В рамках проекта «После» Дмитрий Ицкович и Иван Давыдов поговорили с юристом и политологом Владимиром Пастуховым о том, почему эффективная судебная реформа невозможна без переустройства всей политической системы, о том, зачем России новое учредительное собрание, и о том, где искать людей для решения всех этих задач.
О судебной реформе много говорилось в последние годы, и писать больше практически не о чем. Все слова сказаны, все идеи озвучены, а воз и ныне там. Поэтому я скажу странную вещь: я разочаровался в идеях какой бы то ни было частной судебной реформы. Есть, конечно, какой-то магический кристалл, посмотрев сквозь который на наши правовые институты, можно изобразить их в таком виде, что они исключат зависимость суда от власти, коррупцию и всё плохое и станут похожи на что-то хорошее, типа европейской — ну, или хотя бы японской — судебной системы. Однако жизнь показывает, что извратить, свести к нулю и сделать своей противоположностью можно абсолютно любой институт судебной системы. Можно ввести суд присяжных и со временем превратить присяжных в послушных истуканов, которые штампуют решения судьи. Можно создать квалификационные коллегии, советы судей, судебное самоуправление и в конечном счете обнаружить, что всё держится на понятийной вертикали, где каждый трясется не только за свое место, но больше всего за то место, которым он сидит на этом месте, и ничего не работает. Нет частного вопроса судебной системы — есть общий вопрос о разделении властей в государстве. Нет никаких гарантий качественной работы судебной системы, спрятанных внутри самой судебной системы.
Можно плохо сконструировать судебную систему и даже при хорошей политической системе окажется, что она не работает. Можно напортачить и сделать так, что в общем и целом коэффициент полезного действия судебной системы будет близок к нулю, даже при хорошо работающей политической системе. Но сделать так, чтобы политическая система была, мягко выражаясь, дерьмовая, а судебная система очень хорошо работала, практически невозможно.
Вернее, возможно, но только если много-много веков она у тебя хорошо работала, потом политическая система испортилась, а судебная система осталась как айсберг в океане, который не успел растаять, и лед всё подмораживает кругом, и в конце концов может дождаться своего часа, для того чтобы исправить политическую систему. Судебная система при Пиночете всё равно продолжала функционировать, сохранила себя, и всё кончилось тем, что судебная система дожала самого Пиночета. Вопрос упирается в то, сможем ли мы конструировать такую политическую систему, при которой суд в России является действительно самостоятельной властью, а не министерством по делам гражданских и уголовных дел. Если мы такую систему сможем создать, тогда всё это будет работать. Всё упирается в более широкий вопрос полномочий судов в сравнении с президентской властью, законодательной властью. Нужны встроенность судов в политический арбитраж и способность суда защитить себя политически самому. Потому что если суд себя политически защитить не может, то его не сможет защитить уже никто.
Перефразируя поэта: мы конституцию учили не по Гегелю. Какие-то вещи, на которые у европейцев было 200–300 лет, мы сейчас только начинаем осознавать. Почему? У нас был типично русский начетнический подход к юридическим формулам. Мы спокойно их переписывали. Написали свою Конституцию. Разделение властей, плюрализм… И, с моей точки зрения, подавляющая часть авторов никогда в жизни глубоко не вдумывалась, что это всё значит. Это ключевая проблема. Мы активно заимствовали европейские правовые категории. Но заимствование оказалось крайне поверхностным. Мы брали это всё не задумываясь, и всё, что мы брали, превращалось в свою противоположность. Мы только сейчас начинаем понимать, что там были смыслы второго и третьего порядка. Одна из проблем в том, что эта система только тогда и работает, когда три ветви власти стоят, приложив к виску друг другу по дробовику. Вот такая мизансцена. Если один оказался слаб и свой дробовик отпустил — его съели. Как только его съели — всё остальное схлопнулось.
В чем я вижу наш ключевой конституционный прокол, урок и слабо намеченную пунктирную линию для выползания из той ситуации конституционного кризиса, в которой мы находимся с 1993 года? Мы самое главное, самую политически важную часть Конституции зажевали. Мы отдохнули душой на ее лозунговой и такой принципиальной части. И нельзя сказать, что это оказалось бесполезным. Я по молодости считал, что это совсем бесполезно, а с формированием той системы, которую мы называем путинской, стал понимать, что это было полезно. Это, наверное, тоже надо было сделать, сформулировать принципы, идеи, хотя бы надеть на себя майку с надписью «Что такое хорошо и что такое плохо». Чтобы можно было белые буквы на черном фоне отличить, чтобы они не смешались в одно. Но этого недостаточно. Необходим был механизм отделения хорошего от плохого. Сепаратор такой. И его не то чтобы не создали, а вместо него поставили смеситель из старого душа…
Конституцию 1993 года готовили циничные и умные ребята. На ком лежит ответственность? Она не на дебилах лежит, она как всегда лежит на таких, как мы сами, на тех, которые всё понимают. Уверен, что вокруг президента и сейчас очень много таких, которые всё понимают. Я верю в экстаз стада, но я не верю в экстаз пастухов. И тогда тоже были те, которые понимали.
Авторам Конституции эти циничные ребята дали порезвиться, но раздел 3 Конституции РФ, где описываются полномочия президента и полномочия субъектов Федерации, — они это всё держали под контролем. Там два момента. Первый момент, и самый главный — «Чапаев и пустота». Ты сначала думаешь, что там написано что-то очень страшное, а потом понимаешь, что самое страшное состоит в том, что там ничего не написано. Там просто обломки каких-то механизмов управления государством, которые по определению работать не могут. Невозможно, чтобы дом держался на каком-то куске стены с прилепленным к нему мусоропроводом до 6-го этажа. А рядом есть в подъезде еще кусочек несущей стены, а всего остального нет. Они заболтали, зажевали тему. И возникла пустота, которая заполнилась «понятийкой». Собственного говоря, тогда и был создан простор для моего творчества с «понятийной Конституцией»: пустоту заполнили традиционализм и воровские понятия.
И второй момент: в эту пустоту тем не менее были включены какие-то вещи, оформленные в красивые слова, которые всю реальную полноту власти сосредоточили в руках президента РФ как единственного внятного института. Если говорить честно, то принципиального в конституционном смысле Путин мало чего добавил. Конституция уже была внутренне противоречивой, то есть она была самодержавной в своих структурных основаниях, и у нее сверху был либеральный фасад-побелка. Была самодержавная кирпичная кладка и сверху штукатурку положили в розово-приятных цветах. Путин никакие конституционные стены не построил и ничего не разрушил. Он отодрал с фасада этот ненужный декор. И оставил грубые стены, типа кладки ХVI века — многим нравится. Часто квартиры делают, отдирают всё, чтобы найти старые обои. Вот это такой очень важный момент. Принцип единовластия был там заложен изначально.
И еще важнейшая мысль: там не было никакой Федерации. Это была Конституция понятийно-унитарного государства. И будучи Конституцией понятийно-унитарного государства, она оставляла большую серую зону так называемых совместных полномочий. Со временем центральная власть, окрепнув, стала эти совместные полномочия выедать. И потихоньку произошло то же, что и с либеральными свободами: отодрали штукатурку, федеративные оконные рамы вышибли и вместо них поставили амбразуру унитарного государства. Путин по сути достроил ельцинскую Конституцию, в некотором смысле сделал ее аутентичной, очистил от некоторых иллюзорных наслоений, которые там были. И задача состоит сегодня в том, чтобы не переписать, а абсолютно заново создать этот раздел Конституции — конструкцию политической системы. Это такая суперзадача. И сложность состоит в том, что никогда ничего подобного в России никто делать не пытался. И даже не понимает, будет ли это работать в России. Вот в чем проблема. У нас была самодержавная империя Романовых, после смутного времени была самодержавная империя большевиков, после этого смутного времени осталась упадническая, декадентская самодержавная империя Путина. У нас никогда в жизни не было работающей конституционной системы, в основе которой стоят три мужика с дробовиками у висков друг друга.
Дробовики — это полномочия, которые есть у каждой ветви власти, и которые позволяют держать другую ветвь за интимное место. Этот дробовик — он не в висок направлен, а ниже гораздо. У суда должны быть такие полномочия, которые при определенных обстоятельствах могут блокировать работу президентской ветви власти и парламента. У парламента должны быть вшиты некие полномочия чрезвычайного характера, которые могут поставить суд на место и которые могут поставить в затруднительное положение президента. И у президента тоже должны быть полномочия. Вообще, система разделения властей — это вещь, которая продумывалась очень глубоко. И если нырять… Только здесь не должно создаться впечатление, что я в этом хорошо разбираюсь — я в этом плохо разбираюсь, я абсолютный дилетант, но что-то все-таки помню. Если нырять к отцам-архитекторам всех этих систем, то там же не так, что есть отдельно исполнительная, законодательная и судебная ветви власти, там идея в другом: у судебной власти всегда есть немного полномочий от исполнительной и законодательной. То же и для остальных ветвей.
Давайте называть вещи своими именами. Всякая власть едина, от бога ли она или не от бога, судить не берусь. И в реальности существует единая власть, потому что она есть функция общества, которое таким образом себя реализует. Но на определенном этапе жизни европейского общества кому-то пришла идея вмешаться в божий промысел. Взять социальный скальпель, разделить ткани и сформировать из них некую искусственную конструкцию, где то, что должно быть от природы единым, и является по сути таким, представляется конструкцией, натянутой на искусственный каркас.
Что такое конституционализм? В начале девяностых Паша Чухрай и Маша Зверева пригласили меня в замок Ла Напуль, где они тогда жили и писали сценарии. Там была такая удивительная история. Американская пара. Он был сыном очень богатого американского бизнесмена, архитектором-неудачником. Она — женой-красавицей одного из генералов, которые участвовали в европейском походе. Они встретились случайно в баре в Париже, влюбились. Она ушла к нему, он бросил всё, остался в Европе, они выкупили под Каннами этот замок Ла Напуль, где он реализовывал свои весьма оригинальные архитектурные идеи. И базовая идея была следующая. Он срыл в этом замке абсолютно всё натуральное, а потом восстановил это натуральное искусственно, но идея была довольно смешная. Сад, дорожки — всё должно было выглядеть так, как будто это всё совершенно естественно, но при этом, на самом деле, за каждым поворотом дорожки, за каждым расположением куста, за каждым выступом камня был строжайший математический расчет — это была декорация. Такая вот бредовая идея создать декорацию, которая полностью имитирует естественную жизнь, естественную природу. И он посвятил этому жизнь. Что такое конституционализм? Это то же самое. Мы разрываем естественную социально-политическую ткань на полоски и части и потом эту естественность воссоздаем искусственным путем, но уже с циркулем, карандашом, всеми другими приборами, рассчитывая… Мы воссоздаем естественное единство власти, но контролируемое нами, потому что мы его создали по специальному чертежу. Оно только выглядит естественно, на самом деле оно нами глубоко продумано. Извините за такую сложную аналогию, но в этом смысл конституционализма. Конституционализм — это возвращение к естественному единству власти путем искусственного сценария. Поэтому в принципе всё сводится к тому, что этот дробовик — это набор взаимно пересекающихся полномочий, где суд должен иметь ряд полномочий, которые блокируют работу парламента, парламент должен иметь ряд полномочий, которые могут заблокировать назначения судей, президент должен иметь ряд полномочий, которые позволяют продавливать свою инициативу и через парламент, и через суд. И при этом всё должно быть отрегулировано и работать как швейцарские часы — это суперзадача.
Из точки, в которой мы находимся, напрямую, без разрыва постепенности, выйти даже в законодательную власть, в новые выборы почти невозможно. Мы сегодня там же, где были ровно 104 года назад. Откуда убежали, туда и прибежали. Мы находимся в точке подготовки к учредительному собранию. Избежать учредительного собрания для России уже невозможно. Если мы просто выберем новый парламент, он тут же начнет тянуть одеяло на себя. Люди есть люди, жизнь есть жизнь. Все руководствуются сиюминутными текущими интересами. Не будет никакого интереса дальше продолжать эти реформы. Я не буду ссылаться на конституционный опыт России — это печально. Я лучше сошлюсь на конституционный опыт Великобритании. Все понимают, что избирательная система в Великобритании является абсолютно допотопной, и, мягко говоря, сильно не демократичной. Принцип «Победитель забирает всё» и нарезка мажоритарных округов приводят к тому, что практически никто, кроме двух правящих партий, реально участвовать в выборах не может. И мы все видим печальную судьбу либерально-демократической партии Великобритании, которая набирает очень значительную часть голосов избирателей, но при этом практически не получает мандатов. Она в каждом округе набирает 30 %, но вместо 30 % мандатов получает 5 % мандатов, так как ее все голоса приписываются победителю, они уходят в никуда. В свое время Блэр выдвинул идею необходимости провести избирательную реформу. Это была базовая идея, с которой он победил в 1999 году на выборах. Это была революционная победа. А дальше что произошло? Он победил, и стало совершенно понятно, что та старая система, которая уже обеспечила ему победу, обеспечит ему и следующую победу. Как только ты победил, эта система тебе крайне выгодна. И избирательная реформа в Великобритании в 2004 году не случилась, ее зажевали. Потом пришли следующие победители и тоже ее зажевали. Прошло почти 25 лет, а воз и ныне там. Поэтому я не очень верю, что таким методом можно что-то сделать.
С моей точки зрения, алгоритм будет простой. Из того тоталитарного состояния, в котором мы находимся, без директории, причем довольно недемократичной, насильственной, в лучшем случае — коалиционной, не выйти. Будет период транзита, какого-то временного правительства. Мне не важно, кто его будет возглавлять: Собянин, Навальный, Ходорковский, Шойгу, Патрушев… Кто-то будет, кто-то найдется. Будет период, внутри которого начнут совершаться минимальные действия по ломке старой матрицы и подготовке к созданию новой матрицы. И внутри этого переходного периода начнется работа по конституционному строительству. Та, которую мы только что обсуждали. И дальше, по всей видимости, возникнет необходимость созыва учредительного собрания и фактически перепридумывания России заново, где будет пакет и на новую Конституцию, и новые избирательные законы. После этого учредительного собрания мы можем говорить о каких-то выборах, которые будут. И о выборах президента, и о выборах законодательного органа, и о формировании судебной системы.
А где для всего этого взять людей? К сожалению, ответ очень простой. Никаких других людей, кроме тех, которых мы имеем, у нас не будет. Мы их не завезем ни с Марса, ни даже из Европы. Реальность такова, что нам придется жить с теми чиновниками, и в том числе судьями, которых мы имеем. Что касается их квалификации, я склонен думать, что 99 % наших проблем связаны не с квалификацией судей, а с их морально-политическим обликом. Но даже морально-политический облик — условная проблема, Все эти люди действуют внутри определенной матрицы. Я сторонник того, что надо менять матрицы, а не людей. Я противник глобальных люстраций. Когда вы берете вместо одних людей других, но не меняете матрицу, вы увидите, что ничего не добились.
Весь вопрос в том, как этих людей поставить внутрь системы, при которой их, скажем так, дурные наклонности они должны будут держать дома на кухне, а на работе реализовывать хорошие наклонности. Всегда будет 5–6 % абсолютных уродов, которые себя дискредитировали, и этих людей, по всей видимости, придется уволить. Но думаю, что основная масса людей просто перестроится.