Больше чем деньги. Финансовая история человечества от Вавилона до Уолл-стрит

Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Сергея Мошенского «Больше чем деньги. Финансовая история человечества от Вавилона до Уолл-стрит».

От древнего Вавилона до современности деньги сопровождают взлет и падение империй, войны и кризисы, но в первую очередь — жизни простых людей. Доктор экономических наук Сергей Мошенский рассматривает судьбу цивилизации сквозь призму финансовых отношений и приходит к выводу, что секрет благополучия человека — не в объеме накопленного богатства, а в свободе предпринимательства, неотделимой от личной свободы, и в ответственном отношении к другим членам общества. Автор охватывает четыре тысячелетия человеческой истории и описывает ключевые экономические процессы и явления живым и доступным языком. Книга адресована всем, кто интересуется финансами и законами развития экономики.

Предлагаем прочитать фрагмент книги.

Германский капитализм

В середине XIX в. в Европе полагали, что необъединившаяся Германия экономически так же мало что собой представляет, как и политически. «Германия — бедная нация, потому что она верит в необходимость накопления сбережений вместо того, чтобы выгодно инвестировать их»[1]. Однако в 1860 г. на территории всех германских государств было уже 426 акционерных компаний[2], а инвесторы имели в своем распоряжении немалые капиталы.

«Сделано в Германии» — сегодня это признак высочайшего качества. А тогда считалось, что произведенные в Германии товары плохие, хотя и дешевые. Так же 100 лет спустя думали о японских товарах, появившихся на мировых рынках в 1950-х гг., а позже — о китайских. Несовершенное оборудование и низкий уровень подготовки рабочих в середине XIX в. (сегодня даже не верится, что в Германии такое могло быть) привели к тому, что надпись Made in Germany на часах, ножах, велосипедах считалась позорной и ее старались вообще не делать. А если это было невозможно, то писали маленькими буквами в таком месте, где ее никто не видел (как на немецких подделках швейных машин американской фирмы «Зингер»).

Производители швейных игл из Ахена или ножей из Золингена копировали британские товарные знаки и ставили на свою продукцию, которая была гораздо хуже по качеству. Эльберфельдские ткачи повторяли французские узоры на шелке, выдавая свои товары за французские, и даже Альфред Крупп вначале продавал свой не очень качественный металл как «лучшую английскую сталь». Плохие немецкие подделки качественных британских, французских и американских товаров везли контрабандой в страны Восточной Европы, где их охотно покупали: они стоили дешевле.

Никто не сомневался в трудолюбии немцев — они жили, чтобы работать (как потом и японцы), в то время как остальные народы работали, чтобы жить. Все признавали, что инженеры и предприниматели там талантливы. Но тогда никто не верил, что германские предприятия когда-то смогут сравняться со знаменитыми английскими фирмами[3]. Немцев упрекали и в том, что они подражали во всем французам и англичанам, хотя дальнейший ход событий показал, что они собственными силами смогли сделать много нового, перегнав и англичан, и французов.

Каждая эпоха имеет свои ключевые технологические инновации, отражающие пик технического прогресса да и сам дух, настроение времени. В середине XIX в. такой ключевой инновацией стали паровозы и железные дороги. Казалось бы, в германских государствах были все условия, чтобы в железнодорожном деле идти в ногу со временем. И первый маленький паровоз построили в Пруссии еще в 1816 г., почти тогда же, когда в Англии это сделал Джордж Стефенсон. И своя металлургическая промышленность в Германии имелась, и уголь, и толковые инженеры. Но всё равно Пруссия и тем более мелкие немецкие княжества сильно отставали от англичан. В 1840 г. мощность всех германских паровых машин составляла 40 тысяч лошадиных сил, а английских — 620 тысяч. Так что наиболее предприимчивые инженеры ехали из Германии в Англию — подсмотреть и выведать что-то полезное из новых технологий. Почти так же как через 100 лет, в 1950-х гг., японцы с фото аппаратами шныряли по недавно отстроенным после войны заводам Западной Германии — шпионили.

В середине XIX в., в годы становления капитализма, похищение производственных секретов было обычным делом — моральная сторона этого мало кого волновала. Молодые и активные немецкие предприниматели, первые грюндеры (нем. Gründer — учредитель компании), выдавая себя за заказчиков и покупателей, проникали на британские заводы и не только тщательно рассматривали там оборудование (чтобы потом по памяти нарисовать его чертежи), но и временами воровали детали, пряча в одежду. Их ловили, преследовали, они скрывались, но всеми правдами и неправдами всё равно узнавали то, что им было нужно.

Иногда немецкие предприниматели поступали проще: нанимали за хорошую оплату на работу английских рабочих (если удавалось — даже инженеров). Те налаживали производство, и так в Германии появлялись фабрики и заводы (металлургические, текстильные и др.), уже не отстававшие от английских.

В 1823 г. Эберхард Хёш, будущий стальной магнат, приехал в Шеффилд, центр британской металлургии. Выдавая себя за клиента, он попал на завод, но там начал слишком уж подробно расспрашивать о тонкостях производства. Рабочие всё поняли, позвали мастера, и тот приказал задержать Хёша. Молодой немец носился по заводу, рабочие бегали за ним… Со стороны всё это выглядело, наверное, смешно, как в дешевых фильмах про шпионов. Но Эберхарду было не до смеха. Он спрятался в остывшей печи, забравшись в дымоход, чтобы дождаться темноты и незаметно уйти с завода. Но тут рабочие начали загружать в печь уголь, готовясь ее затопить. Что делать? Немец выскочил весь в саже, как-то удрал с завода и добежал до порта.

Там ему повезло: над ним сжалился капитан французского фрегата и укрыл его на корабле — французы не очень-то хорошо относились к англичанам. Хёш благополучно добрался до Германии, построил в Лендерсдорфе свой металлургический завод, ничем не уступавший английским, и со временем фирма «Хёш» стала одним из крупнейших в Германии сталелитейных концернов.

Отставание Германии проявлялось и в финансах. Сырье, идеи, предприниматели, трудолюбивые рабочие — всё это было. Не хватало капиталов. Те, кто имел деньги (крупные торговцы или богатые землевладельцы), совершенно не стремились инвестировать их в какие-то рискованные промышленные предприятия. Капиталы они вкладывали в государственные облигации, надежность которых гарантировалась. «Банкиров» было множество, в том числе и в самых мелких германских княжествах. Но на деле они всего лишь меняли деньги, не имея значительных капиталов[4]. Такие «банки» не годились для финансирования промышленности.

Кроме знаменитых Ротшильдов, начинавших свой бизнес в Германии, среди частных банкиров выделялась династия Оппенгеймов. Абрам, Симон и Дагоберт, сыновья основателя династии Соломона Оппенгейма, одними из первых заинтересовались финансированием растущей промышленности Рура, но даже их капиталов оказалось недостаточно. Для создания полноценной банковской системы требовались финансовые учреждения нового типа — акционерные коммерческие банки, собирающие депозиты вкладчиков, чтобы инвестировать накопленные капиталы в промышленность.

Первый германский акционерный коммерческий банк учредил в 1848 г. министр финансов Пруссии Давид Ханземан. А в 1851 г., утомившись от государственной службы, он основал новый банк (точнее говоря, акционерное кредитное общество) — Disconto-Gesellschaft, который ориентировался на финансирование промышленности.

В то время, когда Ханземан создавал свой банк, подобная идея возникла в Кёльне у Абрама Оппенгейма и Густава Мевиссена. Как раз сестра Оппенгейма вышла замуж за уже знакомого нам богатого парижского банкира Фульда, одного из соучредителей банка братьев Перейра Crédit Mobilier, и это сильно вдохновило кельнских банкиров. Вскоре, в 1853 г., был создан Darmstädter Bank, еще один универсальный акционерный коммерческий банк с капиталом 25 млн гульденов, поделенным на 100 тысяч акций. Прошло не так много времени, и в 1870-х гг. четыре крупнейших банка — Darmstädter Bank, Disconto-Gesellschaft, Deutsche Bank и Dresdner Bank — стали финансовой основой германского капитализма, окончательно оттеснив частные банки Оппенгеймов, Бляйхрёдера и др.

Индустриализация в Германии шла полным ходом. И своим особым путем. Основной акцент сделали на развитие военной промышленности в Пруссии. Знаменитый французский политик Мирабо однажды сказал в шутку, что прусская монархия — это не государство, у которого есть армия, а армия, располагающая своим государством. Во многом это правда, и недаром король Пруссии Фридрих Вильгельм I получил прозвище «солдатский король».

Прусский премьер-министр Отто фон Бисмарк мечтал объединить все германские земли. И когда это удалось, появление единой Германии стало важным не только для немцев, но и для экономики всего мира. Во времена Бисмарка на военную промышленность денег не жалели и на заводах знаменитого «стального барона» Альфреда Круппа (его называли «великий Крупп») стали применять самые современные технологии производства металла, выпуская лучшие в мире пушки. Строящиеся немецкие предприятия оснащались новейшим оборудованием, в то время как английские заводы уже начали устаревать — их модернизация слишком дорого стоила. Нужен был технологический прорыв, и он произошел в химии и электротехнике.

А когда в 1856 г. в Германии наладили выпуск анилиновых красок, а в 1868-м создали электрическую «динамомашину» (проще говоря — генератор), лидерство немецкой химической и электротехнической промышленности признали все. Германия нашла свои собственные новые технологии. В отличие от Австрии. Прав оказался Бисмарк, когда говорил: «Стоит только посадить Германию в седло, а уж поскакать она сумеет!»

Это уже было не догоняющее развитие, а самостоятельный путь. Так Германия вошла в круг ведущих стран мира. И не случайно, когда нам с женой пришло время задуматься, где лучше нашему сыну поступать в университет (до того он учился в школе в Англии), то выбор пал на Германию — она ведь и сегодня лидер новых технологий и ведущая экономика континента. К тому же Германия с ее неисчерпаемым потенциалом была и остается источником инноваций для Восточной Европы.

А в те годы, во второй половине XIX в., начала формироваться германская модель капитализма, в которой крупные универсальные банки (а не рынок ценных бумаг, как в Англии) стали главным источником финансирования промышленности. Для Альфреда Круппа (который, кстати, брал кредиты у кого угодно, лишь бы развивать свой бизнес) это был знаменитый банк Оппенгеймов. Руководивший им Дагоберт Оппенгейм-младший входил в совет директоров Кёльнско-Минденской железной дороги и заказывал у Круппа железнодорожное оборудование, а также давал Круппу кредиты (в общей сложности на 30 тысяч талеров).

Позже «стальной барон» переключился на других банкиров — Нимана и братьев Вальдхаузен, ставших компаньонами Круппа и получавших долю от прибыли. Банк Нимана вложил в это дело 140 тысяч талеров, банк Вальдхаузенов — 100 тысяч. Так происходило сращивание промышленного предприятия с банками. Директоров промышленных предприятий намеренно вводили в состав наблюдательных советов банков, а банкиров — в советы предприятий. А кроме того, предприятия и банки всё чаще использовали перекрестное владение акциями друг друга.

Со временем самые крупные компании, особенно электротехнические, начали создавать собственные банки, с которыми они были тесно взаимосвязаны. Так решились проблемы с источниками финансирования. А сильные связи универсальных банков и промышленных компаний стали характерной чертой немецкого капитализма (а немного позже — и зарождавшегося японского).

С акционерными компаниями в Германии тоже оказалось не так просто. Немцам всегда нравилась и нравится семейная фирма. Нередко сама идея преобразовать предприятие в акционерное общество и поручить его управление нанятым менеджерам вызывала решительный протест. Так было и с фирмой Вернера Сименса. Его предприятие финансировал кузен, банкир Георг Сименс, так что с капиталами проблем не возникало. Вернер хотел передать свою семейную фирму в полную собственность сыновьям, а не каким-то чужим акционерам. Так стремление сохранить максимальное личное влияние часто оказывалось важнее, чем возможность получить больше прибыли. А знаменитая фирма Круппа оставалась частным семейным предприятием вообще до 1967 г., хотя управлявшие ею потомки Альфреда Круппа уже с трудом могли руководить делами разросшегося огромного концерна.

И даже если семейные фирмы становились акционерными компаниями, учредители (либо их наследники) стремились сохранять в своих руках крупные пакеты акций, а количество акционеров свести к минимуму, не допуская в их круг никого, кроме доверенных людей. Так что акционерные компании в Германии и тогда, и потом заметно отличались от английских и тем более американских, где акции покупали на рынке ценных бумаг многочисленные мелкие инвесторы, никак не связанные с учредителями предприятия.