«Полит.Ру» запускает новый проект — «После»: в его рамках мы будем беседовать (уже беседуем) с разными интересными нам людьми о возможных вариантах российского будущего. А это что-то вроде введения, разговор в своем кругу. Говорят люди, которые придумали «После»: Дмитрий Ицкович, издатель «Полит.Ру», журналист Андрей Громов, и Иван Давыдов, главный редактор проекта.
Иван Давыдов: Почему «После»? Потому что про настоящее разговаривать не только нельзя в силу разных законодательных инноваций, но и, как ни странно, не интересно. Конечно, с одной стороны, вокруг происходят события, которые, как справедливо заметил Сергей Лавров, меняют весь мировой порядок, события, которые вызывают глубокий эмоциональный отклик, но по сути происходящего сказать-то и нечего. Если вы посмотрите на любой разговор, который не является простым воспроизведением сводки новостей, то увидите, что это либо чистая эмоция, либо, наоборот, попытка эмоции приглушить, успокоить, оказать терапевтическое воздействие на себя и на собеседников. Но если искать смыслов, реальной опоры для рассуждений, то настоящее при всей его важности не очень интересно. Про ближайшее будущее говорить тоже не очень интересно. Оно одновременно критически непредсказуемо в деталях, но вполне очевидно в основных своих векторах.
А что, если позволить себе сильную гипотезу и предположить, что у нашей страны будет какое-то будущее после всего, какое-то другое будущее, не то, которое предопределено нынешними событиями? Мы предлагаем допустить провал в рассуждениях и, не сосредотачиваясь на том, как это будущее будет вытекает из нынешней ситуации, сразу попробовать говорить об этом фантазийном будущем. О той другой, желанной для наших собеседников России. О том, каким оно будет или может быть, конечно, о том, что можно и нужно делать для реализации наших мечтаний (разумеется, в тех пределах, в которых это допускает обновленный Уголовный кодекс Российской Федерации), о том, что делалось не так в последние десятилетия, что не позволило нынешней России стать той самой «другой». И конечно, мы постараемся избегать излишних абстракций и сосредоточиться на том, что может быть реализовано, что вытекает из логики реальной жизни, как мы и наши собеседники ее понимаем. Допущение, что с неба спустятся ангелы и подарят нам радость и счастье, безусловно, желанно, но строить на этом основании какие-то рассуждения невозможно.
Дмитрий Ицкович: Собственно, когда мы говорим, что нам не интересна сегодняшняя повестка, то имеем в виду, что тут мы ничего не можем сделать. Никакие рассуждения, никакие наши эмоции сейчас не могут быть трансформированы в какие-либо действия, меняющие реальность.
Андрей Громов: То есть мы, по сути дела, хотим восстановить причинно-следственные связи — от наших поступков и действий к реальности, и для этого смещаем горизонт в будущее, причем именно в фантазийное. Мы, на самом деле, хотим получить ответ на вопрос «Что делать?», но для этого будем расспрашивать людей не про реальность настоящего, а про их представления о несуществующем. И давайте тогда начнем с нас. Итак, к чему стремиться? Чего критически не хватает? Ну и, наконец, что делать?
Давыдов: Ну, начну так: я убежден в том, что Россия — страна европейская. Именно это наш естественный путь и естественная логика развития. А потому нет никакой предопределенности в том, что ценность прав и свобод человека у нас не воспринимается ни властными элитами, ни большинством населения как ценность. Все это результат катастрофического периода Советской власти и полного пренебрежения этой проблематикой у тех, кто создавал новую Россию после развала СССР. Их экономический детерминизм просто не предполагал, что ценности нужно как-то внедрять, закреплять, защищать. Рынок всё сам расставит на свои места, и если запустить рыночные механизмы, то по мере экономического развития страны всё остальное само приложится и разовьется. Они строили свою экономическую модель на основании логики свободы и прав человека, но ничего не делали для укрепления этих самых прав и свобод. И даже, наоборот, по сути дела, своими действиями разрушали ту первичную ценностную базу, которая была создана естественным порывом русских людей к свободе в годы крушения СССР. Логика выживания, в которой оказалось большинство населения в 90-х, при стремительно растущем неравенстве и ощущении тотальной несправедливости, — худшая среда для закрепления ценностей свободы и прав человека, зато идеальная для стремительного распространения чудовищного советского ресентимента.
Ну, а потом и мы — те, кто эти ценности понимал и осознавал как базовые, тоже ничего не сделали. Мы с радостью ухватились за то, что у нас было право писать в газеты и в интернете всё, что мы хотим, читать всё, что мы хотим, ездить, куда мы хотим, и не очень заморачивались о том, что происходит со страной и согражданами. Мы жили в той самой желаемой европейской России, но из-за безответственности, высокомерия и беззаботности всё профукали. И теперь возвращение будет куда более тяжелым, чем после развала СССР. Теперь не только согражданам придется доказывать, что Россия — европейская страна и все эти европейские ценности ровно так же и наши, но и самой Европе.
Сейчас модно говорить, что мы за последний месяц с небольшим вернулись в 90-е годы. Но это совсем не правда. Мы никуда не вернулись: мы идем в небывалое будущее. 90-е были временем, когда тот же самый Запад смотрел на нас как на вернувшегося блудного сына. Конечно, может, немного неполноценного, убогонького, да, но все-таки они понимали, что мы для них свои. Они были рады нашему возвращению в семью. Сейчас всё с точностью до наоборот — Запад не желает видеть в нас своих, видеть в нас людей. Причины, которые это вызвали, понятны, но по факту возвращение в Европу теперь будет уже исключительно внутренним делом. Нам придется самим становиться Европой, без какого-либо доброжелательства с той стороны. Впрочем, может, так и надежней получится.
Ицкович: Недавно, я разговаривал с Виталием Найшулем, и он озвучил важную, как мне кажется, мысль. В 90-х бенефициаром реформ был топливно-энергетический комплекс, а в нулевых бенефициаром стало КГБ. И тут самое важное, что ни в первом, ни во втором случае бенефициарами не были субъекты политики. В первом случае это были чисто экономические субъекты, во втором случае — силовые, органическая функция которых — защищать и ограничивать. Политические силы если и были, то оказались глубоко на обочине, а потом и вовсе растворились.
Давыдов: А ведь это тоже результат нашей безответственности и беззаботности. Я хорошо помню, как в нашей среде даже те, кто кормился от политики, с глубоким презрением относились к любой реальной политической деятельности. Смотрели на любого искреннего политика свысока, воспринимали их как городских сумасшедших.
Ицкович: Да, политика у нас находится вне культуры. Общество не воспринимает занятие политикой как достойное, как настоящее. Так в советское время относились к торгашам, к тем, кто работал в торговле. Тот же советский мясник был вполне влиятельной фигурой, он мог зарабатывать очень хорошие деньги, но туда не шли «нормальные люди», и люди из торговли воспринимались как особая внекультурная каста. Я как-то спросил у отца: ты можешь представить, что твой сын будет торгашом? Он даже вопроса не понял. Как так — торгашом? И с крушением СССР всё это сломалось. Сейчас торговый человек абсолютно никем не воспринимается как «другой».
Громов: А теперь, после последней «хипстерской революции», так и вовсе торговля стала модным занятием для продвинутой молодежи.
Давыдов: И да, если говорить о желаемом будущем, то что-то такое должно произойти и с политикой. С чем связаны наши проблемы, которые начались не в феврале этого года? Настоящие политические институты здесь почти никто не строил. От политики все воротили нос. Политика практически никем не воспринималась как поле для деятельности. А это важно. Логика свобод и прав человека существует именно в пространстве политического, они требуют противостояния и конкуренции разнообразных политических сил. И как раз сейчас многим людям, которые раньше не задумывались о важности политических институтов, приходит в голову мысль, что это как раз та недостача, без которой невозможна нормальная жизнь, нормальная страна, но зато возможны любые катастрофы. Это не значит, что прямо сейчас кто-то что-то создаст: возможностей для этого сейчас меньше, чем когда-либо. Но если ситуация как-то изменится, то многие деятельные и энергичные люди уже не будут воротить нос от политики и создания политических партий.
Ицкович: Мне кажется, даже понятен общий контур русской политической системы. Контур двух основных партий: евразийцы и европейцы. Не левые и правые, а именно евразийцы и европейцы.
Давыдов: Как раз в 14-м году, в самый разгар всех этих событий, был удивительный опыт. Я метался по разным мероприятиям, и в течение одной недели побывал сначала в Южно-Сахалинске, а потом в Калининграде. И тогда меня потрясла простая мысль: мы портим себе отношения со всем миром, спорим о том, где наши исконные земли или где не наши, и при этом мы живем в гигантской неустроенной стране. И если бы мы обратили внимание на эту страну, если бы бросили силы на ее обустройство — не только государство, но и мы все как общество, — то мы бы построили по-настоящему глобальный русский мир, который при этом не предполагает никаких ссор, войн и конфликтов со всем остальным миром.
Громов: Но вот как раз евразиец тебе бы возразил, что как раз предполагает и ссоры, и конфликты.
Давыдов: Когда у нас будут нормальные партии, я как представитель европейской партии ему скажу: «Ну и дурак ты, евразиец, рассуждаешь о своих абстракциях, а лучше съезди куда-нибудь под Вологду, посмотри на недостроенный коровник, и если сможешь — дострой. Открой кафе, хотя бы одно, в Сольвычегодске, потому что сейчас там нет ни одного, а потом, если останется желание, пойдешь ссориться — с кем там ты хотел поссориться».
Ицкович: Все-таки то, что мы тут говорим — это всё, скорее, приглашение к диалогу. Хочется послушать людей, которые и про демократию, и про коровники знают и понимают лучше, чем мы, имеют другой взгляд. И вообще поговорить с разными умными, живыми, деятельными людьми. Мне кажется, главное сейчас — выйти за рамки того круга вопросов и ответов, в котором мы варились последние тридцать лет.
Материалы проекта «После»:
Владимир Пастухов. Величие и покаяние.
Борис Куприянов. «Мы всё это время просвещали друг друга»