный газ, а это что-то…
Д.: Это обычный метан. Ну давайте тогда просто сначала. Что такое вот газ нетрадиционных месторождений? В принципе это то, что по-русски называется рудничный газ, то есть это метан, который содержится в угольных пластах. Вот когда мы слышим о взрывах на шахтах, это на самом деле взрыв того самого природного газа, который в других местах добывают из скважин. Так вот его можно добывать и из угольных пластов. Это вот так называемый по-английски ………, по-русски рудничный газ. Второе - это сланцевый газ, это газ, который содержится в сланцевой породе, то есть это как бы газовые ловушки, торт «Наполеон», это примерно вот сланцевый газ, где в виде коржей выступают сланцевые пласты, а между ними в виде крема заперт газ. Проблема добычи этого газа всегда была в том, что в отличие от обычного газа, его трудно добыть. Пришлось применять новые технологии горизонтального бурения, гидроразрыва пласта, кстати, это та же технология, что используется в нефтедобыче, для того чтобы обеспечить приток вот этого запертого газа к скважине. Вот это, собственно говоря, и происходило в США. Есть еще третий вид, это называется запертый газ, опять же газ, который заперт в твердых породах. Есть еще газовые гидраты, которые содержатся как под землей, так и на шельфах. То есть это просто в принципе новые источники. Вся разница. Это один и тот же газ, различается он только технологиями своей добычи. И вот когда говорят о революции нетрадиционного газа, это революция научно-техническая. Это революция, которая позволила резко его удешевить. Технологии опять же были известны всегда.
Г.: Получается, что, грубо говоря, ну и по-дилетантски, наверное, что, например, могли бы сделать Кузбасс крупным регионом, где производится этот нетрадиционный газ, и он бы составил конкуренцию Ямало-Ненецкому автономному округу.
Д.: Я не знаю, может, вы пропустили, но на самом деле «Газпром» в декабре запустил опытное производство как раз рудничного газа в том самом Кузбассе. Это первый проект в России.
Г.: Это именно вот то, что…
Д.: Да-да-да. Другое дело, что в принципе в США уже не имеет смысла называть этот газ нетрадиционным, потому что если взять добычу газа в США, уже в прошлом году больше половины добычи пришлось на вот эти три вида нетрадиционного газа: запертый, сланцевый, и рудничный. Больше всего, кстати, до сих пор приходится на рудничный газ, но вот доля сланцевого газа, она растет очень быстро.
Г.: Ну этот как бы вопрос, он и политически важен, потому что мы знаем, что, так сказать, российская демократия не в последнюю очередь была поддержана шахтерами, которые, так сказать, добывают именно уголь, а газовики я не слышал, чтобы бастовали сильно. Поэтому значит если угольный регион будет газовым, соответственно политической стабильности прибавится.
Д.: Может быть. Так далеко я не заглядывал. Тут на самом деле изменения для России, они состоят в том, что вот этот самый газ нетрадиционных месторождений гораздо более широко распространен по территории матушки-земли, чем природный газ.
Г.: Владимир, вы сказали, что это проект «Газпрома», то есть это самостоятельный его проект или… то есть «Газпром» уже обладает этими технологиями?
Д.: Да. Но там вопрос именно совершенствования технологии. Я говорю, и месторождения были давно известны, и технологии были давно известны, но вот не хватало опыта их применения и вот такого маленького совершенствования, которое бы сделало их экономичными. Потому что вот в принципе когда их начали использовать, их стоимость стала падать. Это, собственно говоря, позволило в США наращивать добычу уже многим компаниям, то есть в принципе, я говорю, это научно-техническая революция – появление новой технологии, которая делает доступным то, что было недоступным раньше. Об этом известно было во многих случаях с XIX века. Кстати, в Советском Союзе уже был даже завод по добыче сланцевого газа, вот есть даже город, по-моему, в Эстонии, где это все делалось. Но это все были локальные проекты, а вот сейчас эта революция произошла уже в США. И теперь то, на что все с интересом смотрят, это - удастся ли повторить такой же опыт в Европе, в Китае, то есть если это произойдет, то это в корне изменит ситуацию на глобальных газовых рынках, потому что газа станет… его уже стало больше, но может стать еще больше. И это создает как раз вопросы для российского экспорта, потому что ему приходится все больше конкурировать с альтернативными поставками. И это тогда ставит вопрос о конкурентоспособности российского экспорта газа. С этой точки зрения, что окажется выгоднее: добывать газ в Кузбассе из угольных пластов или разрабатывать Ямал, это опять же вопрос технологий и эффективного их использования. Но вот я с вами согласен, что это проблемы, которые российской стороне, российскому правительству в том числе, придется для себя достаточно в обозримой короткой перспективе решать. Потому что действительно ситуация меняется очень быстро. Экономика, которая как бы была принята в расчет, я вам говорил про энергетическую стратегию, она быстро меняется. Надо уметь отвечать на эти вызовы, потому что иначе можно ошибиться и считать, что у вас есть гарантированные поставки, а выяснится, что потребителям гораздо выгоднее купить газ из других источников. Польша, которая сейчас там, по-моему, под 80% зависит от российского газа, она собирается в течение пяти лет стать экспортером. Очень много нетрадиционного газа на Украине. Как вы понимаете, если Украина… В общем на самом деле все, что я могу сказать, что, так как это все в начале, то трудно прогнозировать, как оно будет развиваться, но риски видны. России придется привыкать к новым условиям конкуренции, России как поставщику газа, крупнейшему поставщику газа на международном рынке придется привыкать к новой обстановке.
Г.: Владимир, вот при всех проблемах российской экономики за последнее там, по существу, десятилетие, собственно в момент кризиса, почти не было претензий к макроэкономической политике государства, то есть, как минимум, из советских кризисов, и изучения мирового опыта все-таки был получен некий опыт, который позволил достичь консенсуса в макроэкономической политике. Был создан стабилизационный фонд, который мы сейчас, так сказать, используем. И, грубо говоря, в макроэкономике вот мы научились практически. Вот как бы вы могли в целом, так сказать, охарактеризовать управление как бы на уровне вот вашей отрасли антикризисное, потому что тоже как бы принимались соответствующие законодательные акты, там изменения были и в налогах, может быть, еще какие-то, оно в антикризисной ситуации сейчас адекватное? Адекватные действия государственных органов по отношению к этой отрасли? И какие все-таки вот перспективные проблемы для иностранного капитала наиболее сейчас приоритетные в России?
Д.: Что касается режима в отрасли кризис, на самом деле, способствовал улучшению, то есть как бы усилению внимания правительства к нуждам отрасли. Если до кризиса в принципе правительство относилось, как к хорошо доящейся корове, и как бы не очень было озабочено состоянием здоровья этой коровы завтра или послезавтра, потому что считало, что ей хорошо, то кризис в общем помог наладить диалог. Вот я как человек, который уже несколько лет вовлечен в диалог бизнеса и правительства по этим темам, могу сказать, что да, кризис способствовал активизации внимания…
Г.: Вразумлению, то есть они посмотрели и как бы на самом деле поняли, что в отрасли кризис раньше начался, чем как бы в целом…
Д.: Да-да. Вот мы сидим с вами недалеко от Российского министерства финансов, где я и мои коллеги провели некоторое число часов и рассказывали, объясняли, что необходимо. Действительно в отрасли ситуация пока улучшилась. Еще раз говорю, что пока стабильной ее нельзя назвать, потому что налоговый режим все равно строится на системе таких разовых поблажек. Гораздо более стабильный режим подразумевал бы изменение всей системы, как я говорил, переход на налогообложение прибыли, там можно уже устанавливать сверхналоги, там можно учесть специфику изъятия нефтяной ренты, но он бы изменил ситуацию на гораздо более стабильную с точки зрения осуществления инвестиционных проектов. А вот с точки зрения общего управления макроэкономической ситуацией, на самом деле положение в российской экономике становится более рискованным. Потому что бюджеты верстаются из гораздо более высоких предположений о цене на нефть, а я как человек из отрасли могу вам сказать, что никто не может гарантировать ни высоких, ни низких, правда, цен. Когда вот некоторые люди говорили, что цены будут стремиться к 200$, наша группа говорила, что гораздо более высоки шансы, что цены пойдут вниз, и мы оказались правы. И тут ситуация, она - отдельный разговор, но она в принципе сейчас более-менее стабильна, но в целом на более долгосрочном периоде она остается волатильной, потому что сектор остается циклическим. И будут и взлеты, и будут и падения цен. И поэтому основывать дефицитный бюджет на предпосылках высоких цен, это повышать уязвимость российской экономики к внешним шокам. Потому что если что-то произойдет, все будет гораздо хуже, чем в начале прошлого кризиса, потому что тогда спасал стабилизационный фонд, и вот этого буфера уже может не оказаться. Потому что Россия из-за наращивания государственных расходов, в общем-то, быстро проедает накопленное богатство. Кстати, могу вам, если вы не устали от упоминания Азербайджана, то могу сказать, что вот там Министерство финансов и правительство в целом пошло на прямо противоположный путь: социальные расходы были увеличены, но не настолько, и были сильно сокращены инвестиционные проекты, именно для того чтобы избежать разрастания дефицита государственного бюджета и проедания. Они просто установили ограничения на финансирование бюджета из своего нефтяного фонда, приняв решение, что они просто не хотят его сокращения.
Г.: Ну вы знаете, я от упоминания Азербайджана не устал и вот почему. Потому что если брать как бы образцы, я вот много слышал, если я не прав, то каюсь в своем невежестве, но я много слышал о Норвегии, это уже совсем как бы недостижимый образец, но из наших стран и бывших партнеров по Советскому Союзу, если как образец кого-то приводили, то чаще всего это был Казахстан. И вот как бы в нашем разговоре ваше упоминание несколько раз азербайджанского опыта для меня, по крайней мере, некая новость, что оказывается, вот еще есть с кого брать пример и далеко ходить не нужно.
Д.: Есть, есть. В частности, на самом деле что касается нефтяного ВВП, вот правительство Азербайджана поставило себе, на мой взгляд, очень разумную задачу. Они просто решили: а вот если мы хотим достичь уровня доходов на душу населения, то есть уровня доходов по ВВП на душу населения, что нам нужно сделать за пределами нефтяного сектора, чтобы обеспечить это не-нефтяным развитием, не-нефтяной экономикой? Они этой проблемой занимаются, они на самом деле поэтому и серьезно занимаются и институциональными изменениями. И Азербайджан, который всегда вместе с Россией был где-то внизу многих рейтингов по институциональному климату, по инвестиционному климату, он за последние годы сделал достаточно заметный рывок, причем, не только в рейтингах, но и в реальной жизни. Число регистраций предприятий средних и малых в Азербайджане за последнее время увеличилось на 25-30%, просто потому что действительно реально были снижены административные барьеры. А это как раз в основном не-нефтяная экономика. Потому что есть путь государственного развития не-нефтяной экономики, а есть способ, который мне кажется более разумным, по нему шло развитие в Чили, о котором мы упоминали, как раз вот развитие того, о чем государство может и не подумать. В Чили это была добыча лосося, лосось никогда не разводили в Чили, а потом Чили вышло на первое место в мире по экспорту лососины, чилийское вино, которое более у нас известно. Так это же все опять же результаты политики диверсификации и модернизации чилийской экономики, основывавшейся тоже на сырье. В их случае это была медь. И как раз вот там был создан механизм государственного и частного партнерства, который не навязывал развитие определенных секторов, которые нравились чилийскому правительству, а предоставил и поддерживал инициативу частного сектора, который выявил такие сравнительные преимущества чилийского государства, чилийской территории, о которых, в общем, трудно было подумать.
Г.: Наверное, и сырьевым отраслям в этой ситуации тоже проще. Но я хотел бы, знаете, вот задать, может быть, завершающий вопрос нашей беседы. Вот вы сейчас только что сказали, что в Азербайджане как бы существует не-нефтяной ВВП, да? Но и у нас как бы был нефтегазовый бюджет, не знаю, есть ли он сейчас, то есть, так сказать, по предложению как раз министра финансов Кудрина бюджет был…
Д.: Нефтяной трансферт.
Г.: Да. Бюджет был разделен на две части: один полностью был связан с нефтяными доходами, другой, так сказать, выделен ну в отдельный как бы баланс, грубо говоря, и между ними связь была вот через этот нефтяной трансферт. Но у нас вот не было вот этого не-нефтяного ВВП, то есть более как бы широкое какое-то понятие, да?
Д.: Это понятия разного порядка просто. Ну как бы не-нефтяные доходы бюджета и это и есть доходы от создания добавленной стоимости в не-нефтяных секторах, то есть, собственно говоря, то, о чем говорил Алексей Леонидович, действительно, разумная политика выстраивания государственных доходов в зависимости от развития экономики как в сырьевых секторах, так и в несырьевых. Ну Азербайджан занимался тем же самым и занимается тем же самым, то есть это, на мой взгляд, правильное стратегическое направление. Другое дело, что из-за кризиса в него были внесены коррективы, некоторые из которых, как мне кажется, повышают уязвимость российской экономики, потому что вот тот рост расходов, ну нельзя обвинить в этом только российские власти, потому что никто не ожидал таких дефицитов бюджетов до кризиса ни в США ни в Великобритании, ни во многих других странах, то есть это общая, скажем, беда, но когда-то за эту беду придется расплачиваться. Поэтому чем раньше задуматься о том, как избежать катастрофических последствий резкого изменения бюджетных доходов это вот то, чем должна заниматься государственная макроэкономическая политика.
Г.: Владимир, вот, наверное, действительно уже завершающий вопрос. Значит, все-таки создалось впечатление, что, по крайней мере, последние годы отношение в России к иностранному капиталу стало, может быть, более таким осторожным, что ли, да? Вот кризис, судя по вашим контактам, он чему будет способствовать в большей степени? Сближению российских позиций с позициями иностранных компаний, подтолкнет к сотрудничеству? Или это будет все-таки размежевание какое-то и, так сказать, увеличение какого-то недоверия и такой конкурентной этики?
Д.: Мне казалось в начале кризиса, что прогресс будет идти еще более быстрыми темпами, чем он шел, я скажу, что да, в принципе ситуация улучшилась. Правительство сейчас занимается проблемами улучшения инвестиционного климата для иностранных инвесторов. Это специально выделено в направление работы. Мне кажется, что еще лучше заниматься просто улучшением инвестиционного климата, как в других сырьевых экономиках. Но, я не знаю, может, это звучит немного не гуманно, но в принципе кризис оказался, не только в России, вообще мировой кризис оказался не настолько глубоким, чтобы решить многие накопившиеся проблемы. В частности, для России то, что нефтяная цена достаточно быстро восстановилась, это создало некоторую успокоенность и как бы снизило результаты того прогресса налаживания отношений с частными инвесторами, с иностранными инвесторами, на который мы в начале надеялись, то есть в принципе тут вот внешняя обстановка оказалась мягче, чем она могла бы быть. И это, собственно говоря, дает возможность свободы выбора. И тут уже использовать иностранный капитал как один из двигателей модернизации или нет, это политический выбор российского руководства. На совещании в министерстве, где я был, я сказал, что мне кажется, что два основных источника возобновления роста в России реально. Это привлечение иностранного капитала, что потребует коренного изменения. Известно, что по показателям использования, привлечения иностранных инвестиций Россия в худшую сторону отличается от большей части переходных экономик. И второе, это как раз институциональная реформа и развитие инвестиционной среды, благоприятствующей среднему, малому бизнесу, то есть всему не-нефтяному сектору. Нефтяной капитал тоже надо привлекать не только в сырьевой сектор, но и в не=сырьевой. России нужно заимствовать технологии, то есть с точки зрения модернизационной программы российской, мне кажется, что вот эти два направления несут в себе наибольший потенциал по очень простой причине: именно в этих областях Россия в наибольшей степени отстает от других переходных экономик – по привлечению иностранного капитала и по развитию среднего и малого бизнеса. То есть если изменить ситуацию в этих областях, это может дать импульс росту.
Г.: Ну мне остается поблагодарить Владимира Владимировича за это интервью. Единственное, что я могу добавить в завершении, мне кажется, что последние два аспекта, о которых вы сказали, они взаимосвязаны, по-моему, так сказать у нас в беседе это тоже прозвучало, то есть присутствие иностранных компаний, их сотрудничество с российскими партнерами и их диалог с российскими властями, собственно говоря, это обратная сторона или другая сторона процесса улучшения и институционального климата для российского бизнеса в целом. Большое спасибо всем, кто нас смотрел. До следующих встреч.
Д.: Спасибо.