Для проекта «После» Андрей Громов поговорил с философом и политологом Глебом Павловским, — о тех дефицитах, без преодоления которых к проблеме обсуждения будущего не подойти, о необходимости коалиций, европейской идентичности русских и догоняющем просвещении.
Разговор состоялся еще осенью, и мы ждали, когда Глеб Олегович авторизует свое интервью. Он отшучивался — «Потерпите, вот выпишут через недельку из больницы…» 26.02.2023 Глеба Павловского не стало. Эта публикация — дань памяти человеку, который умел сложно и красиво думать.
Когда мы говорим о будущем не в жанре чистой утопии, то самое важное — определиться с местом. С местом, откуда мы будем строить это будущее.
Мой отец был архитектором и всякий раз был очень недоволен, подлавливая меня, еще в мои школьные времена, за вырезанием красивых и ярких картинок с городами будущего из «Техники — молодёжи». Полярный город под стеклом, или там город с домами в тысячи этажей, уходящими куда-то в космос, ну и, конечно, сфера Дайсона, в те времена очень популярная. Отец этого всего очень не одобрял и говорил: «Я вижу, ты думаешь, что проект начинается с фасада и окраски, но проект начинается с поиска места для него. И если ты правильно нашел место для сооружения, то это уже половина сооружения». Он потом водил меня в подвал Одесского театра оперы и балета, очень похожий, кстати, на тот, что в фильме «Призрак оперы». Долго вел там и вывел на старинный колодец, откинул крышку, кинул туда осколок кирпича, и мы так и не услышали звук. Весь этот прекрасный оперный театр стоит над пустотой, и тот, кто выбирал это место, конечно, знал о ней и строил здание так, чтобы оно держало само себя.
Так вот, мы должны определиться с местом, областью будущего. Когда мы говорим о будущем, мы проскакиваем что-то самое существенное. Мы просто отсчитываем некий срок и переходим к рассуждению об этом прекрасном будущем, к картинкам этого будущего. Естественно опираясь на принцип «бога из машины»: что-то нас спасает от проблемы и при этом еще в виде бонуса дарит нам вторую жизнь в будущих временах. Это понятный тип рассуждений, но совсем не продуктивный, неправильный. Этими рассуждениями мы воздвигаем блок на подход к области будущего. Мы мешаем самим себе увидеть эту область.
Тема будущего, если она обсуждается не фентезийно, а реалистически — она операциональна. Будущее — это политическая проблема. Этого не хотят видеть и признавать, потому что сложилась удивительная миросозерцание, что все происходит само собой, а мы только правильно (или неправильно) реагируем на это. Что есть некий естественный прогрессивный процесс (пессимист скажет — роковой), а мы его просто корректируем средствами власти.
И потому, рассуждая о будущем, я предлагаю подход, который назвал бы рецептурным. И начинать тут надо с диагностики того, с чем мы не можем войти в область будущего. С выявления критических дефицитов, того, что психотерапевт, или, если хотите, ортопед назвал бы непроработанными участками.
Наше состояние сейчас идеально в каком-то смысле для этой постановки вопроса. Поскольку почти невозможно получить будущее, экстраполируя тот ансамбль свойств, дефицитов, маний и всего такого прочего, что определяет сегодня нашу политическую реальность. Со всем этим мы просто не взлетим. Если ничего не менять, то остается только один тип футурологии: рассуждать о том, как и с каким грохотом мы завалимся.
Собственно, будущее будет определяться тем, сумеем ли мы выйти из колеи, которая на самом деле вовсе не роковая, а состоящая из конкретных рациональных выборов. Наша задача выйти из этой колеи. И я не вижу причин, почему это невозможно. Есть сделанные и, что часто важнее, — не сделанные выборы.
Когда мы говорим: не будет Путина, и дальше становится возможным проведение честных выборов, отделение суда от государства, то пропускаем ключевое звено. Как это произойдет, что для этого надо сделать.
Человек бессознательно ищет рецепт. Он ищет хотя бы иллюзию инструментальности. Проще всего ее предоставить художественной литературе. Она в силу своей магии что-то может предложить. Но эксперты обычно с возмущением это отвергают. Так вот, можем ли мы обнаглеть настолько, чтобы заговорить о рецептах для России? И я думаю, начать вполне можно с дефицитов. С тех проблем, которые не были поставлены 30 лет назад и естественно не были разрешены, и стали тем критическим дефицитом, без которого будущее России невозможно.
Проблема коалиции
Что-либо делать, рассчитывая на устойчивость, можно, только если ты создаешь коалицию. И перед тем, и по ходу…
Даже в классическом примере 1996 года — банкиры спасают Ельцина. Мы видим, что хоть сколько-нибудь реальная коалиция намечается только спустя пять лет после крушения СССР. До этого ее не было, ее никак не учитывали, и никак не ориентировались на нее. А раз нет коалиции, то приходится создавать учреждения Adhoc, а те, окаменев, начинают казаться институтами. Собственно, это и произошло с институтом президентства, которому, не придавали поначалу такого инфернального значения.
А Горбачев вообще пропустил этот момент. У Горбачева безусловно была большая стратегия, но под эту стратегию у него не было коалиции. Он об этом вообще не думал и даже не пытался создать ее. Он построил удачный заговор против партийной пирамиды, но коалиции у него не было.
Проблема европейской идентичности
Россия не может существовать как неглобализированная страна ни экономически, ни политически. Каким образом это может быть обеспечено? Моя гипотеза, что связность определяется идентичностью, которая на данный момент разрушена. И как европейская идентичность, и как универсалистская идентичность (русского универсализма больше нет). На этом месте формируют сейчас какую-то другую идентичность — в широком смысле совсем не русскую. И в этом смысле книга Александра Рара «Немец в Кремле» имела пророческое название.
Россия в данный момент воюет со всем миром. С Европой даже особенно. Но у нее нет никакого представимого способа уйти от европейской идентичности. Это невозможно в том числе потому, что нас нигде не ждут ни в каком качестве. Не говоря про 300-летнюю историю России и русского европеизма. Европейская идентичность — это же не некий комплект описанных где-то ценностей, который должен быть усвоен здесь в России. Это идентичность русского европейца.
То есть нам придется заново выстраивать европейскую идентичность, причем в ситуации, когда нет никакой возможности надеяться на доброжелательное отношение к себе хоть кого-то в Европе. А вопрос идентичности — это не только идеологическая, но и политическая проблема. Тут опять же необходимы коалиции. Причем как внутренние, так и внешние.
В этом направлении подход в область будущего требует предварительных представлений о том, кто может быть хотя бы временным союзником России. И я сейчас скажу, возможно, парадоксальную мысль, но Украина тут не обязательно будет проблемой для России. Сверхвраждебная нам сегодня Украина вполне может оказаться партнером России в ее возвращении в Европу. Украина слишком большая, чтобы ее кто-то содержал как геополитический форпост против России, чтобы ей ограничиться и удовлетвориться исключительно этой функцией. А значит, она будет активно взаимодействовать с этой Россией будущего. И тут тоже нужна проработка представлений об этом будущем взаимодействии, и, конечно, не на уровне всяких глупостей про тотальное и бесконечное покаяние России. На одном покаянии взаимодействие не выстраивается, коалиции не строятся.
Проблема догоняющего просвещения
Это моя любимая и самая больная тема. Мы упустили время на просвещение. Собственно, последние 30 лет тут просто ничего не было сделано. А ведь просвещение, чтобы стать новым здравым смыслом — а это и есть успех просвещения, не может быть импортированным комплексом, которым управляет узкая (скажем, университетская) каста. Просвещение происходит на основе проработки предыдущего опыта. Просвещать можно только на основе прожитой жизни, прожитого страной опыта со всеми гадостями, которые там были. То есть нужна ревизия российского прошлого, включающая все 300 лет русского государства. Это и есть контент просвещения.
Было две значимых попытки — горбачевская и российская — вырваться из той самой «предопределенной» колеи. Можно решить, что колея роковая, и не думать о причинах, или поверить в какую-то внешнюю силу, которая нас вытянет из нее. А можно прорабатывать опыт сделанных и не сделанных выборов, опыт нереализованных альтернатив.
Вот я хорошо помню, как в инженерной среде моего отца во время перестройки бесконечно обсуждалась тема хозяина. На производстве, в КБ, да и вообще везде — не хватает настоящего хозяина, который к чертовой матери выкинет всех этих тунеядцев и оставит только их. И вот эта идея хозяина, — а «хозяев» поначалу, до всякой приватизации начали выбирать демократически, — этот набор предрассудков и пересудов стал определять отношения новой власти и населения, когда дело дошло до ключевых решений. Идея хозяина была прямо воспринята Ельциным и его окружением — и он стал считать себя и осознавать себя именно хозяином России, и выстраивать политические институты вокруг этой идеи хозяина, а потом честно передал эту роль следующему хозяину…
Но содержание просвещения — это не единственная проблема. Есть не менее важная техническая проблема. Проблема доставки. Сейчас нет носителей для просвещения страны. В России был только один относительно актуальный институт, формирующий стратегическую повестку — толстый журнал, русский толстый журнал. Этот институт работал в этой роли 100 лет и исчез после 1992 года. В новой ситуации он просто не мог выполнять эту роль. А тот формат, который выполняет эту роль на Западе, — элитарный еженедельник, у нас не возник. Попыток было не меньше десятка, но это не получилось. А сейчас, когда медиасреда радикально изменилась, даже и теоретически не может получиться. То есть необходимо еще и изобрести совершенно новый носитель, способный формировать стратегическую повестку и базовый комплекс идей.
Проблема фронтовой линии
Полемика вокруг будущего не может быть полемикой в обычном смысле слова. Обычными дебатами. Здесь или-или. Здесь ты либо занимаешь позицию, которая тебя характеризует и твое политическое место, либо ты отходишь в сторону, в частную жизнь.
Будущее — это линия обстрела. Здесь не может быть терпимости в обычном смысле слова. Это не салонный спор. И оно предполагает победу одной из концепций, а не всех сразу.
Это состояние можно назвать стазисом, определяющим весомость выбора. Приближаясь к области будущего как выхода из колеи, мы входим в пространство обязательств. И это уже какой-то новый тип обязательств, не похожий на старый — партийный.
Есть, конечно, и безопасный экспертный трек. Разработки, которые точно понадобятся, и которые можно сегодня вести без какого-либо риска. В экономике, в праве, в реформировании каких-то систем. Просто надо отдавать себе отчет, что без понимания того, кому и в какой ситуации эти реформы могут понадобиться в переходный период, большая их часть окажется ни к чему. И они, скорее всего, никак не будут влиять на ключевые выборы.
Но ничего вредного в них, конечно, нет.
Проблема табу на политику исключения
Очень популярная в России идея, что какие-то группы общества или государства не нужны светлому будущему. Их не возьмут. Представление о том, кого именно не стоит брать в светлое будущее, меняется, но сама идея всегда очень горячая и обсуждаемая. В этой старой русской идее соединяются две задачи: отомстить и упростить реальность.
И эту тему важно табуировать. Тема люстрации еще может возникнуть как дискуссия о построении бюрократии, но она не является входом в проблему будущего России в целом.
Когда я говорю про проработку опыта, то обнаруживается очень много важных мелочей. Вот, например, в 1993 году буквально из ниоткуда возникла идея коммуно-фашистов и красно-коричневых, которая очень быстро стала частью пропаганды и перешла в практику телевизионных съемок — когда операторы выбирали особенно гадкие лица «коммунистических старух», в практику обесчеловечивания своих оппонентов и врагов новой России. И никто не увидел тогда в этом никакой проблемы. Да и сейчас не видят.
Проблема власти
Это одна из рамочных проблем. Потому что так устроена наша реальность, что мы, говоря о будущем, исходим из презумпции, что это будущее будет строит власть. Сильная Исполнительная Власть. Вот я недавно прочитал у относительно умеренного Голосова какое-то размышление о будущем, где он исходит из необсуждаемой презумпции, что у нас должна быть сильная исполнительная власть.
Сильная Исполнительная Власть — это такой иероглиф, который в нашей культуре не требует дешифровки. Власть — приоритетный субъект будущего. Мы еще не знаем, каким будет это будущее, какой будет Россия и какой будет власть. Нам еще предстоит придумать и создать эту власть. Но она у нас в голове уже сильная и она действует. А дальше возникает вопрос, что она еще и должна действовать быстро.
Это ловушка, из которой нужно как-то выбираться.
