Книга нестихов

Издательство Б.С.Г.-пресс представляет «Книгу нестихов» Максима Амелина.

В новую книгу Максима Амелина (р. 1970) — поэта, переводчика, эссеиста, исследователя поэзии — вошли избранные статьи о поэтах и поэзии, литературоведческие заметки, эссе и переводы с разных языков (Гомер, Пиндар, А. Вивальди, Г. Кандалый, Р. Фрост, В. Махно и др.), опубликованные после 2010 года.

Предлагаем прочитать фрагмент вошедшей в книгу статьи «Приключения Пиндара в России».

Освоение наследия древнегреческого лирика в России началось в XVIII веке с подражаний. Обширными парафразами знаменитых зачинов Пиндара начинаются многие оды М. В. Ломоносова и В. П. Петрова. Последнему также принадлежат и первые опыты построения трехчастных строфических структур (8 «пиндарических» од, написанных между 1775 и 1795 годы), продолженные Г. Р. Державиным (6 гимнов, сочиненных с 1788 по 1813 годы). Отлично знавший древнегреческий В. П. Петров в подражание Пиндару сознательно культивировал в своих одах и сугубую стилистическую затрудненность, играл с переменами планов и событийным «монтажом», использовал синтаксическую и лексическую архаику, изобретая многочисленные композиты вслед за В. К. Тредиаковским в «Тилемахиде».

Кроме того, Г. Р. Державин в стихотворении «Г. Озерову, на приписание Эдипа» (1806) опробовал повторяющееся сочетание двусложного и трехсложного метров, имеющих разную природу, создав тем самым русский аналог пиндарова дактило-эпитрита:

Огонь, что, из мрака сверкая,
Змия́ми режет сквозь эфир,
Но Лель, с струн Тиисских порхая,
Мой чуть звеня, как в зной зефир,
На вежды сон льет.
Иль мог коль с Пинда́ром геройство,
С Горацием я сладость лить,
То может во гробе потомство
И блеск вельмож мне уделить:
Там лавр мой взрастет.

Таким образом, уже к началу XIX века усилиями нескольких поэтов был разработан достаточный арсенал средств, необходимых для передачи по-русски строфики, метрики, особенностей языка и стиля древнегреческого лирика.

История же собственно перевода[1] Пиндара на русский началась с переложения нерифмованными одическими десятистишиями Четвертой Олимпийской победной песни, сделанного А. П. Сумароковым[2] в начале 1770-х, видимо, с одного из французских прозаических переводов. Первый перевод пяти победных песней, сделанный непосредственно с языка оригинала в 1770—1780-е годы анонимным переводчиком, явно подражавшим архаизировано вычурному стилю од В. П. Петрова, остался современникам неизвестен[3]. Аноним перевел одну песнь рифмованными одическими десятистишиями, а остальные четыре — белыми восьмистишиями четырехстопного ямба. Такими же точно строфами переложил с немецкого перевода Первую Пифийскую песнь (1800) Г. Р. Державин. Второй опыт обращения последнего к Пиндару — Первая Олимпийская песнь (1805), переложенная с немецкого прозаического перевода Ф. Гедике трехчастными дактилическими строфами без рифм. П. И. Голенищев-Кутузов[4].

Надо отметить, что ни в одном из перечисленных переводов строфы не соответствовали строфическому делению оригинала. Первой попыткой соблюсти это деление стал перевод с древнегреческого А. Ф. Мерзлякова Первой Олимпийской песни (1804; 2-я ред., 1816), сделанный ямбом с периодически возникающей рифмой. В конце 1850-х — середине 1860-х годов появились три победных песни, переведенные В. И. Водовозовым свободным стихом (как его тогда понимали) на дактилической основе со строфами, отчасти совпадающими с оригинальными, — отчасти, потому что количество строк в них непостоянно, а переносы из строфы в строфу частей предложений, довольно частые у Пиндара, кроме двух случаев, отсутствуют.

Принципиально новый способ передачи оригинала предложил поэт и филолог В. И. Иванов, опубликовав в 1899 году свой стихотворный перевод Первой Пифийской песни[5], в котором впервые предпринял смелую попытку приблизиться к метрической структуре оригинала средствами русской просодии. Переводчик, довольно подробно описав в предисловии ряд принятых им допущений — например, добавление лишнего слога в определенном месте каждой строфы во избежание возникающего в переводе стыка ударений, — справедливо заметил, что «ритмические структуры нашего языка богаче поэтических форм, получивших в нем право гражданства». В целом этот эксперимент удался. Однако стремление переводчика заменять все долгие и краткие позиции на условно соответствующие им ударные и безударные привело к тому, что ритм стиха стал слишком «преткновенным», дробленым и рваным, а естественность течения речи утратилась из-за множества коротких слов и односложных «втычек». Опыт оказался единичным и не имел продолжения[6].

В 1930-е годы М. Е. Грабарь-Пассек перевела два эпиникия (1-й Пифийский и 1-й Истмийский)[7], отказавшись от точной передачи метрической структуры и упростив синтаксис. Технически эти переводы оказались ближе к опытам Водовозова, нежели Вячеслава Иванова.

Совершенно иной подход к лирике Пиндара осуществил М. Л. Гаспаров[8], переложивший весь корпус победных песней и значительное количество отрывков свободным стихом. Этой работой филолог положил начало целому ряду других «экспериментальных переводов» («Неистовый Роланд» Л. Ариосто, стихотворения С. Гейма и Г. Тракля, «Переводы с русского»)[9]. Обосновывая свою концепцию, он писал в послесловии: «Каждый перевод жертвует одними приметами подлинника ради сохранения других. Предлагаемый перевод намеренно отказывается от передачи строфического строения од Пиндара <...>, их сложного метра, изощренного языка, вычурного стиля, стараясь зато передать как можно точнее их образный строй, чувственную окраску понятий, сентенциозную выразительность идей»[10].

Таким образом, переводчик фактически продекларировал отказ понимать тексты Пиндара как поэтические и отсек в них все лишнее. Однако Пиндар как раз из числа тех поэтов, для которых лишнее — объективно ненужное с точки зрения рационального подхода, тот самый набор формальных, языковых и прочих условностей, которые поэт целенаправленно соблюдает, — не менее, а может быть даже более важно, чем содержательная составляющая. Конечно, даже лишившись изощренной метрики и строфики, «пышноветвистого» синтаксиса и словотворчества, Пиндар устоял. Полагаю, что переводчик ставил перед собой вполне определенную практическую цель — создать такой текст, который будет удобен для понимания современным читателем и пригоден для цитирования в исторической, философской и другой специальной литературе. Но перевод М. Л. Гаспарова — вовсе не подстрочник, как считают многие, а именно перевод, в котором переводчик, не ограниченный формально сдерживающими факторами, часто уходит довольно далеко от оригинала. Тем не менее как теоретик М. Л. Гаспаров считал возможным и необходимым именно эквиметрический перевод Пиндара, однако решение этой непростой задачи оставил до будущих времен: «<...> так называемый перевод размером подлинника <...> в наибольшей степени может донести до читателя поэтическое своеобразие подлинника. Однако, по-видимому, "размер подлинника" Пиндара оказался слишком сложен для такого перевода. <...> Можно надеяться, что будущие переводчики, соединив поэтический и филологический талант, достигнут наибольших удач именно на этом пути; но покамест этого не произошло»[11].

Последний по времени переводчик Пиндара — поэт и филолог Григорий Стариковский, переложивший в 2000-е годы все Пифийские эпиникии[12], также отказался от передачи метрики, строфики и других внешних составляющих пиндаровой поэтической техники. Этот перевод, сделанный вольными трехдольниками, интересен рядом поэтических находок и стремлением прояснить темные места оригинала.

Принято считать, что для перевода поэзии Пиндара сходные поэтические средства в других языках не находимы из-за метрической сложности, усугубленной синтаксической затрудненностью и стилистической темнотой, потому-то на все европейские языки она и переводится выпрямленной прозой, по объему превышающей оригинал примерно в полтора-два раза. Однако поэтический смысл не тождествен прозаическому, как и наоборот, поэтому, занимаясь передачей первого, переводчик должен максимально сохранять основные составляющие оригинала: метрику, строфику, синтаксические и стилистические особенности, если, конечно, перевод как таковой в данном случае вообще возможен.

Из вышеизложенного: краткого очерка переложений и переводов — следует, что в русском языке практически все необходимые для этого средства за двести пятьдесят лет поисков уже были найдены и отчасти разработаны, необходим лишь комплексный подход к решению проблемы. Так, в области метрики, наиболее сложной части задачи, существует опыт державинского протодактилоэпитрита, с одной стороны, и вяч-ивановская попытка педантичного соблюдения пиндарова метра, с другой.

Кроме того, есть еще и двухсотпятидесятилетняя традиция переводов более простых эолийских метров так называемыми «русскими логаэдами» (начатая А. П. Сумароковым и В. К. Тредиаковским), и эксперименты по изобретению «псевдоантичных» индивидуальных метрико-строфических систем, с рифмой и — особенно — без (предпринятые некоторыми поэтами в первой четверти XIX века, теми же Г. Р. Державиным, А. Х. Востоковым и А. А. Дельвигом), к сожалению, не имевшие продолжения. Для последних характерны основанные на просодии русского языка пропуски схемных ударений и сверхсхемные акценты, стоящие на безударных местах.

Поскольку количество слогов в значащих словах древнегреческого и русского примерно одинаково и равно трем с половиной, слогонаполнение строк можно соблюсти строго. Подобным образом, например, в X–XII веках поступали переводчики византийских гимнов на старославянский, добиваясь эквиметричности за счет вариативного использования полугласных (редуцированных). Сверхсложные метрические схемы Пиндара пришлось упростить до сложных, приспособив к русской просодии; при этом ключевые акценты перевода всегда совпадают с долгими позициями оригинала, а второстепенные — по необходимости опускаются для сохранения естественности речи и разнообразия стиха.

Наличие в русских словах трех основных видов клаузул — мужской, женской и дактилической — подсказало способ разнообразить окончания стихов в переводе по следующему принципу: там, где в строке у Пиндара третий слог от конца долог, —окончание дактилическое; где третий и второй кратки, — мужское; где третий краток, а второй долог, — женское. Перед каждой песнью приводятся адаптированные схемы, в основу которых положены вычерченные Карлом Херманном Вайзе, немецким филологом XIX века, нашедшим компромисс между метрикой и синтаксисом Пиндара[13].

С точки зрения стилистических особенностей языка оригинала логично было бы переводить песни Пиндара на старославянский. Но последний никогда не был языком внецерковной поэзии и слишком тяжел для современного восприятия, особенно из-за грамматических форм глагола. Тем не менее, некоторые его морфологические и синтаксические формы в переводе все же использованы: лексические композиты, сокращенные личные местоимения, вышедшие из употребления формы звательного падежа, второй родительный в окончаниях прилагательных женского рода, дательный самостоятельный и многое другое.

Первым опытом комплексного подхода к переложению текстов Пиндара стал перевод песни Мидасу из Акраганты на Пифийскую победу в состязании цевничих (Пиф. XII)[14]. Он и потянул за собой остальные[15]. Насколько эти экспериментальные переводы удачны, судить не мне. Читать их — подозреваю, дело нелегкое. Однако Пиндар, которого не вполне понимали даже его современники, надеюсь, их бы одобрил.