Для проекта «После» Дмитрий Ицкович поговорил с президентом АНО «Руниверс» Михаилом Барановым о том, как слои «служивых людей», «гуманитариев» и «людей научно-технического прогресса» формировали свои ценности и смыслы, и о том, как эти смыслы ушли.
В последнее время я стал замечать, что у детей людей моего поколения — родственников, знакомых, одноклассников — очень плохо идет социализация в привычных нам (тем, кто родился в конце 50-х — начале 60-х годов) формах. Эти мои наблюдения наложились на общетеоретические размышления об истории, и я пришел к неожиданному выводу: ключевая проблема заключается в том, что те социальные структуры, в рамках которых обучали и воспитывали молодежь и где предполагалась социализация, попросту исчезли (семьи с традициями такой социализации остались, а социальные слои — нет).
Поясню, что я имею в виду. Если посмотреть на российскую историю глобально, то мы увидим в ней движущие социальные слои, которые внутри себя вырабатывали собственные смыслы и ценности, долгоиграющие и важные для общества.
Понятно, что традиционные сословия — крестьянское, военное, духовное, торговое — существовали (условно) всегда. У них, разумеется тоже были свои ценности и смыслы. Но они потому и называются традиционными, что всегда стремились сохранять и воспроизводить свои ценности и смыслы неизменными, медленно эволюционируя, чтобы подстраиваться к меняющимся внешним условиям.
А здесь речь про новые сословия, которые появлялись в ходе исторического развития, быстро эволюционировали, развивались, становились движущей силой развития общества и государства. По сути, они связаны с Новым временем, с модерном в чистом виде. Принципиальное отличие этих слоев от традиционных сословий — их нацеленность не на поддержание традиций, а на глобальные проекты.
Первое из них — «служивые люди». Это сословие появляется во времена Ивана III. Дворяне и помещики ведь только при Екатерине Великой стали праздным сословием, а до этого они как раз и были служивыми людьми. Это были люди, который исполняли «службы» (то есть отдельные долгосрочные поручения от государства). Исполнил «службу», потом следующую, потом (при Петре) они трансформировались в постоянные должности. И, соответственно, это формировало психологию, и они себя так и называли «служивыми людьми». Кстати, до сих пор определенного типа люди с гордостью говорят: «Мы служивые». За этим самоназванием — определенное самоощущение. Их смысл — служение государству. Не правителю, а именно государству как «проекту». Проекту строительства Православного царства (империи) до 1917, а после — всемирному коммунистическому проекту. Именно за ценности этих проектов они были готовы жертвовать жизнью в войнах или от рук правителей-тиранов. Это первый, самый ранний слой «новых».
В XVIII веке в России появляются два других социальных слоя. Слой носителей гуманитарного знания, те, кто развивал гуманитарное знание в широком смысле. Люди, которые ценили гуманитарную мысль, работали над ней и вокруг этого строили и личные, и общественные смыслы. Речь не о социально-политических знаниях, а именно о гуманитарных знаниях в самой широкой трактовке: философия, литература и искусство в целом, изучение истории, культуры, человеческого сознания. Для людей этого слоя гуманитарное знание — ценность, в развитии этого знания — ключевой смысл их жизни и надежда на воспитание идеального человека и создание идеального общества.
И еще один слой, появившийся чуть позже, — люди научно-технического прогресса. Представители естественных наук, инженеры, те, кого позже станут называть научно-технической интеллигенцией. «Люди жюльверновского склада». Их ценности базируются не на гуманитарных знаниях, а на естественно-научных. Точнее, на вере в бесконечный прогресс и возможность построить идеальное общество на основе научно-технического прогресса.
Итак, в рамках новых социальных структур возникли три слоя, тоже новых, создававших определенные системы ценностей, — служивые люди, люди гуманитарного знания и люди научно-технического прогресса.
В 1917 году Советский Союз провел сознательную ампутацию сферы гуманитарного знания в социальном смысле, он от этого знания сознательно отказался. «Есть одно учение, и в нем всё есть, и никакого другого знания просто быть не должно», — я бы так сформулировал советское отношение к гуманитарному знанию. И носителей этого знания довольно быстро выкорчевали как социальный слой. Порушилась социальная структура, порушились институты, в рамках которых эти люди функционировали. И в течение полутора поколений их система ценностей и смыслов в значительной степени деградировала и умерла.
Разумеется, оставались какие-то осколки, например, востоковеды, или археологи, или литературоведы. Но это именно обломки, какие-то мифы о прошлом, кончившиеся к 90-м годам, когда ушли последние носители прежних гуманитарных ценностей и смыслов.
Кстати, и Церковь уничтожали в первую очередь не как общественный институт, а как носитель смыслов и ценностей. Борьба шла именно с ценностями. Задача — уничтожить церковные ценности и подменить их ценностями научно-технического прогресса. На тех, кто остался на периферии, в катакомбах, в конце концов махнули рукой: они не могли претендовать на борьбу за ценности и смыслы в центре.
Служивые люди остались. Государство перетряхнулось и поменялось, но осталось с новым глобальным проектом, поэтому и служивые никуда не делись. Осталась и вся идеология служения государству. До 1991 года она существовала совершенно железобетонно. Мы ее носителей прекрасно знали и знаем.
Люди научно-технического прогресса уже были частью государства модерна. Советское государство претендовало как раз на роль государства модерна, поэтому оно всячески развивало эту среду и ее ценности.
А с 1991-го государство сочло эту среду ненужной и даже вредной, действуя примерно так же, как действовал Пётр I, лишая влияния Боярскую думу. Пётр ведь никогда не распускал Думу, просто он в нее перестал кооптировать новых участников. Наиболее толковые люди из Думы служили царю, но не в рамках Думы, а в рамках его поручений и назначений. А Дума старела, старела, старела, потихоньку постарела и вымерла физически. Такой же подход был к научно-технической среде в России после 1991 года. Она просто постарела, сейчас вымирают последние ее представители, а вместе с ними уходят смыслы и ценности этой среды.
Как я это обнаружил? Просто я, беседуя с представителями молодого поколения, понял, что я помню смыслы и ценности этих слоев, я могу о них рассказывать, но я не могу их передать. И никто из моих сверстников не в состоянии этого сделать, потому что эти смыслы и ценности умерли. В социальном смысле они умерли. Вот как есть египетские пирамиды, историки выявили их смысл, они могут объяснять, зачем египтяне их строили. Но сам этот смысл умер, его больше нет, его можно объяснить, описать и проанализировать, но не передать — пирамиды никто больше не строит. То же — с коммунистическим символом веры. Коммунисты остались, они могут повторять какие-то идеологические формулы, но смысл этих формул стал пустым. Почему нынешние коммунисты стали удаляться кто в религию, кто в национализм? Потому что их прежние смыслы ни на кого больше не влияют, не имеют социальной ценности.
У Пелевина был удачный образ: в Советском Союзе можно было писать «в стол» для вечности, а потом этот стол остался, а вечность умерла, и писать больше не для кого, вечности нету.
И возникла странная ситуация, когда все смыслы стали измеряться только одним, а именно финансами. И в итоге все смыслы, ценности и идеалы заменились на «монетизацию». Мы можем думать, что остались служивые, но осталось обслуживание за выгоду, а не служба за сопричастность к великому проекту — и это конец службы.
Еще пять, семь, десять лет, люди моего поколения окончательно перейдут в разряд пенсионеров, и все эти смыслы уйдут — потому что мы последние, кто хоть как-то соприкасался с их носителями. А молодежь уже сейчас не может социализироваться внутри этих умерших, ушедших систем смыслов и ценностей. У каких-то отдельных людей это, разумеется, может получаться, но не у социальных слоев.
Кстати, эрозия ценностных систем этих трех слоев началась даже раньше, не в 90-х, а в 80-х. В 1980-м я и мои сверстники-студенты эти смыслы понимали, но их ценностное значение для нас падало. Настоящей ценностью они оставались для людей, которые были на десять или даже на двадцать лет старше. Для этого поколения наука, диссертация, студенческий театр, стройотряды, турпоходы были настоящими ценностями жизни. А для нас — перестали. Превратились из ценности в развлечение и приятное времяпрепровождение, в элемент пейзажа. Да, это любопытно, это прикольно, это занятно. Но не более того.
Теперь процесс эрозии смыслов и ценностей модерна в России окончен. Смыслы модерна, которые мы видели и застали (но которые уже не были нашими в собственном смысле слова) умирают вместе с нами. Молодежи невозможно социализироваться внутри этих мертвых систем, и приходится либо эмигрировать на Запад, где ценности знания (и гуманитарного, и научно-технического) сохранились, либо принимать традиционные ценности и смыслы, отказываясь от больших проектов. Остались обломки, целого нет.
Россия превращается в традиционное общество. И то, что в России нет проектов с образом будущего — не случайность. У традиционных обществ все ценности всегда — в идеальном прошлом, а никаких проектов, устремленных в будущее, кроме восстановления утраченных традиций Золотого века, не бывает.
