Для проекта «После» Дмитрий Ицкович и Кирилл Сафронов поговорили независимым политическим философом и автором подкаста «В поисках смысла» Павлом Щелиным про нестрашный мир будущего и возможное преображение России.
Если мы говорим про отдельного человека, то, на мой взгляд, в своей сущности, сердцевине природа человеческая не меняется. Что 7000 лет назад, что 100 лет назад, что через 50 лет. В этом контексте «страшный» и «нестрашный» связаны скорее с внутренним состоянием человека и с наличием или отсутствием у него опоры на те или иные сакральные смыслы и ценности. Если вы не обладаете контактом с источником некоего смысла, большего чем вы сами, смысла, который задает направление вашей жизни и задает этой жизни некоторую сакральность, то вы обречены на страх вне зависимости от того, в какой момент времени вы живете, в каком государстве вы находитесь или в каком благосостоянии. В этом смысле на ум приходит цитата из первого псалма, где о таком состоянии человека говорится как о «прахе, носимом ветром». И поскольку природа человека единственна для всех людей, то вышесказанное применимо как к России, так и к любой иной точке земного шара в любой момент времени. К сожалению, мне кажется, достаточно распространенное желание найти утешение и защиту от страха в некой форме социальности, если смотреть на проблематику с философской точки зрения, недостижимо в принципе. Если, допустим, наш собеседник или наш читатель ощущает себя вот этим «перекати поле» без некоей точки опоры, вокруг которой формируется его система ценностей, то сама реальность для него всегда будет нетерпимой и всегда будет страшной.
Если же говорить о мире в целом, то мы должны с вами понимать, что с точки зрения истории на данный момент не происходит ничего экстраординарного. Война — это неотъемлемая часть вообще всей системы международных отношений и системы исторического развития. Есть и более тонкие смыслы, еще Аристотель говорил, что мы воюем для того, чтобы жить в мире. Более подробно, если интересно, про это написано в книге Николь Лоро «Разделенный Город»: что единственный способ остановить — как это знали греки — гражданскую войну внутри себя — это совершить внешнюю войну. То есть мир внутри городских стен поддерживается ритуалом с одной стороны, то есть мощной системой коллективной сакральности, в которой все принимают участие, либо же внешней войной, polemos, где люди «ходят за славой» (по гречески ergа), компенсируя таким образом свои внутренние противоречия. А внутри себя любое сообщество — от семьи до государства и до мира в целом — всегда находится в состоянии "на грани гражданской войны". Поэтому, если мы преследуем мир как некую мечту, условием достижения которой является отсутствие потрясений, то это невозможная мечта, преследование которой будет только обрекать нас на отчаяние.
Если говорить конкретно о сегодняшнем моменте, то мы видим, что это момент перелома. Закрывается очень большой цикл — философский, культурный и исторический. Его можно по-разному отсчитывать, кто-то отсчитывает 2000 лет, я ограничиваюсь 400-летием модерна. И, к сожалению, смена эпох такого рода всегда заканчивается прохождением через этап определенного потрясения. В популярном образе это всадники Апокалипсиса, если угодно. Чума у нас уже с вами была — ковидная, сейчас проходит период войны, и грядут еще бóльшие потрясения в этом контексте в той или иной форме. Если мы этот аспект реальности принимаем, то одна из возможных стратегий — фокусировка не на деталях этого этапа разрушения, а на вопросе, что будет после. Но делать это, опять-таки, можно, мне кажется, только если мы принимаем вот этот исторический макроконтекст.
Если же говорить в целом о мечте о нестрашности и терпимости, то
само ее существование указывает в сторону духовного преображения, потому что это единственное условие, когда глубинные внутренние конфликты, естественным образом существующие в любом сообществе, могут разрешаться иным образом, чем через путь некоего конфликта. Но, к сожалению, оставаясь реалистами, мы должны понимать, что на это не то чтобы нельзя рассчитывать, но хотя бы надо признавать, что такой политической задачи никто никогда за последние 2000 лет на социальном уровне, по сути-то, и не ставил. И здесь мы опять возвращаемся к подобию индивидуального и социального. Как на индивидуальном уровне путь к прочному миру в сердце идет через некий процесс духовных трансформаций, в православной традиции — обожения, и как один из благих плодов, помимо прочих, проблема «нестрашного мира» снимается сама собой, так и на социальном. Если же этого не происходит, то нам остается базовый исторический сценарий, который описывали разные люди, от Ибн Хальдуна до Эдуарда Гиббона, который предполагает циклы созидания и разрушения цивилизаций как нечто неотъемлемое от природы социального бытия. Или как написано у пророка Исайи: «Нет мира нечестивым», — что, собственно, тоже об этом. То есть если мы остаемся в рамках этого обычного нормального исторического процесса, то оно так и будет "страшно".
Какие-то контуры мира после цикла разрушений, мне кажется, сейчас все-таки можно очень ограниченно отследить. Конечно, проще сказать, каким этот мир не будет. Это будет, скорее всего, не мир победившего Фукуямы, то есть не либеральный и глобальный мир с единой системой ценностей, история не кончилась. Можно также сказать, что это будет мир, в котором более прав на какой-то период окажется Данилевский, то есть это будет мир больших культур и больших традиций. Опять-таки, почему происходит такое потрясение? Потому что потенциальный миропорядок, в котором основным субъектом будет традиция, культура, очевидно качественно отличается от текущего миропорядка, в котором главным субъектом являются государства — нации. В каком-то ключе я воспринимаю это потенциальное движение как позитивное, потому что разнообразие разных качественных субъектных традиций открывает возможность к неимитационному разнообразию. То есть не к разнообразию, когда мы все выглядим по-разному, но думаем одинаково, а к разнообразию как к разным парадигмальным традициям мышления, как к разным способам мышления, к согласованию этих способов и поискам путей диалога между этими разными традициями. В этой версии будущего, я предположу, степень прекрасности и терпимости и для человека, и для культуры будет пропорциональна вашей адекватности понимания и любви к вашей собственной традиции. Тому, насколько вы эту традицию, если угодно, актуализируете. Простыми словами: традиция может находиться в спящем состоянии, а вы ее можете пробудить, помогая преодолевать трудности, присущие именно ей. А трудности и вызовы неизбежны, потому что у каждой традиции есть феномен, который я, заимствуя у Карла Густава Юнга, называю метафорично «тенью». А именно это «пренеприятнейшее известие», что каждая традиция обладает своими сильными сторонами и обладает своими событиями, которые хотелось бы сделать фигурой умолчания. И это огромная работа и культуры, и аналитики, и философии, и истории к тому, как свои темные стороны преобразовать и встретить лицом к лицу, чтобы произошло не разрушение традиции, а наоборот, ее расцвет. То, что в психологии называется «интеграцией тени», может происходить и на культурно-историческом уровне.
Но первым этапом на пути к новому миру, конечно, будет распад настоящего, в каком-то смысле искусственного единства с последующим путем к взаимному признанию права на существование этих субъектных традиций. Внешне мы это увидим в виде нового основополагающего мирного договора подобного Вестфальскому миру 1648 года, с которого, можно сказать, юридически начался модерн. Потом будет долгий процесс внутри каждой традиции по приведению себя в ту форму, какой она должна быть. И только на третьей фазе после этого мы уже можем помечать о некоем идеале мирового устройства. Хочется верить что это будет некая форма гармонии, когда каждая традиция, преобразив себя, станет необходимым дополнением для всех остальных в мировом «оркестре». Если вы читали «Диалоги» Платона, там, где он описывает Атлантиду, есть образ 12 царей. Каждый из них представляет какую-то особую традицию, особый подход к восприятию мира, и между ними образуется некий совет, что можно рассматривать как прообраз честной системы мирового управления. Но здесь нужно правильно понимать порядок возникновения. То есть сначала — актуализация традиций, сначала осознание самих себя, потому что, не осознав самого себя, вы не можете быть полезны ни для другого, ни для самого себя. И потом уже на основе поиска гармонизации сильных и слабых сторон каждого, надеюсь, примерно к следующему столетию такое нестрашное будущее может наступить.
Будучи сам консерватором и традиционалистом, я прекрасно понимаю, что, популярными словами, фарш назад не проворачивается, то есть просто вернуться в идеальное прошлое, в некий золотой век не получится. Что же возможно? Это к вопросу об ответственности людей культуры и людей смыслов (это им дано и это с них спросится). Это коллективная задача — провести игру со смыслами, раскопать эти смыслы, провести очень жесткую рефлексию на тему того, чтобы восстановить причинно-следственные связи: как традиция не пошла и как она пошла, почему она пошла именно так, как она реагировала в диалоге с другими культурами и другими контекстами, как именно в ее поле происходила внутренняя колонизация модерном. Один из основных тезисов, который я стараюсь продвигать, заключается в том, что глобальная колонизация модерном пропахала в том числе по русской культуре, в широком смысле, очень сильно. Здесь парадоксально возникает позитивный момент, так как такая работа — это большой и творческий процесс, на основе которого происходят озарения и, в идеале, перекрывание культурного сакрального источника. Внешне это происходит через диалог, через тексты, через выступления и через смыслы. И тут интересный момент — это чисто практическое наблюдение: если происходит удачная (в смысле верная) и адекватная реальности перенастройка смыслов, то происходит попадание в коллективные архетипы — я употреблю это немножко вульгаризированно, — коллективное бессознательное конкретного общества. В китайской традиции это называется «исправить имена». Так вот, когда происходит это событие, то внезапным образом всё вокруг вас начинает собираться, меняться и двигаться в более истинном направлении. Но это очень сложный и, повторюсь, очень творческий процесс. Одна из больших и принципиальных ошибок или, если прямо говорить, вина условной творческой интеллигенции в России, в особенности последних 30 лет, — это полный отказ от вот этого, если угодно, долга перед обществом. По сути, мы увидели полное презрение к собственной традиции и вообще игнорирование необходимости этой работы. И, частично, то, что весь мир наблюдает сегодня — исторические последствия этого провала. Потому что если вы не проводите осознанную рефлексию, работу с глубинными смыслами собственной культуры, то они будут разрешать свои парадоксы и противоречия как умеют, как оно обычно в истории и происходит. А обычно, повторюсь, это происходит через некие катастрофы, потрясения и катаклизмы.
Можно снова вернуться к вопросу о стазисе и о греческой традиции, которую описывал Платон: если вы в себе намеренно накапливаете противоречия, если вы не работаете со своей традицией, то у вас эта постоянно тлеющая гражданская война не оставляет культуре никакого иного выбора. Вся библейская традиция — она же об этом говорит. Если брать Иезекилля, есть брать Исайю, они постоянно об этом пишут. Если у вас внутри беззаконие, то потрясение неизбежно произойдет. Важно понимать, что это универсальное правило, которое справедливо для любой общности. Это не сколько проблема собственно России, столько проблема всей культуры модерна. На самых разных уровнях поломаны структуры рефлексии и, соответственно, в системе просто накапливается — если мы говорим не библейским, а научным языком — непреодолимый груз ошибок, который может найти свое разрешение только через внешний конфликт — через войну и через насилие. Опять-таки, здесь библейская метафора, если вы помните, вот этого котла с накипью: если в котле есть накипь, которую никто не чистит столетиями, то единственный способ этой накипи сойти — этому котлу быть раскаленным. И, пока эта накипь не сойдет, он будет раскаленным. Это не та проблема, когда есть какой-то отдельный злобный человек, а мы все тут такие прекрасные, и если бы не он, то всё было бы хорошо, всё было бы по-старому и так бы и продолжалось. Нет, как раз исторический и библейский взгляд говорит, что оно продолжаться бы в любом случае не могло, ситуация уже была заведена этой определенной внутренней духовной леностью на большом социальном уровне до точки, когда кроме как войной, переход на новую систему был бы невозможен. Сейчас, по сути, происходит такая некая «форма подсечно-огневого земледелия»: всё старое должно сгореть, и на его месте на новой почве должны прорасти семена нового. Как обыватель скажу прямо, что предпочитал бы совершенно другие методы. Но с точки зрения истории оно по-другому никогда не происходит. Это как раз одна из наивных, доставшихся нам ошибок того же глобализма Фрэнсиса Фукуямы, что прошел конец истории и мы внезапным образом получили иммунитет от вековечных законов, но такого тоже не бывает!
С большой высоты, начиная с XVI века, стартует глобальная колонизация определенной онтологией, преонтологией, системой ценностей, того, что в широком смысле называется модерном, всех других культурных пространств — от Африки до Китая и включая в широком смысле русскую культуру. И вот этот феномен творческой интеллигенцией осмыслен не был. Мне кажется, что главная вина интеллигенции в последние 30 лет в том, что она в каком-то смысле занималась исключительно каргокультированием. В принципе, и советская интеллигенция этим тоже отличалась, и раньше это было — знаменитый грибоедовский "французик из Бордо" — тоже вот это. Мне видится, что главная вина культуры — бесконечное оглядывание на то, «а что думают там», «а как это там». Желание, с одной стороны, понравиться и при этом невозможность реализации этого желания. Кстати, оно создает большой невроз — и на уровне культуры, и на уровне смыслов. Но для творческой интеллигенции этой проблемы не было, она эту проблему вообще не считывала. Более того, по правде, она в этом карго-культе приняла активное участие с большой финансовой выгодой для себя.
Каждой традиции в будущем предстоит выработать какой-то свой язык восприятия. Допустим, термины: что такое демократия, что такое право, что такое закон, что такое культура, что такое ложное, что такое истина — они же для каждой культуры на самом деле разные! То есть попытки натянуть одну общую, простите, смысловую сову на множество очень разных глобусов заканчиваются тем, что мы видим в новостях. И главная вина здесь — это полный отказ от разработки вот этого собственного аутентичного и философского языка, и культурного языка, и смыслового языка. Остальные проблемы — лишь следствия этого отказа.
У меня довольно непопулярный взгляд на этот момент, потому что территорию и этнос я не считаю первичными, недаром я последовательно употребляю слова «традиция» и «культура». Для меня первичным субъектом, особенно субъектом будущего, являются именно они. Метафорически, они — некое сокровище, некое определенное почетное знамя. И для меня, по сути, тот субъект, кто окажется достойным этого сокровища и кто окажется достойным этого знамени, тот и будет ядроообразующей сущностью того или иного культурного проекта или той или иной традиции. Можно долго объяснять философски, на чем стоит такой вывод, но если говорить на более практическом уровне, то как раз проблематика этого всего этнического и территориального вторична по отношению к смысловой проблематике. Если мы хотя бы чуть-чуть расширяем наш горизонт, то понимаем, что границы меняются, народы меняются — а культура и традиции имеют свойство продолжать себя в тысячелетиях. Либо полностью умирать. Это и есть тот субъект, за который стоит, по крайней мере аналитически, ухватываться, чтобы мы могли хоть что-то понимать в происходящих событиях.
У каждой разной культуры и разной традиции есть свои предельно сильные стороны, к которым, будучи человеком верующим, я считаю, она и призвана. То есть у каждого человека, у каждой культуры и традиции есть своя особая историческая задача. По убеждениям я являюсь историософом и считаю, что в истории есть смысл, а не просто бесконечная марксистская или ницшеанская борьба за власть. И тогда и у стран православной культуры в целом есть фундаментальная и сила, и способность. Роль православия, или дословно «правильного учения», двойная. С одной стороны, это роль хранителя правды и хранителя смыслов, функция условного мудреца, а второе — другая грань этого же образа мудреца — функция связующего. Вы можете называть это всемирной отзывчивостью — например, всемирная отзывчивость Достоевского, — вы можете называть это «всемирный посредник», «всемирный переводчик», как угодно. Некая постоянная пограничность бытийствования, которая, как нигде, чувствуется в странах доминирующей православной культуры. Мне видится, что именно ее и стоит осмысливать с любовью, и именно в ней можно найти элементы «нестрашного мира», с которого мы начали наш разговор. Причем мотивация может быть даже не религиозная, а практически феноменологическая. Любому обществу «сложно идти против рожна». Попытки быть не тем, к чему ты призван, всегда заканчиваются довольно уродливыми государственными образованиями. Интересный пример плодотворности этого подхода из истории — Англия. В XVI веке англичане были, по сути, на отшибе Европы, это была никому не нужная страна-государство, в которой только недавно прошли крупнейшие династические войны, а сейчас произошло отлучение от Рима, то есть раскол со всем католическим миром, а до этого столетиями английская элита 0боролась за несчастную Францию, проиграв в конечном итоге эту войну. И внезапно в середине XVI приходит новая элитная концептуальная группа и пробуждает дух той Британии, которую мы знаем сегодня. В работе этой группы было много элементов, но один из ее шагов был очень феноменологичным, и поражает простота и одновременная гениальность этого шага — «Мы остров, мы окружены морями! Давайте будем тем, кто мы есть! Море наше, зачем нам земля, мы будем действовать через море!» И вот это и есть феноменологичность — понимание того, к чему вы призваны, исходя из опоры на реальность.
Если говорить феноменологически о внутреннем содержании и традициях православной культуры, то снова на ум приходит эта двоякость: с одной стороны, это умение связывать и стремление сочетать в себе, казалось бы, несовместимые вещи, принять в себя всё, преобразить и сделать из этого что-то новое. И вообще, творение — создание новых смыслов — по-хорошему, это то самое ценное, благодаря чему в широком смысле русская культура и является ценной для мирового восприятия. А второе идет бок о бок через постоянные механизмы всякой сложной рефлексии, через некие духовные пути — это присутствие в культуре элементов хранения и соблюдения некоего духовного и нравственного учения в разных формах, от поэтов до монахов. Как следствие, в той мере, в какой происходит несоответствие настоящего состояния культуры в моменте времени этому призванию, в той мере в глобальном концепте и теряется интерес к региону. Сегодня можно надеяться, что по итогу сложных потрясений культуре удастся сделать шаги в сторону обретения самой себя.
Одна из крупнейших фундаментальных проблем культуры сегодня в широком смысле, особенно культуры, травмированной модерном, — это уход от понимания, что такое символическое мышление, что такое символы и как они работают. По сути, произошел раскол исключительно на материальную реальность и виртуальное — как нечто полностью оторванное от материального. А символизм позволяет найти идеальное соотношение обоих феноменов, обоих, если угодно, пространств. На практическом уровне, кстати, это очень выражено в поэзии. Если говорить про русскую культуру, то это, конечно, культура поэтов. Там, где у других философы, у русской культуры — поэты, это же тоже не случайно. Свойство творить парадоксы, свойство выражать невыразимое и свойство проводить рефлексию методом, который качественно отличается, допустим, от радикального научного исчисляемого познания. То есть это не совсем дискретность, а больше именно символичность, про связь между, условно говоря, небесным и земным, самое человеческое в человеке. Здесь, кстати, у меня большой оптимизм, потому что в наступающем мире нейросетей только способность творить парадоксы и только способность творить новое — она и остается по-настоящему ценным свойством человека, с задачей бесконечной компиляции старого справляются роботы.
Молодежь, которая чисто по возрасту родилась в глобализированном мире, воспринимает этот глобализированный мир как само собой очевидное. Мне кажется, что по знаменитым стадиям отрицания, гнева и прочего у них пока еще даже не произошла стадия принятия, что вот этот мир единого смыслового поля, где, условно, ты человек мира — сегодня Netflix, завтра Apple Pay и прочее — вот этот мир в принципе распадается по объективным причинам вне зависимости от православия и вне зависимости от того, что сейчас происходит в России, в Украине и так далее. Это общий глобальный процесс, у него свои объективные причины. Пока что я бы этим людям дал отгоревать, ведь к этой, можно сказать, катастрофе их никто не готовил. Их вообще никто не готовил к тому, что та система ценностей, которую они воспринимали как единственно возможную и единственно верную, внезапно окажется построенной на пустоте. Это, в принципе, такой же трагизм, как у условного «советского майора» в 1991 году. Он всю жизнь честно, вкладывая всего себя, шел к некой цели, а у него всё разрушилось, не по его вине, и мы прекрасно знаем, какое огромное количество суицидов последовало в рамках примерно такого же сценария. Более того, боль молодежи усугубляется тем, что та культура, в которую они волей-неволей были включены, в принципе была культурой, выхолощенной от смыслов и от радикального бытийствования. Заметьте, вопросы о смерти, вопросы о жизни, вопросы о смыслах — они же, по сути, игнорировались популярной культурой. Вот 30 лет интеллигенция выносит подобные вопросы за скобки, а потом внезапно — ан нет! — вот вам радикальный и жестко поставленный бытийственный вопрос. Человек оказывается в состоянии паники. Я здесь могу по собственному опыту сказать, что даже с моей определенной подготовкой у меня в последний год идет очень жесткая рефлексия, которая многие вещи меняет.
Возвращаясь к православной церкви — конечно, качественная культурная перезагрузка или, что мне больше нравится, культурное преображение традиции будет болезненным для всех, то есть это вообще будет очень сложный процесс. Не только для этой молодежи, но и для церкви. Всем предстоит некий тест на внутреннюю честность, в котором всем будет очень тяжело. И здесь, наверное, самый главный критерий — честность намерений. Если у человека есть честное намерение двигаться в эту сторону, но вы не до конца согласны, например, с его методами, но хотя бы уверены, что цель намерений у вас общая, то в будущем с этим можно будет пытаться работать. Опять же, это немножко про будущее, но онтологическая зашоренность сегодня — правило а не исключение, как ни посмотри. Поэтому работа со смыслами в XXI веке сравнима с подвигом.
А возвращаясь конкретно к Русской Православной Церкви, повторюсь: у нее есть свои недостатки и есть свои достоинства. Конечно же, помимо духовного наполнения, она еще остается человеческим институтом. В той мере, в какой она человеческий институт, в той же мере она подвержена всем болезням человеческой природы. В таких ситуациях мне как мирянину видится, что самое честное, что можно сказать молодым людям, — сделайте лучше! Лучший способ преображения — это преобразить себя и начать в этом смысле преображать мир, и к практикам церковной жизни это тоже относится. Тем более что православие, например, в отличие от католичества, в разы более децентрализованно, возможностей влиять на жизнь отдельного прихода в контакте организации живой жизни вокруг себя у человека очень много. А самое главное ядро — отличие от других традиций, оно предельно человечно. Хотя поскольку в православии главное же не чувствование, а понимание (оно достаточно ориентировано на интеллект), это тоже определенный вызов для вопрошающего..
Всегда можно декларировать, что от этого смысла вы отказываетесь, но тогда в момент исторического кризиса перед вами еще острее встает вопрос: а какой, собственно, смысл движет вашими действиями? Чаще всего у молодежи вы обнаружите, что у них вообще никаких смыслов с большой буквы нет. В лучшем случае вам повторят нарративы. То, что они этот нарратив усвоили — это не только их вина, система образования их к этому готовила. Но здесь уместно вспомнить эпизод из Писания: когда после первого намека на таинство Евхаристии от Христа разбегается большинство учеников и остается очень небольшое число апостолов. И он им говорит: «Ну что, вы меня тоже покинете?» На что Пётр ему отвечает: «Да куда же мы пойдем, у тебя же глаголы вечной жизни». Вот здесь примерно та же самая ситуация: невозможно избежать проблематику смысла. У Эрика Фёгелина, американского философа XX века, есть прекрасная мысль, что можно вычеркнуть из культуры всякое упоминание о Боге и христианстве, но жажду о вечном вы из души человеческой не выкинете. И вот я бы в разговоре с молодежью обращался к этому — пока, первым шагом, признайте эту жажду, а потом начните поиск. И я здесь очень терпеливо отношусь, рано или поздно вы всё равно куда-то выйдете. На мой взгляд, эту философскую жажду истребить невозможно, и в этом как раз вся трагичность современной культуры, о чем, помимо прочего, мой подкаст «В поисках смысла». Мы с Евгением Голубом начинаем именно с этого: что существует парадокс, что материальное благополучие современной цивилизации прекрасно, а число «смертей отчаяния» идет по экспоненте. Хуже того в каждом следующем молодом поколении таких смертей всё больше. Я говорю о смертях от наркотиков, суицидах, клинической депрессии и так далее. Допустим, если говорить про ту страну, где я сейчас живу, про США, то тут среди молодежи, среди девушек это доходит до 50–60 %. Чего вы ожидаете от людей, которые в буквальном смысле психически нездоровы? Тут в принципе надо с терпением и любовью к этому относиться.
Субъектность — это способность принимать решения, направленные на достижения определенной цели в осознанной «картине смыслов» (в идеале эта «картина смыслов» адекватна реальности) и нести ответственность за эти решения. Это немножко синтетическое определение, но, как вы понимаете, человек тоже может спокойно обладать этой самой субъектностью (хотя абсолютной субъектностью обладает только Господь Бог). Второй важный элемент — это понимание, что субъектность в этой модели пропорциональна и фрактальна той ответственности, особенно в социальном измерении, которую человек берет на себя. Например, ваша ответственность сильно меньше, если вы являетесь в каком-то смысле обывателем и осознанно не хотите участвовать в больших политических событиях и в больших политических проектах. Само по себе это не постыдное желание. Напротив, излишняя политизация — это своего рода тоже определенная уловка модерна. В этом случае мне видится, что идеальную форму субъектности обычного человека в рамках такой картины можно сформулировать очень просто. Тоже приведу цитату из писания, это 36-й псалом: «Уповай на Господа, твори благо, насели землю … не ревнуй лукавнующим». То есть создавай пространство любви вокруг себя в силу своих мер и возможностей и неси ответственность за свои действия. В принципе, этого уже более чем достаточно, и в каком-то смысле это на порядок более высокое призвание, чем политический активизм. Здесь еще есть определенная квантовость, если угодно, восприятия — то есть в каком-то смысле субъектность отдельного человека в теории может приблизиться к божественной субъектности, и в разы больше, чем субъектность какого-то политического проекта. Но это именно с точки зрения духовного преобразования. Если же мы говорим о политическом, то для человека, конечно, главной субъектностью будут большие смысловые тысячелетние проекты и тысячелетние традиции, и там ключевой выбор — это на какой проект, на какую традицию вы тратите свой талант, то есть ответ на вопрос, где лежат сокровища, к которым вы будете прилагать свое сердце.
С объектом есть ключевая проблема: вы неизбежно становитесь ресурсом для какого-либо субъекта, то есть вы в каком-то смысле теряете определенную меру своей божественной искорки. Но здесь, опять же, тонкий момент — извините за популярную цитату: «Только ситхи всё возводят в абсолют». В жизни все мы с вами являемся и субъектами, и объектами. В какой-то области жизни, допустим, вы простроили свою субъектность, но, допустим, в политической плоскости вы спокойно можете быть объектом, так тоже бывает. Это довольно динамическая картина. То есть субъектность у человека власти — она одна, и ответственность у него одна. Допустим, если мы говорим о человеке власти (тот, у кого призвание властвовать, управлять, направлять), то, будучи объектом, он, по сути, предает всех, за кого он взял ответственность в этой плоскости бытия. То есть будучи, допустим, их представителем или их лидером (тут разные могут быть ритуалы, от помазания на царство до присяги президента), в тот момент, когда такой человек становится чужим объектом, он предает ответственность за этих людей. Ваша объектность всегда пропорциональна ответственности, которую вы на себя берете. За степень отказа от вашей ответственности вы всегда платите той мерой, в какой вы являетесь ресурсом, нравится вам это или нет.
Если мы исходим из либеральной парадигмы, где есть один атомизированный индивидуум, у которого безграничная свобода воли и который вообще ни с кем не связан и никому ничем не обязан, то да, тут возникает желание абсолютной субъектности. А в нормальной системе, то есть в некоем живом организме, мы все в какой-то мере субъекты и мы все в какой-то мере объекты, и самое важное здесь — это именно рефлексия, то есть четкое понимание того, где ваше мнение имеет вес и ваше действие имеет вес, а где вы должны со смирением принять мнение или действие того, кому вы доверяете. В реальности общество более сложное и состоит из невидимой иерархической паутины отношений. Тут опять традиция спорит с парадигмой модерна, которая видит только расколотые атомы — индивиды, хаотически носящиеся в пустоте и собирающиеся в бессмысленные арифметические множества. С точки зрения традиции общество же не так работает, принципиально, но является сложной картиной, основанной на практике взаимодополнения.
Мне кажется, что есть несколько таких исторических граблей, которые заметны всякий раз, когда заходит честный разговор о России, и которые надо понять. В идеале надо строить то, что органично ложится на эту почву. Как, условно говоря, садовник сажает семена и следит за тем, чтобы оно росло вот здесь, на этой почве. Не прививание некой абстрактной нормы, про которую кто-то сказал и придумал, что она должна быть универсально хороша всегда и везде, а удобрение конкретной культуры и конкретной традиции.
Есть два очевидных элемента для — в широком смысле — русской традиции, которые в ней присутствуют. С одной стороны, это огромная тяга к самоуправлению, то есть к советам в той или иной форме, к местному самоуправлению, к стремлению, чтобы «мы здесь на местном уровне сами определяли, как у нас будет». А второй компонент — условно монархический или самодержавный, и он тоже объективно присутствует. Делать вид, что его нет, — это врать самому себе и окружающим людям. Соответственно, в рамках этой традиции — это к вопросу о творчестве — нужно честно думать, как эти две силы, два вектора гармонизировать. Гармонизировать огромную тягу к самоуправлению, с одной стороны, и с другой — огромную тягу к самодержавию. И, кстати, в рамках православной традиции это не является противоречием, а в рамках западной законнической традиции это обязательно будет противоречием, в ней эти вещи просто на уровне логики несовместимы, потому что там закон. Еще митрополит Иларион сказал, что «вам, латиняне, закон, а нам православным благодать», и вот здесь рождается пространство парадоксов и возможность политического творчества. Поиск сочетания тенденции к авторитетному лидеру и мощной системы самоуправления и пропорциональной ответственности, то есть некоей формы субсидиарности (принцип общественной организации, когда проблема должна решаться на том уровне, на котором она возникает). И заметьте, что в момент радикальных перемен в русской истории этот мотив всегда повторяется. Например, старообрядческая общинная форма управления и Советы в СССР имели между собой много общего. Если мы посмотрим на «Судебник» 1555 года, то он в разы более «либерален», чем та форма судебной власти, которая сегодня существует в Российской Федерации, потому что, например, бóльшая часть судей де-факто были выбранными. То есть вас не могли без решения, допустим, вашего местного представителя просто взять и привести судиться в какой-нибудь федеральный центр. В домодерновой эпохе вообще много интересного, что плохо сочетается с выводами, вынесенными из программы школьного обучения. Например, бóльшая часть приходских священников в XVI веке на Руси были де-факто выбранными. Это к вопросу о том, где вина интеллигенции. Вот это отношение к своей истории — в ней всегда просто был мрак, чернота и вообще ничего, и собственная традиция всегда убога, некое вечное «придите и обучите нас кто-нибудь» — это к вопросу о тех исторических мифах, которые мешают культуре актуализировать собственную традицию.
Соответственно, я бы сказал, что у спящей собственно русской традиции в ее политическом измерении есть три основных элемента. Первое — это самоуправление, второе — некая форма самодержавия как способа ответить на вопрос «Кто будет определять вектор общего движения?» Упрощая — мы очень разные, но у нас есть некое общее направление движения, некая общая цель, и ради этой общей цели и ради этого движения мы здесь сегодня собрались/мобилизируемся. Заметьте, в истории это повторяется из раза в раз. Это может кому-то нравиться, кому-то не нравиться. Но обычный смысл подсказывает, что если некий феномен повторяется из эпохи в эпоху, то это надо адекватно осознать, а не просто объявлять некоей формой зла, потому что «это не демократично и нас поругают цивилизованные люди», это же тоже не подход. А третий тонкий элемент — это правовая традиция, и мне кажется, одной из фундаментальных практических ошибок было принятие континентальной правовой модели, потому что русская правовая традиция была по духу в разы ближе к прецедентарной. Закон здесь не может быть жестким, в русской культуре принципиально другое восприятие законности. Это не беззаконность и анархия, как может показаться со стороны, но другая законность, поэтому, например, традиция суда присяжных и выборных судов нормально здесь может работать. Допустим, право помилования у монарха, разные формы права вето — это тоже в этой культуре может прекрасно работать, на мой взгляд. Вот такие три опорные точки я бы выделил, смотря на поставленный вопрос «сверху», с философской точки зрения.
А как принципы приводить в конкретные политические институты, возвращаясь к первой теме, — именно об этом, по-хорошему, сейчас надо думать и этим заниматься, потому что когда, как не сейчас, в момент перелома и в момент перехода? Потому что бессознательно общество всё равно будет эволюционировать и двигаться примерно сюда, просто вопрос, как этот процесс будет происходить. Переть против рожна в рамках традиции и культуры тяжело. Это тоже связано с феноменом деколонизации в том смысле, в каком она является не риторическим приемом, а конструктивностью. То есть попытки приложить единую сетку-матрицу к любой культуре и к любой традиции, чем мы последние четыре столетия и занимаемся, не работают. Я сам очень люблю другие традиции, но признаю, что иногда они именно другие в этих вопросах.
Сорокин — прекрасный писатель и стилист, но мне кажется, что есть проблема, может быть, личная, тут заранее приношу извинения, так как вынужденно говорю о человеке, с которым не знаком лично, — что Сорокин описываемый им мир искренне не любит. Он описывает именно черного двойника, если угодно. Если всё намеренно перевести в негативный ракурс, то да, оно будет именно таким черным. Но этот перевод в негативный ракурс — выбор автора, то есть автору так хочется, это его авторское желание. Разумеется, это право творца в собственном творчестве.
Если вы меняете стиль, то вы меняете вектор, по сути, тот же самый мир будет выглядеть совсем по-другому. То есть здесь тоже встает вопрос о субъектности и вопрос выбора. Это очень важный момент: одно из желаний и мечтаний модерна — избавиться от проблематики человеческого выбора, если угодно. А у нас есть свобода воли, и мы один и тот же феномен можем во зло и в добро превратить. Условно говоря, да, Сорокин показывает, что происходит, если определенный феномен обращается ко злу. Справедливо! Но из этого не следует вывод, что феномен сам по себе зол, из этого следует только, что сам человеческий выбор может быть злым, но тогда мы возвращаемся к проблематике нравственности, к проблематике воспитания, к проблематике работы и к проблематике личной ответственности. И я сам понимаю, что это очень зыбкая почва, мы сразу оказываемся в очень большой зоне неуверенности, нам требуется невероятное по меркам современного атомизированного общества доверие — и к человеку ближнему, и к человеку подальше, и — страшно сказать — к власти в том числе. Но эта проблема-то неснимаемая, она всегда останется, какую бы систему мы ни строили, будь она трижды демократической. Вот мы видим современные Соединенные Штаты Америки, и что, избавились они от этой проблемы? Нет, не избавились. Есть проблемы, от которых вы избавиться не можете, и тогда это вопрос некоей внутренней смелости и некоторой внутренней честности.
Нужно честно смотреть на мир Сорокина как на возможную версию будущего, как на возможную тень всей культуры, но делать выбор в пользу иного вектора, и личными действиями и личным выбором двигать систему в «верхнем» направлении. Чтобы политическая система, адекватная культуре этой почвы, была не тиранией, а прекрасной субсидиарной полицентричной системой, объединенной общим сакральным смыслом и общей сакральной идентичностью с понятными механизмами лояльности. Уходя в сторону: на мой взгляд, механизмы лояльности, подобные присяге, более адекватны психологически, чем современный механизм гражданства — оно на вас сбрасывается, и вы внезапно член этой нации, но почему вы член этой нации вы не знаете. Присяга же должна быть следствием личного выбора … Но это отдельная тема.
В творческом процессе актуализации традиции и создается эта общая рамка, ваш сакральный политический центр, без которого ни одно общество существовать не может. Нет обществ, которые не объединены вокруг некоего сакрального центра. Они могут быть разной формы: в Америке это конституция, в монархии это монарх, у аристократии еще как-то по-другому, но сакральный центр, вокруг которого вы объединились, он всегда есть, иначе ваше общество распадается на ненужных друг другу людей. Так в истории происходит всегда, это базовый, если угодно, исторический закон. Но при этом для России этот сакральный центр не может быть слишком широким, тут очевидно слишком большое пространство, слишком большое разнообразие, слишком много «разностей» обычаев… Сразу возникает очень много творческих вопросов, очень много творческих проблем и, опять-таки, очень большая степень рефлексии для коллективного Владимира Сорокина. Но есть определенный феномен, что включенная в глобализированный мир интеллигенция очень часто склонна с высокомерием и презрением смотреть на разные самоорганизующиеся формы народного бытийствования. По правде, именно в интеллигенции крайне силен запрос на «просвещенного тирана», потому что «ой, не дай бог, если люди тут сами науправляются и выберут какого-то не симпатичного нам человека, и вообще, как это будет кошмарно и ужасно». И в этом плане негативный выбор Сорокина, возможно, тоже следствие такого образа мышления: «Давайте представим, какой мир создадут эти ужасные варвары, предоставленные сами себе». Но именно поэтому, извините, повторюсь: свою традицию надо тоже сначала полюбить и не ждать от нее каких-то быстрых и моментальных результатов, и признавать, что, возможно, на этом пути будут определенные сложности, а они в любом случае будут.
Для всех правило одно: вы можете творить пространство любви вокруг себя, объединять людей вокруг себя, помогать людям вокруг себя. Созидать или разрушать — это ваш субъектный выбор, какие бы ужасные обстоятельства ни были. Например, Виктор Франкл именно в концлагере делает этот выбор в пользу смысла, в пользу любви и в пользу движения. К вопросу о вашей личной субъектности: именно такую субъектность у вас вообще никто отнять не может, вы сами только можете себя здесь превратить в объект. А если говорить про людей чуть больше, то это просто непаханое поле для работы — промысливать и продумывать те семена, которые потом будут ложиться в новую почву. И, опять же, на самом-то деле для этого не нужны большие ресурсы, для этого достаточно просто внутренней честности и постоянной работы над собой. Я понимаю, что звучу как Джордан Питерсон, который говорит, что, прежде чем задумываться о спасении планеты, нужно убрать собственную комнату. Но у каждого же эта комната тоже своя, то есть каждый на своем месте, и у него своя комната по созданию пространства любви и по поддержанию огня честности. Я уж молчу про «не разрушайте», «не воруйте», «созидайте» — всё равно всегда есть возможность что-то сделать. Это одна из таких обманок — абсолютно не думать о ближнем в широком смысле этого слова, а исключительно фокусироваться на этих глобальных макропроцессах, в которых, да, мы не субъекты, что тоже парадокс. То есть вся наша инфоповестка в основном погружает в процессы, в которых человек по большому счету субъектностью не обладает. Есть вот эти большие исторические проекты, и не мы напрямую решаем, как они будут происходить, но это не означает, что нам от этого нужно просто склеить ласты, погрузиться в депрессию или, наоборот, впасть в психоз и носиться со словами «Всё пропало, мир разрушен, катастрофа!». Это требует определенной внутренней работы над собой, подготовки и так далее, но это личная субъектность, которая всегда остается с человеком.
Священное писание. Это метакнига, ее действительно можно постоянно читать и перечитывать. Она одинаково хорошо читается и для политического философа с точки зрения обогащения опыта, и для столяра-краснодеревщика и для IT-специалиста. По сути, вся русская культура является комментарием к этому самому произведению, в особенности русская литература в широком смысле этого слова.
Как образ жизни — Григорий Сковорода с его девизом «Мир ловил меня, но не поймал»! В эпоху, когда практически каждый день человека пытаются поймать в ловушку нарратива, то есть вынудить его формировать мнение и позицию, исходя из заранее поставленных «флажков», принцип этого великого философа является своего рода путеводной звездой. И раз уж процитировал, то и творчество Владимира Высоцкого.
Классическая русская литература, несмотря на то что школа ею традиционно травмирует. Но ее полезно уже во взрослом, не травмированном возрасте, читать и перечитывать. Для меня здесь дороги Достоевский, Лермонтов, Пушкин. Из мировых — опять-таки, не буду оригинальным — Шекспир прекрасный автор абсолютно. Если говорить о трагедии власти, то его «Ричард III» отдельно. Если вас что-то интересует про власть, что она из себя представляет, как работает, то читайте «Ричарда III». А если интересно, откуда возникает импульс власти, то читайте его же «Генриха V». В общем, Шекспир недаром стал тем, кем он стал. Если интересно понять цивилизацию модерна — читайте «Фауста» Гёте, чтобы понять, как вообще родилась современная цивилизация, какие у нее проблемы и к каким препятствиям она приходит, за исключением того, что у модерна скорее всего не будет фаустовского happy end.
Из философов очень люблю Хосе Ортегу-и-Гассетта. В идеале — если найдете не только то, что перевели на русский язык, то есть не только «Бесхребетную Испанию» и «Восстание масс», это самые известные его произведения. У него в разы больше интересных статейных работ именно по философии истории, по историческому кризису. Из этого же языкового пространства — Марио Варгас Льоса, «Война конца света» — это мое любимое произведение из творчества латиноамериканских авторов. Оно тоже очень глубокое — про борение Духа, оно просто потрясающее, и я крайне его рекомендую.
Из относительно современных русских авторов ценю Юрия Домбровского и его «Обезьяна приходит за своим черепом» и «Факультет ненужных вещей». Это два произведения, которые крайне актуально читаются. Домбровский — человек с трагической судьбой, но его талант помещает написанное им в вечный литературный фонд, который с нами останется и который от нас никуда не денется.
Дальше начинается моя философская штука. Не будет удивлением, что я отдаю предпочтение традиционалистам, тот же Фёгелин, Честертон, Льюис с его «Мерзейшей мощью» на меня в свое время произвели большое влияние. Из прямо русских-русских философов-философов — это Бердяев и Несмелов, два прекрасных философа. Один более-менее известен, но тоже редко читается, а второй вообще не известен, хотя у него разработана очень мощная онтологическая картина мира. Из современных — грешным делом Джордана Питерсона люблю посмотреть. Не всё, но у него бывают хорошие и мощные гости и мощное интересное пространство, особенно в англоязычном культурном поле.
Подписывайтесь на проекты Павла Щелина!
Ссылка на Spotify: https://open.spotify.com/show/5oZtcoyeaQ2ew0fUaIKseA
ТГ-канал — https://t.me/common_sen
Patreon — https://www.patreon.com/pavelshch?fan_landing=true&view_as=public
