В рамках проекта «После» Андрей Громов, Дмитрий Ицкович и Иван Давыдов поговорили с одним из известнейших экономических журналистов России Кириллом Харатьяном — об ошибках, общих и собственных, итогом которых стал февраль 2022-го, о сути демократии и об ответственности медиа за происходящее в стране.
Как бы я стал отвечать на вопрос, какие ошибки были сделаны, а главное, кем они были сделаны, да? У меня, на самом деле, простой и банальный набор. На мой взгляд, не была проведена декоммунизация. И хотя за нее было взялись, в какой-то момент она была остановлена. Декоммунизация не была проведена, следствием этого стало то, что принципы коммунистической морали, которые за 70 лет очень укрепились в общественном сознании, так никуда и не делись. Собственно говоря, эти самые принципы коммунистической морали сейчас и торжествуют повсюду. Наверное, это при Ельцине должно было быть сделано, а может быть, при раннем Путине… Коммунистическое прошлое, то, что между царем и Горбачевым, не было даже проанализировано как следует.
А нужно было некое подобие Нюрнбергского процесса, только не в том смысле, что в конце концов Ленин и Сталин были бы посмертно приговорены к какому-нибудь остракизму, а просто надо было бы разбирать документы, разбирать свидетельства, с тем чтобы появились ответы, правильные ответы, назовем их так (хотя ничего правильного нету). Появились, допустим, так: другие ответы на те вопросы, которые сегодня играют важную роль в тех безобразиях, которые мы вокруг себя наблюдаем. Ну то есть, если говорить более простым языком, в тот момент, когда пришла демократия на многострадальную русскую землю, демократия понималась довольно однозначно. Демократия представлялась советскому человеку как такой продовольственный паек, джинсы и автомобиль. Вот это как бы было главное содержание демократии. То есть демократия почему хорошо? Потому что можно пойти в магазин и всё купить. А то, что демократия сопровождается какими-то общественными процессами, то, что за демократию, за то, чтобы была демократия, надо как следует, крепко работать, что вот это коммунистическое или советское развращение, когда человек может ничего не делать, а ему всё равно дают какие-то деньги, причем столько, что он вполне прилично на них живет, — вот эта конструкция, когда тебе ничего не надо делать, а вокруг тебя все равно какой-то достаток появляется, никак не была никогда опровергнута. И что русский человек видел на Западе, или почему он стремился на Запад, почему он его вожделел? Потому что представлялось, что там такой же жизненный план: ну, то есть халявщик, который тоже сидит и ничего не делает, а зато в магазине всё продается. Вот я был совершенно ошеломлен в 1989 году, когда увидел в супермаркете джинсы за 10 марок. Это был удар под дых. Притом что я довольно образованный мальчик-то был, понимал, что, в общем, в Западной Германии джинсы более-менее на деревьях растут, можно пойти и снять.
И этот несостоявшийся процесс я себе представляю как набор обвинений, которые выдвигает прямо, может быть, прокуратура в адрес советской власти, который тщательно рассматривается при качественном информационном покрытии. Я думаю, что даже и не надо было бы специальных мер для этого принимать, это покрытие возникло бы само собой.
Понимание демократии — оно вообще, наверное, везде какое-то свое, но в целом понимания демократии никакого в российском народе нет, не воспитано, не катехизировано, так скажем.
Демократическая концепция в себя включает много важных вещей: какие-нибудь права человека… ну, в общем, советский народ же вообще не понимает, что такое права человека, это чушь какая-то собачья, да?
Есть еще такое, как сказать, условно экономическое понятие, как мандат и его финансирование. Мандат не в революционном смысле, а как некоторое поручение. Так вот, в подавляющем большинстве случаев русский человек не понимает, какие мандаты он финансирует, куда идут его деньги, которые он дает в виде налогов. Прямо совсем не понимает. Ну, то есть хорошо бы вообще их не платить, эти налоги. А почему? Ну, жалко денег, куда-то они уходят никуда. А это один из ключевых моментов демократического процесса: ты куда-то отдаешь деньги и видишь, каким образом они потрачены.
У меня есть шведский приятель, пожилой человек, который какое-то время платил более пятидесяти процентов дохода в виде налогов. И когда он мне об этом рассказал, дикому человеку, я говорю: «Ни фига себе! А как-нибудь можно (ну, по-человечески если сказать) увильнуть от этого?» А он на меня уставился и говорит: «А зачем?» И потом некоторое время нудно объяснял, что вот у него там то-то появилось, это появилось, а так вообще он может рассчитывать вот на это, да еще вот есть люди бедные, которым надо есть. Вот. Ну, немножко идеалистическая картинка по звучанию, да? Но это подлинный разговор.
У нас недра обобществлены. Ими распоряжается государство от нашего имени. И это еще один аспект того, как мы не понимаем, как воздействовать на государство. Еще один из мандатов, который выдан и не обслуживается с нашей стороны. И, наверное, если бы русский гражданин хорошо понимал, что, во-первых, его налоги тоже очень большую роль играют (бюджет Москвы больше чем наполовину состоит из НДФЛ, например), ситуация была бы другой. А во-вторых — вернемся к нефти, — вот что важно: любая нефтяная компания добывает именно нашу с вами нефть. Это звучит по-коммунистически, или, если хотите, по-норвежски, но просто такова конструкция, таково устройство государственной собственности. Значит, они добывают и продают нефть, которая принадлежит всем гражданам Российской Федерации; следовательно, граждане Российской Федерации формируют и эту часть налоговых поступлений, поскольку делятся с государством доходами от своей собственности. Вот и всё. Но этого же никто не понимает, по большому счету. «Есть какие-то госкорпорации, которые кормят Россию». Ничего не «кормят». Наоборот, это паразиты, вот и всё.
И если возвращаться к вопросу об ошибках, в том числе, о личных ошибках… В какой-то довольно понятный момент русская журналистика встала перед выбором: то ли вести себя как журналистика, то ли заняться все-таки сервильными задачами. Все мы хорошо это знаем: разнообразное размещалово, информационное обслуживание, и т. д., и т. п. За себя скажу, что я от этих аспектов, конечно, или от этой части псевдожурналистской деятельности тоже неоднократно получал разнообразные доходы. Может, они не были главными в моей жизни, но иногда они были вполне существенными. Появилось что-то вроде презрения к принципам журналистики. Дело не в том, что это кормило или не кормило, а в том, что это стало нормой не только среди журналистов, но и среди аудитории. И существует масса народу, которая считает: «Ну а че? Все статьи оплачиваемые».
Вот у меня есть друг, стариннейший, мы сорок лет знакомы. Когда мы работали в «Ведомостях», он мне то и дело сообщал, какой именно банк (а он был банкир в то время) оплатил ту или иную публикацию в «Ведомостях». Когда я ему объяснял, что «ну нет, извини, я точно знаю, я эту публикацию сам выпускал, там ничего не оплачено», он говорил: «Ну ладно. Я тебя понимаю, ты, конечно, говоришь это самое…» Так вот, друзья дорогие, вот этот момент перелома сыграл очень плохую роль, потому что в большой степени именно оттуда растут ноги, на которых сейчас стоят Первый и Второй каналы, на которых держится пропаганда. Дорогой моему сердцу журнал «Эксперт» ровно поэтому потерял смысл в какой-то момент. Притом что он продолжает быть довольно грамотным изданием, но к нему нельзя относиться всерьез как к журналистскому источнику. Я там работал, я наблюдал за тем, как происходила перемена в осмыслении действительности, перемена в сторону отказа от некоторой фактуры в пользу идеологического насыщения. По модулю говорю, без осуждения: вот просто некоторая фактура игнорируется, а зато мы выступаем с некоторыми программными заявлениями, которые важны для тех или иных… И «Коммерсантъ» точно такой же, да? Просто там это случилось несколько позже.
И тут мы возвращаемся к сказанному ранее, потому что следом за демократическим пониманием действительности идет необходимость получения точной информации, запрос на информацию как таковую. Не на искаженную, а на информацию как таковую. Потому что она позволяет принимать ответственные решения и выступать с позиций демократии. Поскольку не было желающих по-настоящему платить за фактуру — ну, я имею в виду, в широких кругах населения не было желающих по-настоящему платить за фактуру, — то за нее стали платить какие-то другие люди, которые имели не такие интересы, какие имеет общество (ну, там самые широкие, вообще говоря, интересы), а которые имели узкие интересы и конкретные. Перелом журналистики стал следствием того, что была не докручена история с демократизацией общества.
И если бы, например (сейчас совсем будет идеализм полнейший), существовал какой-то кодекс и были бы какие-то люди, которые за этим кодексом следили, был бы кто-то, кто бы указывал, кто бы выносил на общественный суд вопиющие случаи нарушения журналистской этики и т. д., может быть, этого просто было бы меньше. Поскольку ничего такого не существовало и даже в голову это не приходило никому создать, то получилось вот так…
Где я был восемь лет? Примерно там же, где и сейчас. А какая разница, где я был восемь лет назад? Я не одобрял, не одобряю, и не одобрял, и не буду одобрять произошедшее тогда и происходящее сейчас. Я не за Крым, я не считаю, что так можно было сделать. Вот и всё. Я считаю, что эта ситуация создана российским руководством, и поэтому вопрос о восьми годах, десяти годах, с 2007 если считать — пятнадцати годах и т. д, — всё это пустые вопросы, они не отражают сущности.
