Задача описать «жизнь после» для меня немножко проблематична, потому что в моей карте настоящего и будущего мы сейчас находимся в начале — в начале довольно долгого и, сразу скажу, довольно мучительного трансформационного периода. Потому что мы, скорее, перелистнули огромную страницу, и, если говорить об основаниях для моделирования, то это длинный цикл технологической адаптации к прошлой технологической волне — волне компьютеров, интернета и смартфонов. Она, в общем, завершается, и начинается новая волна, связанная с новым классом технологических разработок. Но самое главное, что технологические разработки и другие факторы очень сильно трансформируют фундамент нашей жизни, социальную, политическую и экономическую ткань, глобальное взаимодействие и глобальную торговлю, и настолько глубоко, что привычные правила игры сыплются. Это долгий период, а прошлое начало — это 1980-е годы, и мы помним, что это был период, который, в общем-то, прилично перетряхнул планету и не все пережили ту трансформацию. Наверное, ближайшее десятилетие — это период не меньшего масштаба перехода, поэтому то, что мы говорим «после», — это такой факт возвращения на грешную землю с тех высот идеализма, что мы во всём разобрались; это такие «похороны Фукуямы» с его идеями о том, что всё уже встало на какие-то рельсы и дальше будет катиться. Фактически, мы как двоечники отправляемся на переучивание старых уроков — уроков глобальной договороспособности, уроков понимания интересов и структуру устройства процессов в разных частях света в экономическом и политическом плане. Поэтому отсюда все эти странные реминисценции, иногда напоминающее косплей прошлого, потому что иногда кажется, что оно выглядит диковато. Но это довольно неизбежно, потому что нам просто не от чего оттолкнуться.
Если уйти в сферу технологий, то все, конечно, связывают это с так называемым искусственным интеллектом, хотя искусственный интеллект — это лишь одна из целого очень широкого класса технологий, которые редко пробивают дорогу в одиночку. Социально-экономическая ткань устроена так, что любит консервироваться в устоявшихся формах, и, когда они устанавливаются, то уже крупные игроки, будь то государство или мегакорпорации, поддерживают статус-кво, чтобы «доить» уже найденные эффективные решения. Поэтому должен накопиться какой-то пул принципиально новых решений, который начнёт всё это, как мы говорим, дизраптить, то есть ломать, взрывать и трансформировать, и тогда наступит вот эта трансформационно-революционная фаза. Сразу стояло много направлений, но сейчас им всем даётся огромный зелёный свет. Вот у всех на слуху пресловутые дроны, и десять лет не только в России, но и в мире их всячески пытались сдерживать, потому что ужасно боялись этой трёхмерной логистики, в соответствии с которой над мегаполисом размера Москвы в день должно летать порядка 30-50 тысяч дронов. Все этого ужасно боялись, это страшно, они будут падать и будут творить непонятно что, поэтому во всём мире это тормозили. А сейчас, понятное дело, все изучают опыт известных событий и у дронов просто взрывной ренессанс — закрываются программы строительства и разработки летательных систем старого типа и открываются программы создания и строительства систем нового типа, в мире проектируются транспортно-логистические системы нового типа городского масштаба, надеюсь, что и у нас тоже. Возникает совершенно новая реальность, и если бы не было событий двухлетней давности, то, наверное, дроны так бы и оставались игрушкой для взрослых мальчиков и рынок бы очень жёстко сопротивлялся этой истории. Та же самая история со всяким робототранспортом — сопротивляются-сопротивляются, но никуда от него не деться, и та же самая история с искусственным интеллектом — его страшно боятся и пытаются его затормозить, но в условиях геополитической гонки США и Китая никто не может себе позволить этого торможения, потому что ты себя ограничишь из этических соображений, а твоей конкурент, не сдержанный, по твоему мнению, ограничениями, возьмёт да и станет властелином мира. И та же самая история буквально во всех сферах и это всё создаёт абсолютно неуправляемую ситуацию.
Моя любимая тема — редактирование генома. С одной стороны, это потрясающая история, связанная с возможностью исправить множество ошибок и достаточно примитивных решений, которыми природа снабдила живые организмы, включая нас. Можно очень многое оптимизировать и начать лечить болезни, которые раньше в принципе никак не поддавались терапии. И я говорю даже не только об онкологии, но, например, и об аутоиммунных заболеваниях, с которыми народ вообще толком не знает, что делать. С другой стороны, все страшно боятся искусственной переделки человека, и даже не столько по каким-то религиозно-этическим соображениям, сколько вообще непонятно, куда заведёт эта дорожка инженерного конструирования человека. Но, опять же, в мирное время, 20 лет назад, ровно по тем же причинам поставили на стоп клонирование, а с генетической редактурой себе такого никто позволить не могут. Потому что пока Америка с Европой рассуждают об этике, Китай шлёпает генетически модифицированных детей и продолжает заниматься другими достаточно смелыми экспериментами. Поэтому эта ситуация, когда накопившаяся критическая масса технологий открывает этот ящик Пандоры, то это, конечно, довольно интересно — интересно с точки зрения технофутуролога и с точки зрения инвестора, хотя с точки зрения человека, которому в этом жить, это довольно специфическая и рискованная история.
Много о чём хочется поговорить, но главный контекст, который волнует лично меня как человека, который всю жизнь пытается скрестить анализ технических процессов и проектов с возможными социальными, политическими и экономическими последствиями, — грубо говоря, в том, как это будет происходить. В мире возникло два супервлиятельных направления, которые сейчас пытаются с этим разобраться. Одно направление является очередной стадией перерождения классического левого движения, но родилось оно, правда, в Оксфорде в кругу юных студентов-философов, за что я их называю «оксфордским комсомолом», - которые придумали так называемый эффективный альтруизм. Они начинали с того, что богатеньким надо тратить деньги по науке, и они им подскажут, как их тратить по науке, но всё это вылилось в формулирование нескольких мегаглобальных тем, которые являются глобальными угрозами или они даже придумали и забрендировали понятие «экзистенциальные угрозы», то есть угрозы человечеству как биологическому виду. И постепенно они начали направлять капиталы, причём очень крупные капиталы, именно в это спасение мира от экзистенциальных рисков. Кажется смешным, что маленький философский кружок Оксфорда вырос в мегавлиятельное движение, но это факт, потому что практически все техномиллиардеры Долины в этом уже участвуют — инвестируют в составе фондов, управляемых этой группой товарищей. И, самое главное, почти весь Вашингтон как булочка с изюмом нафарширован эффективными альтруистами. Мы тут разбирали целую пачку законотворческих инициатив — что по искусственному интеллекту, что по космосу — и там довольно много этих ребят в статусе помощников сенаторов и помощников конгрессменов. Но это обычная история, когда профессиональные лоббисты назначаются на должности помощников, чтобы готовить те или иные документы — для Америки это вполне рутинная практика и здесь нет ничего криминального, но тем не менее это довольно интересно. Тем более что по закону о лоббизме у них всё это прозрачно, поэтому ты всегда можешь понять, кто действительно стоит за теми или иными законопроектами, и тебе не надо гадать и строить какие-то теории заговора. Ты можешь просто посмотреть, кто у какого конгрессмена работает помощником и что у него за бэкграунд, и сразу понять, чья это активность. И именно эффективные альтруисты стояли за глобальной паникой относительно искусственного интеллекта, именно они её раздули и именно они собрали этот «иконостас звёзд», который утверждал, что мы все умрём. И внезапно выяснилось, что сейчас это одна из самых влиятельных сил. Понятно, что идейно и социально-культурно это та же группа, что и американская кампусная профессура, и практически всё прогрессистское крыло американского и мирового идеологического фронта — это как раз новая группа суперлоббистов, смыкающаяся с эффективными альтруистами, которые хотят перестроить мир, исходя из нового понимания «математики благополучия», то есть это новые принципы, как всем правильно и неправильно жить. Мы это проходили, у нас в этом смысле от этого всего есть прививка, но со временем прививки теряют действенность и надо подкалываться заново, мы все это знаем.
Есть другая альтернативная сила, и она в процессе оформления. Как и первая, она тоже получила наибольший размах в Кремниевой долине как в эпицентре всего происходящего в мире технологического и социального безобразия, и её можно назвать «технооптимистами». Это группа супервлиятельных венчурных капиталистов Долины, таких, как Винод Кхосла — это один из столпов всей кремниевой в буквальном смысле — транзисторной — революции Калифорнии. Ещё это суперпопулярный венчурный капиталист Марк Андриссен и ряд других таких же. Их фундаментальная идея состоит в том, что технологии набрали такой темп трансформаций, что создают кумулятивно положительный эффект воздействия на любые процессы. Грубо говоря, если кто-то богатеет за счёт искусственного интеллекта, то значит, что он открывает десятки рабочих мест в сервисных и смежных новых профессиях, таким образом закрывая старые рабочие места и создавая высокопроизводительные и более оплачиваемые новые. И если три года назад это казалось смелой гипотезой, то уже как раз постковидная и пострецессионная история США показывает, что они оказались абсолютно правы. Все ужасно боялись, что в ковид появится куча новых безработных, которых надо будет кормить, все ужасно боялись, что революция искусственного интеллекта повыбрасывает на улицу миллионы людей, а оказалось, что новая экономика создаёт рабочие места быстрее, чем успевает закрывать старые. И в результате, несмотря на высокую инфляцию, в Америке стала угрожающе низкая безработица, и исходя их этого, возникло много вопросов, как это вообще может происходить. На мой вкус, в последние месяцы технооптимисты отбились от эффективных альтруистов, и искусственный интеллект, в общем-то, продолжает развиваться достаточно интенсивно. Собственно, рассказанная мною история — это бэкграунд знаменитой отставки Альтмана, которая извне казалась абсолютной ересью, но на самом деле являлась первым сражением глобального масштаба этих двух новых политических сил.
Почему я так много внимания уделяю клубным долинским тусовкам? Во-первых, потому что это очень многочисленные, а во-вторых, супервлиятельные в технологическом бизнесе люди, что уже сейчас можно приравнять к супервлиятельной тусовке в американском и глобальном бизнесе вообще. Когда технологические компании практически полностью возглавляют десятку крупнейших компаний США и являются безусловными глобальными лидерами по масштабам капитализации и влияния, а добрая половина из этих компаний имеет прямое прикосновение, наверное, к трети жителей земли — то есть мы пользуемся их сервисами и услугами, мы так или иначе существуем в их экосистемах, они знают наши данные, могут делать какие-то выводы из этих данных и через эти данные могут подсказывать нам те или иные решения и косвенно и даже прямо влиять на наше поведение — то это нечто большее, чем Standard Oil даже времён расцвета, это значительно более крупные субъекты. Недаром, когда футурологи сейчас начинают рассуждать об этом новом начавшемся 10-20-летии, то в основном все рассуждают на тему того, переживет ли его вообще понятие национального государства, потому что когда у тебя появляется экосистема в миллиард человек, которая до конца 20-х годов, скорее всего, будет пользоваться внутренней экосистемной валютой, иметь внутренние системы коммуникаций и человек в каком-то смысле будет уже трансграничен по факту своего информационного и экономического процесса, то какова тогда роль государств? Конечно, у них останется какая-то роль юрисдикций, но не всегда понятно, какая, потому что многие юрисдикции уже становятся неуютными даже для американских компаний — смотри последний кейс Илона Маска, у которого отняли 54 миллиарда долларов, верховный судья Делавэра решила, что это слишком большая выплата. И в этом смысле корпоративные квазигосударства или квазиэкосистемы — это главный челлендж, потому что когда сама идея национального государства подвергается эрозии, то вместе с ней начинают сыпаться и фактически фундаментные по отношению ко всей нашей политике и экономике принципы организации жизни. Мы не очень понимаем, как это происходит, но точно так же люди не понимали, что происходит в эпоху после 30-летней войны, когда привычный мир, устроенный вокруг религиозной концессии и прав прихода, вдруг становится миром с национальными государствами — народ к этому привыкал целое столетие! Поэтому нам тоже быстро не привыкнуть к новому миру, но мы потихонечку пытаемся понимать, куда это всё движется. Именно поэтому эти философские кружки Долины внезапно приобретают характер глобальных факторов. Это как несколько людей в пивной Цюриха, которые обсуждают буржуев, — там тоже никто не думал, что они перевернут весь мир и подпалят огонёк так, что сгорит полмира. У них получилось, причём тогда за ними мало кто стоял, и какие-то подпитки от российских и не только российских олигархов не так чтобы сильно на это повлияли. Наверное, они помогали купить пива, но мало повлияли на, собственно, суть происходящих процессов. А вот финансовые вливания техномиллиардеров, которые сейчас измеряются сотнями миллионов долларов, в программы эффективного альтруизма или технооптимизма — это уже серьёзные суммы, которые во многом направляют развитие человечества.
Это довольно любопытная история, и можно брызгать ядом и рассуждать, что они зажравшиеся новые масоны, но это брюзжание. На самом деле мир — это состязание идей, состязание концепций и состязание поисков ответов на вопросы, и на эти вопросы должны быть даны ответы, не только наиболее устраивающие людей, но и более эффективные, исходя из их возможностей. А мир изменил наши возможности, у нас изменилась среда — мы можем через интернет дотянуться до любой части планеты, можем куда-нибудь слетать… Сейчас, конечно, меньше можем куда-нибудь слетать, но тем не менее технически можем. Мы можем жить дольше, что уже факт, и появляются идеи о том, а можем ли мы ещё шире раздвинуть эти границы, если будем заново коллективно о чём-то договариваться? Вот это, конечно, супервлиятельная история, но здесь нельзя не сделать поправку, что, сидя в Москве и глядя на прекрасный футуристичный ландшафт середины или последней четверти прошлого века, возникает какое-то желание побрюзжать и сказать: «А мы-то чего? Мы в этом тоже что-то можем!». Но так сказать сложно — дело в том, что мы выпали из круга площадок, где ведётся глобальная дискуссия на актуальные темы, а сами эти темы кажутся нам каким-то бредом. И очень многое из того, что сейчас критикуется в России, — это именно некое непонимание, о чём это они вообще? И это одна из главных ловушек, которой я лично очень сильно боюсь, и я сформулировал её таким образом: беда не тогда, когда ты не можешь что-то повторить, а беда тогда, когда ты не можешь понять, что они вообще делают. Это сейчас наша главная беда, и мне кажется, что одна из главных задач сейчас — научиться понимать, что происходит в мире. Конечно, довольно неприятно слышать, что центр каких-то мировых процессов довольно узко локализован, но это одинаково неприятно слышать и в Москве, и в Берлине, и в Брюсселе, и в Париже, и в Тегеране — во всех странах, потому что во всех странах сейчас формируется непонимание, что происходит.
Наверное, есть только две группы мегагородов, которые понимают, что происходит, — это Сан-Франциско с Техасом и Нью-Йорком и это Гонконг, Шэньчжэнь, Шанхай и Пекин. Там довольно много людей, которые понимают, что происходит и много и активно этим занимаются. Например, одна из вещей, которая из Москвы кажется абсолютным бредом, но которую абсолютно на полном серьёзе и с огромными последствиями уже реализуют — вот 20 лет назад Маск провозгласил, что человечество должно стать космическим видом. Все над ним поржали, сказали, что он курнул, наверное, как он любит это делать, но за эти 20 лет Маск обеспечил порядковое и в перспективе двухпорядковое удешевление доступа на орбиту. И это уже перевернуло всю систему глобальных коммуникаций, потому что Starlink — это уже абсолютно новая реальность и в мирных, и в военных делах, и создаёт совершенно новую глобальную связность. На орбите уже появились пока прототипы, но с перспективой стать уже постоянными производствами, например, фармпрепаратов и каких-то редких материалов, и мы потихонечку въезжаем в мир, описанный фантастами. И вопрос о “космическом виде” перестал быть поводом для коктейльной вечеринки в рамках «Yuri’s night» где-нибудь в Долине. Кстати, они отмечают этот «Yuri’s night» — это вечеринка 12 апреля — непрерывно где-то с 1960-х годов. А в России нет такой традиции — мы её пытались запустить, но не получилось. И сейчас освоение космоса внезапно перестало быть баловством для государства, а стало задачей, куда вполне можно вкладывать силы, время и капитал, и вполне серьёзно рассчитывать, например, на какое-нибудь небольшое космическое путешествие на какой-нибудь свой юбилей за вполне разумные деньги. Вроде бы, это кажется удивительно далеко стоящим от нас вопросом, но один из последних экспериментов, который, если случится, то очень радикально повлияет на очень многие процессы, — это то, что американцы нашли практическое применение одной технологии, которая раньше в космосе была доказана (кстати, одними из первых российскими учёными, я как раз помогал им это делать) — это печать органов на орбите 3D-принтером. Тогда мы помогли нашим исследователям первыми напечатать это на МКС — это была щитовидка мыши — и приоритет остался в России. Но их опоздавшие американские конкуренты потом первыми нашли реально нужный в массовом производстве орган — договорившись с американскими военными, они сейчас тестируют печать мениска, а мениски — это миллионы операций в год и это миллионы людей, которым нужно пересадить мениск. А это довольно трудно, это такой же орган и его тоже достаточно сложно добыть, а тут можно вырастить из ткани чуть ли не самого человека, или по крайней мере из достаточно универсальных тканей. Получается реальный массовый блокбастер! И вот потихонечку за это десятилетие мы придём к тому, что космические технологии также сильно будут влиять на земные, как в своё время морские технологии перевернули жизнь сухопутных стран.
Конечно, мы не готовы мыслить такими процессами, поэтому они нам кажутся какими-то чудными и странными, но суть технологических изменений всегда такова: что-то происходит-происходит, ты долгое время от этого отмахиваешься, а потом попадаешь в новую реальность и пытаешься к ней адаптироваться. К сожалению, навык воспринимать будущее как карту понятных возможностей и в них ориентироваться во многих культурах практически отсутствует, в российской точно. У нас будущее — это такой фатум, это нечто, происходящее по воле рока, то есть какая-то непонятная история, которая случится — и бог с ней! Надо готовиться к чему-то плохому, надеяться на что-то хорошее, но делать какой-то внятный план или, самое главное, создавать новые инструменты адаптации — для нас это как-то слишком сложно. У нас пытаются писать всякие планы, но это скорее планы траты денег, нежели планы реальной адаптации к будущему. Я это говорю с горечью на основе своего опыта: за последние 15 лет я множество раз участвовал в написании разных стратегий и планов, но в какой-то момент просто устал чувствовать себя инопланетянином, потому что ты объясняешь, куда всё движется, а тебе отвечают, что это всё сказки. Хотя уже через пять лет это движется, а через десять лет становится очевидным, но деньги потрачены и надо писать новый план, а то, что ты говоришь про новое, опять кажется сказкой. Это печально.
Если резюмировать, то человеческая история движется крайне неравномерно и неоднородно, и в ней есть периоды взрывного развития и периоды удушающего затишья. Вот мы сейчас находимся в начале довольно бурного периода, и этот бурный период практически не оставляет никаких шансов проскочить по инерции. Понятное дело, что это очень тревожный момент, и я, наверное, никого не успокоил этим предсказанием, однако если смотреть на историю, то именно такие периоды открывают бесконечное количество возможностей, и это действительно самое интересное, что происходит. Наше «везение» состоит в том, что если раньше полный цикл трансформации занимал сначала три поколения и потом два поколения, то сейчас полный цикл трансформации укладывается в одно поколение и, может быть, даже меньше. И до очень многого из того, о чём мы сейчас говорили, мы точно доживём, поэтому главный вопрос сейчас — это адаптация, понимание того, как это происходит, куда надо смотреть и как во всём этом ориентироваться, и какие-то внутренние мотивационные планы. Надо понимать, что нам в своей жизни придётся очень многое поменять буквально за ближайшие десять лет, а что именно — тут много разных вариантов. Например, мой старый спор, уже близящийся к завершению, с московскими начальниками о том, что я ещё пять лет назад говорил: «Готовьтесь к массовой электроавтомобилизации!» Они говорили: «Нет, этого не будет!», а потом говорили: «Ну, как начнётся, мы тогда подумаем!» А сейчас, когда это началось, народ уже начинает ворчать, что мало заправок, куда втыкаться, а года через три будет вообще катастрофа. То есть у нас примерно так всё и происходит — ты говоришь о каких-то неизбежных вещах, а народ тебе долго объясняет, почему этого не будет. Окей, давайте подождём три года. Честно скажу — это довольно тяжёлая участь, она меня злила, но потом я привык. А сейчас уже стало нормой, что будущее не всегда раскрывается сразу.
Недавно в российское журналистское сообщество попала моя статья. На самом деле она 2016 года, но была написана ещё в 2015-м и была обкатана на ряде закрытых мероприятий — про влияние на мировой порядок этих технологических трансформаций, она называется «Россия и мир технологического диктата». Сейчас, конечно, на неё интересно смотреть, потому что прошло больше восьми лет, и, к сожалению, всё так и движется. А смысл был как раз в том, что к нашему классическому делению на метрополию, периферию и полупериферию я добавляю понятие «кремниевые зоны», то есть центры генерации экономик и социально-политических процессов будущего, которые живут в будущем и опережают остальной мир на 10-15 лет. Если раньше такие центры были очень компактными и очень узкими, это буквально были кучки людей, то сейчас это крупные экономически развитые сообщества, насчитывающие миллионы людей с совокупной экономикой в триллионы долларов. И это уже довольно серьёзные глобальные экономические субъекты, которые в каком-то смысле становятся странами внутри стран, то есть становятся субъектами, влияющими на политическую жизнь более крупного субъекта. Когда я описывал войну эффективных альтруистов с технооптимистами, то это как раз была та история, когда внутренняя политическая борьба двух партий Долины фактически становится основанием для политического процесса страны, в которой они являются маленькой частью.
Кстати, чтобы ещё приблизить это к реальному пониманию — все, кто следит за американскими выборами, знают, что центральная тема там миграция и приток мигрантов. И все, кто погружён в тему, прекрасно знают, что демократы ставят на мигрантов, потому что это их основной электорат, по крайней мере, один из самых активных, а республиканцы не любят мигрантов, потому что они как раз бесят их основной электорат. Но ирония состоит в том, что всё это крутится вокруг числа рабочих рук и рабочей силы, а, самое главное, вокруг экономики этой рабочей силы, а именно вокруг замены людей на роботов. На самом деле американская экономика уже давно морально готова к интенсивнейшей роботизации, то есть готова выйти на уровень роботизации не то чтобы Германии и Японии, они уже не лидеры, а на уровень Южной Кореи и Сингапура, где по одному роботу на десять работников. В Америке, например, есть Amazon, где в прошлом году была достигнута плотность — один робот на двух работников, то есть Америка, в принципе, готова роботизироваться взрывным образом. И тогда, понятное дело, проблема рабочих рук будет снята с повестки дня, потому что она не актуальна. Почему Япония и Корея стали лидерами роботизации? Потому что в обеих странах провалились программы миграционного завоза — и те, и другие пытались завозить иранцев и кого-то ещё, но всё это с треском лопнуло, и пришлось развивать «железных коней», потому что работать было некому. И как раз вся тусовка бизнесменов, стоящих за республиканской партией, прежде всего Илон Маск, — это те люди, кто хочет роботизировать страну. А все те, кто по разным причинам не хочет роботизации, начинают поддерживать ту политическую силу, которая говорит, что идёт большой миграционный поток и нас эти ребята вполне устраивают. То есть получается, что экономический выбор приоритетов становится сейчас центральным лейтмотивом политической кампании, от которой потом будет трясти весь мир, потому что понятно, как будет важен итог того или иного завершения выборов США в текущей политической конструкции мира. Мы плохо видим такие прямые технологические следствия, но тем не менее они довольно забавные.
Если возвращаться к картине мира с четырьмя зонами, то мы действительно развиваемся в том втором сбалансированном сценарии, который я описал, — гибридной глобальной войны. К сожалению, это всё было очевидно и, к сожалению, это большой инерционный процесс, который длится 10-15 лет, это не три года. Это долгий процесс, потому что все должны наиграться, навоеваться, успокоиться, понять ограничения своих возможностей и, грубо говоря, устать. Пока все не перепробуют все имеющиеся у них в голове идеи, как тот раввин из анекдота, никто не успокоится, и это касается всех акторов. А пока у всех есть идея: а давайте мы попробуем это? А вот мы ещё не пробовали вот так! А давайте мы подождём, пока они?.. Вот пока такие идеи будут вертеться в голове, всё будет продолжаться, причём я сейчас имею в виду всех глобальных акторов, которых 3-5 — первой величины, и десяток — второй и третьей величины.
Кто у нас сейчас являются акторами первой величины в этой ситуации? Вообще, как и во все прошлые технологические сдвиги, это, во-первых, традиционные лидеры миропорядка, и во-вторых, это челленджеры, то есть те, кто хочет трансформировать миропорядок под свои возможности. Понятно, что из традиционных распорядителей это сдвоенный центр Америка и Европа, мы их воспринимаем, как одно целое, хотя на самом деле у них разные модели концепции развития мира и разные правила, которые они хотят использовать. Причём в Америке они не консистентны, и в Европе они тоже своеобразные — грубо говоря, мы все думаем, что как Америка решит, так Европа и сделает, но это не так. Приведу простейший пример, чтобы дать понять, как это работает: мы все знаем, что американские технологические компании и весь цифровой мир — это мир безраздельного господства американских корпораций, там, где не Китай и там, где не Россия в своём ареале. Однако правила управления данными для этих глобальных компаний написаны в Европе и называются GDPR, и, поскольку это трансграничные правила, то ни одна американская компания никогда не будет нарушать европейское законодательство и будет ему следовать. Получается, что нормативным полем, в котором действуют американские компании, является то, что придумали чиновники в Брюсселе, и в этом смысле это абсолютная реальность этих конкурирующих групп. Сейчас Евросоюз также попытался ограничить искусственный интеллект, и это вызывает в Америке бурю гнева, потому что, если они сумеют это нахлобучить на манер GDPR, как трансграничное законодательство, то получится, что опять чиновники Брюсселя по крайней мере во всей западной полусфере затормозят развитие искусственного интеллекта, такова реальность этих двух центров влияния. Понятно, что там у каждого своя картина мира и картина будущего, и понятна группа челленджеров. Это Китай, и Россия как челленджер тоже совершенно очевидна, причём это не только пресловутая, как у нас любят говорить, военно-политическая мощь, с которой требуют считаться, но это и историческая зона, где не работают классические модели, поэтому требуется постоянный поиск модернизации этих моделей, то есть это зона глобального эксперимента. И в очередной раз мы видим, что в России не сработали глобальные модели и она стала проблемой. Пока не будут найдены новые мировые правила игры, нам в этом мире будет тяжело успокоиться, и, кстати, это объективное свойство России, я не знаю, как его объяснить территориально и генетически.
Ещё к этим двум челленджерам добавляется Индия. Про Бразилию я говорить не буду — мне кажется, что это сильно преувеличенный субъект, и Америка в своей полусфере сама разберётся. А вот Индия прежде всего как экономический и в перспективе политический противовес Китаю — это, конечно, очень серьёзный игрок. Мы в Москве практически не слышим их голоса, если не заниматься рядом вопросов, но, например, в вопросах глобального потепления они сейчас играют роль ключевого игрока, который тормозит рывок в энергопереход, потому что все обычно думают, что Китай против. Нет, Китай горячо за! Китай сейчас возглавил энергопереход — в прошлом году только солнечные батареи принесли ему треть прироста ВВП, то есть он свой падающий рынок девелопмента заменил на развивающийся рынок солнечных панелей. Китай двумя руками за, Европа за, Америка за, а Индия против. Она говорит: «Дай триллион? Буду энергопереходить!», или десять триллионов, я уж не помню, сколько они хотят. В общем, там очень простой разговор. Соответственно, нам обычно кажется, что климатическая повестка — это какое-то баловство для брюссельских лентяев, но на самом деле везде в мире энергопереход — это повестка №1, потому что это полная трансформация всей экономики: это полная трансформация всех рынков труда и полная трансформация международных отношений, связанных со всеми этими трансграничными углеродными налогами. То есть это новые правила игры, но в России просто пропустили эту страничку и прогуляли урок, поэтому не понимают, о чём идёт речь, а на самом деле это проблема первой тройки мировой трансформации. И, естественно, неслышный в России голос Индии превращается в историю, об которую сейчас споткнулись уже все мировые элиты; вот эти саммиты по климату, которые ежегодно проводятся.
Вот эта пятёрка, а дальше там появляются уже субигроки — любимая Фридманом Турция с Польшей и прочие, то есть разного рода локальные субигроки — Иран, арабы — которые на всём этом делают красивую игру. Мы упомянули Израиль, и я, конечно, в своё время не мог не отметить, что в заваруха в Газе началась через месяц после объявления о том, что саудиты с израильтянами договорились по всем пунктам и готовы приступить к подписанию огромного договора о сотрудничестве по созданию “цифрового Ближнего Востока”. Это была бы революция, которую в прошлом году оттестировали на соглашении Израиль-Арабские Эмираты, после чего вся израильская тусовка поехала тусить в Дубай. И соглашение саудитов с Израилем означало бы полное и окончательное решение всех проблем Ближнего Востока в экономическом плане, потому что фактически это совместный общий рынок, но выстроенный на цифровых задачах: саудитам позарез нужны израильские технологии, чтобы вылезать из нефти, а израильтянам позарез нужен гарант и партнёр в стабилизации. Это было выгодно всем, но, наверное, их похоронило только объявление, что они ещё и «железку» построят и заработает путь из Мумбая в Европу через Саудовскую Аравию и Хайфу, а это похоронит Шёлковый Путь. Наверное, это было последним, после чего началась заваруха, то есть субигроки тоже иногда могут подкинуть большим начальникам огромный сюрприз. Я подозреваю, что стоящие за своей локальной силой Китай и США были не очень рады произошедшему, потому что вся эта ботва с Красным морем никому не нужна. Но субигроки решили, что пришло их время и надо махнуть шашкой. Ну вот, помахали.
По классической модели, рассчитанной мной, период глобальной гибридной войны — это способ затормозить взрывной технологический рост, сделать человечество более подготовленным и адаптировать его, то есть поломать те барьеры, которые мешают ему адаптироваться. В каком-то смысле все мировые войны (тут можно вспомнить и ту же Тридцатилетнюю, но в большей степени, конечно, Наполеоновскую, которая здесь значительно более уместна как пример) происходили потому, что старый порядок абсолютно не вписывался в новую экономику, и нужны были суперчелленджеры, которые бы просто доводили абсурд старого порядка до крайности и ломали правила игры. Новый экономический порядок собирается на руинах и всё становится нормальным. Понятно, что капитализм не вписывался в монархическую Европу, поэтому надо было пройтись по монархиям вот таким вот императором с конституцией. Это было довольно весело и в итоге всё, что надо, произошло. И сейчас происходит абсолютно похожая история, когда экономическая ткань не ложится в текущий миропорядок. Наверное, здесь самая уместная аналогия с Тридцатилетней войной, которая была абсолютно логична и понятна современникам, но потомкам кажется абсолютным бредом и безумием, но на самом деле ровно потому, что именно тогда возникло понятие «национальное государство» и, собственно говоря, были переопределены правила игры. Грубо говоря, Европа научилась жить по-другому — возникло понятие договора и какого-то межгосударственного дипломатического взаимодействия, то есть просто возникла та цивилизация, в которой мы живём. В этом смысле в битве ближайшего десятилетия… Почему не тридцатилетия? Потому что время экспоненциально ускоряется, и это хорошая новость: нам не понадобится 30 лет на адаптацию — максимум 10-15, но будут переделаны практически все правила жизни государств и крупных сообществ и их взаимодействия между собой, - в старые мехи не налить новое вино.
И когда мы говорим о том, что всё действительно поменяло свои имена и названия, то это очень простое следствие того, что мы живём в мире новых реалий и новых правил. Почему молодёжь в этом адаптируется быстрее? Потому что она в этом выросла, она это умеет с детства и для неё это кажется нормальным. Недаром сейчас заговорили о том, что будет перескок через поколение — старое поколение бумеров будет напрямую передавать власть миллениалам. Потому что X — это те, кто помнят по-старому и вроде понимают по-новому, и при этом они могут жить и по-старому, и по-новому, а новый порядок установится только тогда, когда к власти придут те, кто не может и, главное, не хочет жить по-старому. Но они ещё маленькие и ещё не влиятельные, от них легко отмахиваться, поэтому фактически мы живём в старом мире. Кстати, этот накат старого мира чувствуется не только в России, и он связан именно с тем, что старики просто агрессивно настроены против нового, но они знают, как они хотят устроить мир. А молодёжь — она хочет по-другому, но не очень понимает, как, и у неё в голове как у «оксфордских комсомольцев» набор фантастических идей. И вот когда они пройдут проверку боем, выработают тактику, напишут доктрины и будут ясно понимать, как устраивать мир, причём это касается всех акторов, вот тогда они и придут к власти. Собственно, на этом всё и закончится и будут установлены новые глобальные правила игры, по которым всем будет понятно, как действовать. Не скажу, что всем будет комфортно, потому что кто-то может заиграться, но по крайней мере будут правила, в которых будет понятно, что надо делать, чтобы добиться успеха. Сейчас эти правила совершенно не очевидны, а те правила, которые были 30 лет назад, оказываются контрпродуктивными.
