Для проекта «После» Иван Давыдов поговорил с медиааналитиком, научным сотрудником Анненбергской школы коммуникаций Университета Южной Калифорнии Василием Гатовым о том, почему именно сейчас вопросы предвидения будущего особенно интересуют людей, о том, какие варианты будущего кажутся возможными для России, и о том, что блокирует любые рассуждения о «не очень страшной России будущего»
В силу ряда обстоятельств я всегда очень интересовался тем, каким будущее предстает перед разными мыслителями — теми, которые называют себя футурологами, теми, которые просто любят рассуждать о будущем, философами, экономистами, инженерами. Практически в любой отрасли современной науки и культуры можно найти значительные группы людей, которые интересуются будущим и пытаются этот интерес каким-то образом — как бы найти правильное слово — рационализировать. У этого есть очень большая история, потому что люди всегда, и за 40 тысяч лет до нашей эры тоже, задумывались о том, что будет завтра, или послезавтра, или через год. И постепенно они выработали некоторые способы предсказания будущего, которые облегчали им жизнь, потому что позволяли строить планы, позволяли не зацикливаться, например, на текущих сложностях и верить в какое-то более-менее светлое завтра. Меня интересуют примеры достижения каких-то очень важных прозрений, успешная практическая футурология. Меня интересуют люди, которым удалось увидеть будущее, причем не просто увидеть, а увидеть очень важные вещи. Потому что одно дело — это предсказать век машин, как это сделал Жюль Верн, а другое дело — предсказать этические проблемы, с которыми человек столкнется по мере роботизации, что сделал сначала Карел Чапек, а потом Айзек Азимов в своих великих произведениях. У этих предсказаний немножко разная ценность для культуры. Кстати, я хочу сразу подчеркнуть, что меня гораздо больше в этом интересует культурный и даже культурологический момент, нежели какой-то прикладной, хотя, безусловно, я в курсе, разбираюсь и умею применять прикладные методы прогнозирования.
Некоторое время назад с одним моим коллегой, работающим в Джорджтаунском университете, мы заговорили об этом. Он спросил у своих студентов, интересно ли это им, и неожиданно у них появился к этому очень большой интерес. Они хотят понять, как это всё вообще было устроено и как это устроено сегодня. Собственно говоря, отсюда родилось желание превратить это в более-менее систематический курс. Вокруг этого, естественно, появилось некоторое количество мыслей, которые я раньше просто никогда не клал на бумагу. Появляются какие-то параллели, которые вдруг неожиданно вылезают из твоей головы, и ты начинаешь систематически выкладывать вещи на бумагу или в презентации, и вдруг становится ясно, что вот это связано с этим, хотя ты никогда об этом не задумывался. Я не спешу, мне еще до сентября этого года готовить этот курс, я постепенно складываю это всё в бумажки, презентации и так далее, и надеюсь, что это будет интересно. Это будет несколько лекций. По ощущениям, наверное, четыре. Может быть, три. А там дальше посмотрим, может быть, получится что-то более серьезное.
Сейчас для меня первичный вопрос — это лекционная модель. А если буду в силах, если буду чувствовать, что это может превратиться в книжку, тогда с удовольствием переведу это в книжку. Хотя здесь, по большому счету, очень важен редактор. Я сразу могу сказать, что я не считаю себя худшим редактором в мире, но я прямо чувствую, что мне постоянно нужен второй глаз. Поскольку это большая и широкая тема с массой внутренних дискуссий, и это еще я копаюсь в историческом аспекте, потому что более прикладные методы, такие как «воронка предсказаний», сформулированная Питером Шварцем в его книжке The Art of the Long View («Искусство дальнего взгляда»), — они как раз у меня хорошо описаны, я несколько раз делал презентации на эту тему. Как это делается, почему это сегодня является важным инструментом, сценарный метод — все эти вещи я более-менее понимаю, как описывать. А вот как человечество дошло до жизни такой, что ему потребовалось в противовес метафизическим методам предсказания будущего, таким, как астрология, создать формализованные и более научные методы… Хотя, конечно, предсказание не является наукой, это междисциплинарная область, которая имеет очень плохо очерченные границы и потому плохо поддается формализации. Но, с другой стороны, когда времена становятся волнительными, когда люди испытывают острую неуверенность и страх перед завтрашним днем, важность того, что говорят футурологи, очень резко возрастает. Я просто хочу напомнить, что буквально на каждом массивном сломе эпох появлялся пророк, начиная от Иоанна Богослова и заканчивая Нассимом Талебом, который предсказывает своих черных лебедей, своих всадников Апокалипсиса и свой Страшный суд.
Я, пожалуй, сделаю сразу некоторое допущение: будущее России невозможно рассматривать в отрыве от будущего нескольких стран, которые являются ее ближайшими соседями, и прежде всего, понятно, Украины. В меньшей степени, может быть, Казахстана, но это тоже очень важно, Узбекистана и Китая. Вот это четверка стран, которые географически и политически неразрывно связаны с судьбой России, и всегда были связаны. Они, конечно, оказывают существенное влияние на потенциальное будущее страны. В меньшей степени это относится к Белоруссии, хотя она тоже важна, и еще в меньшей степени относится к балтийским странам и, соответственно, к Польше. Я сразу могу сказать, что более-менее рациональный прогноз не может исключать постоянного учета событий, происходящих там. Конечно же, хорошее будущее для той территории, которую мы называем Российской Федерацией, полностью связано с прекращением СВО.
Конфликт России и Украины неизбежно должен прекратиться, для того чтобы хоть какое-то хорошее будущее просматривалось. Проблема милитаризованного состояния России и российского общества, равно как и проблема лидерства Путина, — это блок на пути любых рассуждений о реалистичных или позитивных — потому что совершенно необязательно, что позитивное является реалистичным, — вариантах будущего.
Когда в центре внимания, в центре деятельности государства оказывается его военная машина и военно-политические цели, совершенно необязательно оправданные и совершенно необязательно прекрасные, обо всем остальном, включая прогресс, включая развитие человеческого потенциала, развитие науки, образования, культуры, открытости и так далее просто приходится забыть. Они по инерции продолжают каким-то образом наполняться смыслами и деньгами, но всё равно в центре общественного и властного сознания находится война в ее философском смысле. Как говорится, всё для фронта, всё для победы. Прежде всего это сказывается на том, что из формализованных устремлений общества, которые представлены государством и окологосударственными институтами, исчезает гуманитарная составляющая. Практически полностью всё подчиняется интересам военной машины, военной промышленности и генералов с политиками, которые мечтают о достижении какого-то непонятного результата, а это плохо для развития страны и вообще для будущего.
Причина, по которой таким же блоком является Владимир Путин, заключается в том, что он долго и последовательно уменьшал размер людей, работающих с ним над стратегией существования страны. Не над стратегией развития даже, а именно над стратегией существования. Он их уменьшал не только с точки зрения значимости, он их и исключал тем или иным способом: не допускал к выборам и многие другие, гораздо менее приятные вещи делал. В результате мы не можем увидеть никакую персонифицированную фигуру, которая его сменит или хотя бы могла сменить. Потому что первое — Путин не вечен, у него есть предел жизни, как и у любого из нас. Второе — можно теоретически представить, что у Путина могут измениться персональные планы. Например, он может захотеть последнюю часть своей жизни провести в несколько меньших заботах, чем те, что у него есть сейчас. И в результате окажется, что тот список потенциальных лидеров страны, от которого можно отсчитывать, как это будущее формируется, у нас, по мандельштамовскому выражению, состоит из «полулюдей», только они полулюди с точки зрения их размера. Мы можем представить себе, что будет происходить, если преемственность власти в России будет осуществлена конституционным путем? То есть вот Путин ушел, и Михаил Мишустин становится исполняющим обязанности президента страны.
А рядом еще десяток полулюдей — я подчеркиваю, полулюди — это в данном случае не этическое выражение, а размерное, показывающее их политический вес, — таких как Патрушев, Бортников, Кадыров. Как это всё будет работать? Полная непонятка!
Проблема заключается в том, что мы не знаем, в каких «полных людей» они развернутся. Даже исходя из российской истории мы знаем, что этот разворот может выглядеть совершенно не так, как этого ожидают любые аналитики, прогнозисты или пророки. Кто мог поверить в то, что Екатерина Великая станет великой, когда граф Орлов закончит жизнь ее царственного супруга? Точно так же, как после смерти Сталина в результате сложной и далеко не всегда предсказуемой модели преемственности к власти пришел Никита Хрущев, сыгравший центральную роль в развороте от закрытой системы общества к хотя бы приоткрытой, которая, в конце концов, оказалась смертельной для советской модели. У нас отсутствует знание, которое есть у стран с более институциональными политическими режимами, будь то демократия или монархия (это в данном случае неважно). Так, например, в Парламенте Соединенного Королевства есть консерваторы и есть социал-демократы-лейбористы. И в бесконечной смене премьеров одной партии на премьеров другой партии проходит политическая жизнь Великобритании. Поэтому что-то предсказывать достаточно просто, ведь усредненно эти партии проводят, может быть, не совершенно идентичный, но похожий курс, что связано с необходимостью учитывать интересы избирателей другой политической стороны. То же самое в Соединенных Штатах, то же самое в абсолютных монархиях — понятно, что придет в какой-то момент принц, станет королем, падишахом или кем угодно и теоретически может начать какие-то реформы, у него могут быть какие-то идеи. Но, во-первых, у современной монархии довольно медленное государство, а во-вторых, очень часто это государство с огромным количеством ограничений даже для вполне себе самовластного правителя. А вот авторитарные режимы, тем более авторитарно-персоналистские, каковым фактически и является Российская Федерация, — это режимы, в которых будущее заведомо замутнено и загорожено фигурой текущего автократа. Это первое важное соображение.
Второе важное соображение — что такое хороший вариант будущего для России? И здесь начинается резкая политизация проблем предвидения, потому что для людей, назовем это так, с жестко-националистическим подходом, то есть для таких, которые как бы находятся в режиме «Россия — превыше всего», не так важно, как выглядит политическое устройство страны, зато важно, что в центр любого решения ставится величие, неделимость и мощь того государства, к которому они себя причисляют. Для этих людей хорошим является то будущее, в котором Россия остается огромной, сильной, неделимой, влиятельной, может быть, изолированной, но уважаемой страной, и, что для них, наверное, представляет какую-то важность — пафосной страной. Для любого человека, занимающимся культурным измерением политики, проблема пафосности государства стоит где-то сбоку, но она всегда есть.
А есть, например, другой фронт — это люди, которые являются локальными националистами. Речь о представителях «недодавленных» регионалистов, сепаратистов, назовем это так, которые четко ориентированы на достижение национальной независимости своих территориальных образований. Для них такая Россия, которую я описал выше, абсолютно неприемлема. Для них хорошая Россия — это распавшаяся Россия. Хороший образ будущего для них — это отсутствие России как единого государства.
А есть люди, которые исповедуют либерально-демократические взгляды, но не в том виде, в котором их Жириновский осмыслял, а в более-менее стандартном. И здесь мы видим, что эти люди говорят: а давайте сначала восстановим в какой-то мере государство, в котором народ является источником власти, давайте попробуем изменить ту автократическую модель, которая возникла в России, на модель, хоть в какой-то степени учитывающую разные интересы, в том числе и те, которые нам, может быть, не очень нравятся как остро-националистические или остро-сепаратистские, давайте восстановим нормальное исполнение законов, давайте перестанем воевать, давайте перестанем угрожать, давайте попробуем стать мирным государством, которое соблюдает какие-то правила. И в большинстве случаев получается, что люди с демократическим сознанием исходят из необходимости соблюдать те правила, которые возникли в мире после окончания холодной войны, и предполагают, с одной стороны, доминирование западного блока над миром, а с другой — глобалистскую прагматическую повестку дня: «Давайте мы все будем хорошо развиваться, у нас будет много денег, и мы будем от этого счастливы, и давайте выбросим все эти идеи по поводу национального величия и геостратегии на помойку истории, и каждый займется теми важными вещами, которые есть в глобалистской повестке дня. Например, проблемой климата, проблемой глобального здоровья, проблемой бедности в мире и проблемой чистой воды, которые с нравственной точки зрения гораздо лучше, чем проблемы величия России».
И в этой точке мы обнаруживаем, что «хорошая Россия» для каждой из важных групп своя, и в большинстве случаев эти модели будущего остро противоречат друг другу. Как мы можем сузить этот коридор? Как мы можем исключить политизацию из наших рассуждений? Прежде всего, подключив фактор возможного в нашем анализе, потому что желаемое будущее можно описать в максимальных терминах, как я и сделал в предыдущем блоке рассказа, а можно описать в минимальном. Все, в принципе, согласятся, что жить в стране, имеющей мирные отношения с соседями, лучше, чем в стране, которая имеет с ними постоянный конфликт. Это просто лежит в области рационального, прагматического понимания существования государства.
Более-менее все согласятся, что сегодняшнее состояние институтов российского государства неприемлемо для того, чтобы двигаться в будущее, потому что эти институты заменены интересами небольших групп людей, которых оберегает власть, причем зачастую в отсутствие более-менее рационального, например, юридического объяснения, почему она это делает. Соответственно, гораздо лучше, чтобы институты стали независимыми от политической воли. Можно примерно представить, что все заинтересованы в справедливом и независимом суде, решения которого являются обязательными. Так или иначе, с любым, даже самым безумным, патриотом-националистом можно договориться о том, что в приличном, приемлемом будущем в стране должны соблюдаться основные права человека. Более-менее широко любые части российского общества поддерживают идею того, что государство у нас должно быть секулярным, а не квазирелигиозным, и так далее. Наверное, какие-то базовые вещи проговорить можно, и это приемлемый вариант для всех. А дальше посмотрим, кто окажется более влиятельным, кто сможет в этой ситуации сформировать эффективные политические силы, выиграть выборы и при этом быть неким образом ограниченным, для того чтобы не повторить вот эту самую «петлю Путина», которую мы наблюдаем уже почти 30 лет.
Последний пункт заключается в том, что возможно. И здесь я должен буквально в нескольких словах объяснить принцип сценарного планирования, который называется «воронка будущего». Представьте себе, что у вас в руках конус, расширяющийся от той точки современности, где вы находитесь, в бесконечное, в абсолютное будущее. И верхняя часть вашего конуса, которая как бы ограничивает возможность позитивного развития, — это то хорошее, что может случиться, а нижняя часть — это плохое. Соответственно, ваша реальность всегда окажется где-то посередине, она колеблется как синусоида внутри этого конуса, двигаясь от чуть более позитивного развития к чуть более негативному или к остро негативному, а потом возвращаясь в позитив. И сценарии в большинстве случаев описывают три группы вероятностей.
Одна — это когда всё складывается хорошо, когда, как мы по-русски говорим, каждое лыко становится в строку. Самый негативный сценарий — когда всё идет не так, когда ошибка множит ошибки. И третий сценарий — когда всё серединка на половинку. Этот сценарий более мелкий, он не так далеко в будущее позволяет заглянуть, он гораздо более прибит к 3–5-летнему среднесрочному планированию и вряд ли может быть продолжен дальше без существенного повышения возможности ошибки. И мы видим, что в рамках позитивного сценария для подавляющего большинства россиян хорошим вариантом развития является крушение путинской надгосударственной надстройки, полумафиозной или даже мафиозной, которая в некотором смысле оккупировала ряд институтов и таким образом превратила их в зомби. Будет ли это революционное обрушение, будет ли это обрушение в смысле потери влияния на фоне очень серьезного экономического или иного коллапса — не так важно, важно, что одним из центральных ключей будущего является восстановление нормальной социальной модели. Оно может пойти через появление benevolent dictator, то есть диктатора с добрыми намерениями, который производит вычищение авгиевых конюшен и дает народу в буквальном смысле как монарх какую-то проскрипцию свободы, типа «договаривайтесь дальше сами». Этот вариант, наверное, следует признать более-менее идеальным для всех: «Давайте на первом этапе займемся вычищением авгиевых конюшен и разрушением ложных конструкций до основания». Лучше, если это будет делаться человеком с отсутствующими политическими амбициями, который, предположим, делает это просто потому, что видит, насколько всё плохо. Это может быть кто-то в буквальном смысле из ближайшего окружения того же Путина, а может оказаться какой-то никому неизвестный генерал, который в какой-то момент скажет, что караул еще не устал и у него еще очень большие и хорошие танки. В любом случае этот сценарий желателен и отчасти возможен, но реалистичен он все-таки тогда, когда фактор страха перед конкретным человеком исчезает.
Более негативный вариант — когда противоречия, существующие между разными группами в окружении Путина, между разными территориальными группами, военными группами и частными интересами сбрасывают страну в модернизированную версию гражданской войны. Это наихудший, ужасный и чудовищный сценарий, который, безусловно, возможен, но никем не желаем и крайне опасен для любого планирования того, что может происходить со страной, территорией и народом.
Реалистичный сценарий, скорее всего, можно описать как накопление ошибок в существующей модели режима. В какой-то момент это количество ошибок оказывается неприемлемым для очень значимого числа людей, располагающих хотя бы крупицами власти. Может быть, я немножко образно выразился, но на самом деле это ситуация, в которой человек осознаёт, что он не может дальше в такой конструкции существовать, работать, быть десижнмейкером, быть носителем каких-то идей. Он говорит: «Всё достало!» Это в некотором смысле похоже на ситуацию Февральской революции 1917 года, которую как таковую совершили люди, прекрасно вписанные в систему самодержавной имперской России и движимые прежде всего осознанием простого факта: так жить нельзя. Что за этим последовало, конечно, лучше исключить из дальнейшего анализа, потому что вот тут история не развивается шаблонно. Но по факту мы здесь находимся примерно в такой точке: самое лучшее, что может произойти, — это появление benevolent dictator, самое худшее, что может произойти, — это ускоренное сваливание в подобие гражданской войны, и среднее, что может произойти, — это «верхушечный» бунт, приводящий к гражданской революции, опять же, к «верхушечной», с дальнейшим предложением промежуточных альтернатив. Потому что понятно, что никакой ясной модели прекрасной России будущего ни у кого нет. Это конструкция, которая построена на том, что система возвращается к некоторой более рациональной нормальности.
Путин, как и многие автократы XXI века, является следствием усложнения систем лидерства в широком смысле этого слова. Если мы посмотрим на большие корпорации, которые сегодня в некотором смысле являются упрощенными моделями государств, то мы увидим, что есть три типа лидерства, совершенно четко транслирующиеся в политический сегмент с соответствующими ярлыками. Есть относительно демократичные лидеры, которые возникают во главе корпораций в результате естественного политического отбора как люди с наибольшими рационально осмысленными компетенциями, необходимыми, чтобы руководить компанией. Они, может быть, не самые талантливые, они могут быть не самыми сильными харизматиками, они могут вообще быть не харизматиками, а унылыми бухгалтерами, но их появление во главе соответствующих корпораций является результатом ответа на интересы самой корпорации. Это могут быть интересы хозяина корпорации, а могут быть интересы и акционеров корпорации.
Второй тип лидера — это харизматичный авторитарный диктатор. Лучше всего себе здесь представить Илона Маска. Такой лидер — человек с мощными харизматичными идеями, со сверхпланами, с чем-то, возбуждающим аудиторию как внутри компании, так и снаружи. И это довольно сложный лидер с политической точки зрения и не так часто встречающийся, я бы сказал. Но, конечно, такие люди есть даже сейчас, при всей политической неприятности. Например, Виктор Орбан — он такой. Таким был Чавес, таким был Андрес Обрадор, президент Мексики несколько циклов назад. Это такие люди, которые могут очень быстро прыгать от совершенно диктаторских решений к совершенно демократическим, популистским даже, я бы сказал. Трамп отчасти такой, другое дело, что он не харизматик, он нарцисс, но это не имеет принципиального значения.
А есть последний тип, который довольно часто встречается, — это тип человека, который привлекает в себя инвестиции других людей. И Путин в некотором смысле — это такой оккупант позиции, который всем обещает высокую отдачу на их инвестиции. Поэтому его сила и его важность, избыточная, безусловно, для современного российского общества и государства, в том, что он воплощает инвестиции, сделанные в него различными группами, которые он этими же инвестициями скрутил в бараний рог, потому что если они не будут его поддерживать, то их ждет страшная судьба. И в этом смысле он такой же, как Си, и очень похож на Мадуро, который держится благодаря тому, что инвестиции армии, сил безопасности и наркокартелей в него оказались примерно одинаковыми. И такие лидеры характерны тем, что о цели своего властвования они довольно быстро забывают, а вот балансирование, умение скрутить в бараний рог и удерживаться на верхушке для них гораздо важнее, чем какая-то объявленная стратегия. Более того, такой лидер может совершенно спокойно «забывать» о ранее заявленных целях. Мы же люди довольно взрослые и еще не страдающие тяжелыми формами маразма, и прекрасно помним, как с 2000 года менялись, исчезали и забывались разного рода стратегические цели, которые ставились. А примерно начиная с 2008–2009 года никаких стратегических целей уже и не ставилось, зато возникли очень гибкие, пиар-удобные модели — ну, у нас есть какие-то общие национальные проекты, будем разговаривать в этой терминологии. Для простого человека национальный проект — не лозунг, не краткая формулировка его макропотребностей, а какие-то жуткие, какими они и являются, бюрократические, на тысячи страниц инструкции, написанные чудовищным языком, который никому не понятен, превращающиеся в IT-системы, которые непонятно как работают, и в формулы и формуляры, которые никому не нужны на самом деле. Поэтому я настаиваю на проблеме: для Путина принципиально сохранить влияние на все группы и на тех инвесторов, которых он привлек в свое существование и на которых он базирует свою власть, — от генералов до Ковальчуков и от чекистов до бандитов, от Грефа и других госменеджеров до процветающих чиновников и коррупционеров. Для него сохранение этого баланса, этого сложного краба, который стоит на многих ногах, но при этом всегда готов откусить себе какую-то часть ноги, просто потому что для него это прагматически важно, — это такая модель, которую я вижу.
Если бы я сегодня был страховщиком и мне предложили бы застраховать существование Российской Федерации, то я поставил бы очень высокий актуарный коэффициент и сказал бы, что шанс Российской Федерации перестать существовать как государство в следующие пять лет довольно высокий, выше, чем, например, шанс на возвращение Трампа в Белый дом, существенно выше. В основном это связано с тем, что затуманенное сознание Путина и поддерживающих его групп элит ведет их к еще бóльшим умножающимся ошибкам в управлении всей этой системой. Они себя очень успокаивают тем, что российская экономика показала бóльшую устойчивость, чем предполагалось, к санкциям и к другим проблемам, но это просто означает, что даже частично-рыночная экономика более устойчива, чем плановая, командная. Можем ли мы предполагать, что в ближайшие несколько месяцев у кого-то из имеющих более-менее постоянный доступ к телу, появится смелость, с одной стороны, и аргументы — с другой, чтобы объяснить, в какой тупик нынешняя ситуация ведет Россию? Может ли такой человек появиться? Да, условно говоря, какой-нибудь Герасимов, Мантуров или Мишустин может начать возражать Путину, причем видимо и публично, то есть в ситуации, когда это не закрытая встреча на троих-пятерых, а более-менее коллективное выступление. Исключать этого нельзя, но поверить в это трудно.