В рамках проекта «После» Андрей Громов попытался поговорить с культурологом Оксаной Мороз о том, какое будущее представляется ей комфортным и как туда попасть, однако результатом беседы стали тезисы о радикальной реформе образования.
Проблема, которая мне видится фундаментальной, — это то, что психологи и социологи называют «социальной категоризацией». Чтобы люди могли нормально существовать в этом мире, всё сложное нужно упрощать и упаковывать в простые коробочки. Всё непонятное, незнакомое нужно определять как чужое, как другое и от себя каким-то образом дистанцировать. Всё социальное пространство нужно делить на своих и чужих (социологи это называют in-out группами). В мире, редуцированном до черно-белого спектра, куда легче принимать решения, производить повседневную деятельность, делать выбор, решать, что достойно, а что недостойно, как нужно делать, а как категорически нельзя. Разумеется, при таком подходе теряются нюансы, обертоны. А в результате привычка к такой социальной категоризации ведет к обострению конфликтов в любой кризисной ситуации. Более того, в такой системе мышления люди сами создают эти конфликты. В любой непонятной ситуации, чтобы определить себя и свое место в мире, рефлекторно работает логика обострения и агрессии. Это архаический тип мышления, но он до сих пор является базовым, и им руководствуются люди с самым разным образованием, культурным бэкграундом и воззрениями на мир.
Социальная категоризация — это часть нашего биологического поведения. Наш мозг, наше тело, вся наша биология буквально заточены под такие действия. Сколько бы мы ни говорили, что важно разнообразие, но мозги наши привыкли работать принципиально по-другому, а именно максимально упрощать картину мира, сводить ее к категориям «свой — чужой».
— И что с этим делать? Как изменить настолько фундаментальное основание?
— Во-первых, культура. Культура, даже самая простая, даже самая архаичная, на самом деле всегда расширяет мир, усложняет жесткую категоризацию. Ее базовая установка — как раз противостоять биологически заданному упрощению. И именно через культуру человек приобщается к сложности мира. Даже если ты рассказываешь о чем-то, что кажется априорно однозначным, то, выбирая разные способы высказывания, ты создаешь многообразие восприятия и вариантов восприятия мира. И тут главная проблема — в ограниченности восприятия культуры. То, что люди воспринимают как культуру, — это обычно высокое искусство, доступное не очень большому количеству людей. И это должно измениться. Но не в жанре обычного просвещения: нужно рассказывать о культурных ценностях не только с помощью объектов, которые выставляются в музеях и где-то на закрытых показах. Самое важное и действенное — донести до как можно большего количества людей, что практически каждый жест и любая практика — это производство культуры. Научить людей видеть и вычленять культуру в их повседневности.
Во-вторых, образование. То, что мы называем образованием, требует радикального переустройства. И я говорю тут не о конкретной стране, и не о конкретной системе образования, и не про какую-то конкретную его ступень. Я говорю про ту систему, которая ее определяет, к которой мы все привыкли и воспринимаем как непреложную данность. Собственно, нужно задаться вопросом, чему и как мы хотим учить детей.
— Тогда задам тебе этот вопрос: чему и как мы хотим учить детей?
— Во-первых, образование не должно быть соревновательным. Образование не должно строиться на том, что ты должен достичь определенной оценки, быть лучше остальных, и на основе этого соревнования ты получаешь возможности в будущем. Соревновательная система обесценивает всех тех, кто в этой соревновательности не успешен, и буквально продуцирует систему привилегий и дискриминаций. Система образования организована вокруг критериев и категорий успеха. Но люди очень разные и могут себя реализовывать по-разному и в разных ролях. Отказ от соревновательности дает возможность реализации множества компетенций, дает возможность найти каждому что-то свое и в чем-то своем состояться.
— Прости, но система образования, как она сформировалась как минимум с XIX века, — это, в первую очередь, система вычленения элит. Правильно ли я понимаю, что ты хочешь изменить именно это базовое основание?
— Сейчас эта система, эти принципы, эти критерии отбора давно и безнадежно устарели. И они вычленяют и воспроизводят бесконечно устаревшие элиты, не сообразные современному миру. Система образования ригидна, она определяет как ценность то, что было ценностью 50, а то и 100 лет назад. Сейчас же многое нужно строить заново, для многого нет готовых ответов и готовых компетенций. Я как человек, который учит людей, приходящих в сферу медиа, очень хорошо понимаю эту проблему: то, чему мы учим людей, устаревает, когда они еще сидят за партой.
Но проблема не только в этом. В школах, особенно с того момента, когда в средней школе происходит членение на предметы, мы полностью теряем человеческое измерение жизни. Мы предполагаем, что, если мы научим человека, как устроен дождевой червяк, какая формула соляной кислоты, что было в 1812 году и как устроен деепричастный оборот, мы соберем какие-то компетенции о том, как устроены мир и человек. Нет, совсем наоборот. На выходе мы получаем набор разрозненных фактов, который, к тому же, еще и предельно дистанцирован от реального мира, где мы живем и будем жить.
— Ты собираешься отменить уроки химии, физики, литературы, биологии?
— В том виде, в котором они существуют, и в той логике, в которой они существуют. И ввести новые предметы, основанные на принципиально другой логике. Один из таких предметов — эффективный альтруизм. Звучит тяжеловесно, но я сейчас объясню, что это такое. Это предмет о том, как помогать другим и как работают механизмы взаимопомощи. Почему не просто альтруизм, а именно эффективный? Я исхожу из концепции Питера Сингера, который говорит о том, что помощь должна иметь какой-то эффект. Ты помогаешь и будешь помогать, если понимаешь и видишь, что твои действия приводят к каким-то изменениям. То есть учить надо не просто хотеть хорошего, но и конкретным практикам, технологиям и принципам. И этот предмет отлично можно вписать в общую систему знаний. На том же природоведении или биологии вместо изучения устройства земляного червяка можно пойти в приют для животных. И тут уже наблюдать, как живут конкретные животные, как и чем они питаются, какие проблемы у них возникают, с чем имеют дело люди, которые их лечат, как вообще они здесь оказались и почему? Так изучение животных погружается в контекст человеческого. Естественно, то же самое можно вводить как элементы уроков того же обществоведения: когда ты знакомишь детей с тем, как функционируют организации, работающие с больными детьми или с бездомными.
Второй предмет. Медиаграмотность. Об этом сейчас много говорят, но я бы как раз настаивала, что понимать медиаграмотность нужно шире — как технологическую грамотность. Люди очень давно живут в окружении машин. Люди регулярно проходят через периоды, когда появляется очередная машинка, которая, как кажется, меняет всё. И каждый раз та роль, которую эти машины играют, становится драматическим переживанием для целых поколений, глобальным вызовом и очередным поводом для расколов и конфронтаций. И если мы говорим о том, что на уровне знакомства с устройствами, на уровне понимания того, как они работают и какую роль играют в нашей жизни, у нас появляется больше осознанности и ответственности, то это и есть путь к созданию, — почему-то хочется именно тут применить классическое образовательное клише гармонической личности.
— Боюсь предположить, каким будет следующий предмет...
— Понимаю, что меня сейчас все заклюют, но я считаю необходимым такой предмет, как основы толерантности. Толерантность — это принципиальное понимание того, что мир очень разнообразен. Логика толерантности не означает, что ты всех принимаешь, всех любишь и всем помогаешь. Логика толерантности означает, что ты умеешь, сталкиваясь с теми, кто на тебя не похож, общаться с этими людьми и, понимая, что общего у вас и в чем различия, принимать решение, как ты дальше будешь с ними сосуществовать.
— А ты мыслишь эти уроки как системные курсы? Есть какая-то логика встраивания их в многолетнюю программу, зачеты, экзамены?
— Этот вопрос исходит из той логики образовательной системы, от которой я предлагаю уйти. Предметы, семестры, экзамены, в 5-м классе одно, в 9-м другое, в 11-м заканчиваем. Эта логика не работает, потому что предметы искусственным образом разделяют сущности.
— Прости, но ты же сама говоришь, что людям очень тяжело жить в хаосе. В старой системе образования есть та самая четкая и понятная сетка координат, структура предметов, программ, классов, последовательностей. Ты же буквально лишаешь образование этой структуры. Это осознанно?
— Конечно. Именно эта структура создает тот самый мир ограниченных, фрустрированных людей, старающихся всё и вся делить на свое и чужое. К тому же это и буквально не эффективно. Я убеждена, что критическому мышлению научить важнее, чем основам высшей математики, потому что если у человека есть критическое мышление, то основы высшей математики он освоит при надобности. Большая часть знаний по всем изучаемым, особенно в школе, предметам вообще не пригодится в жизни и забывается чаще всего сразу после окончания курса. При этом мы все по опыту знаем, что если мы овладели базовыми механизмами мышления, базовыми механизмами критики, базовыми механизмами самостоятельного думанья и поиска информации, то они будут работать и помогать нам в жизни всегда. Собственно, именно это и является образованием.
— Я понимаю про урок «основы толерантности», если он вписан в программу, если я знаю, что он во вторник и пятницу, а значит, домашку надо делать в понедельник и четверг. Но ты рисуешь картину, где нет никаких понедельников. Ты правда думаешь, что человек способен жить в таком открытом мире?
— Я считаю, что человек приучен существовать в мире, где шаг влево, шаг в право, прыжок на месте рассматриваются как конвенциональные нормы работы и взаимодействий. Я думаю, что на самом деле то, что мы называем системой образования, — это всего лишь изобретение ХХ века. Если бы я была конспирологом, то я бы вполне могла объяснить ее заговором с целью создать систему, через которую людьми очень удобно управлять, прогнозировать их поведение, четко понимая, что человек знает, а что нет, в какую сторону посмотрит, а в какую нет.
— Правильно ли я понимаю, что современная система образования порождает в том числе людей ущербных, фрустрированных, привыкших ощущать себя аутсайдерами? И именно эта система провоцирует внутри общества агрессию ресентимента?
— Именно так. Впрочем, при любой системе образования люди будут травмироваться и обижаться. Всегда будут те, кто чувствует себя обесцененными, те, кто будет чувствовать себя париями и исключенными.
— И что с этим делать?
— Я верю в работу двух принципов — принципа разнообразия и принципа инклюзии. Принцип разнообразия говорит нам, что мы все очень разные. И если мы не хотим жить в мире, где всё поделено на своих и чужих, то мы должны стремиться, чтобы наш мир составляли люди разных взглядов. Нужно признавать, что есть не только мы, но и люди с другими взглядами и другими ценностями. От принципа разнообразия мы переходим к принципу инклюзии: создание любых решений должно происходить с учетом этого разнообразия. То есть все эти другие должны не просто иметь голос, но и участвовать в принятии решений. Базовый лозунг активистов уже несколько десятилетий — «Ничего для нас без нас». Если мы хотим строить мир, который для всех нас, то мы должны коллегиально, кооперативно принимать решения. Это будет медленно, это будет не всегда эффективно: будут ссоры и споры, и в процессе таких переговоров нам всем придется идти на какие-то важные компромиссы. Но только так на выходе мы можем получить устойчивое сообщество разных людей. Конечно, такой мир, такой договор и даже такой разговор очень тяжело сочетаются с современными государственными системами. Это всё немного анархистская идея. Но в рамках небольших как минимум групп я уверена, что этот принцип может работать.
— Ну вот скажи, а как быть с теми, кто будет не согласен с такой реформой образования? Как с ними договариваться?
— Начнем с того, что нужно понять, с чем именно люди не согласны и почему. То есть нужно разговаривать. Радикальное неприятие чаще всего вызвано какими-то страхами, а значит, нужно понять, чего именно люди опасаются, как-то попытаться учесть и развеять эти страхи. В конце концов, сама идея договора не предполагает единство договаривающихся во всем. Идея инклюзивных сообществ основана на том, что, когда мы садимся за стол переговоров, мы предполагаем, что между нами могут быть серьезные расхождения. Тут мы нашли точки пересечения, тут нашли устраивающий всех компромисс, а тут наши позиции расходятся. Это нормально. Дальше мы должны понять про себя и внутри себя: насколько важны для нас эти позиции расхождения? Готовы ли мы отказаться от тех позиций, по которым мы договорились или нашли компромисс, из-за них? Или всё же точки соприкосновения важнее? Если мы следуем идеям толерантности, то это история не про то, что какие-то ценности лучше и важнее других, это история про возможность сосуществовать людям с разными ценностями и разными картинами мира в одном обществе.
