Издательство «Альпина нон-фикшн» представляет книгу Михаила Майзульса «Между Христом и Антихристом. "Поклонение волхвов" Иеронима Босха».
Со времен Средневековья до нас дошли тысячи изображений евангельской сцены, где три волхва приносят дары новорожденному Иисусу. Среди рельефов из слоновой кости, книжных миниатюр, мозаик, фресок, алтарных панелей и витражей выделяется один образ, который давно интригует историков, — триптих «Поклонение волхвов», написанный Иеронимом Босхом.
В нем множество иконографических «аномалий». Что за бородатый человек стоит в дверях хижины? Его красный плащ накинут на голое тело, на голове тюрбан, обвитый терниями, а лодыжка заключена в стеклянный сосуд, сквозь который виднеется кровоточащая рана. Почему на одеждах чернокожего волхва и его слуги написаны сирены и рыбы, пожирающие друг друга? На Западе трех «королей», пришедших в Вифлеем, почитали как святых, а эти детали плохо вяжутся с праведностью. Чтобы расшифровать послание Босха, историк-медиевист Михаил Майзульс обращается к средневековой демонологии, антииудейской полемике, астрологическим теориям и апокалиптическим мифам о последних временах и Антихристе.
Предлагаем прочитать фрагмент одной из глав книги.
Вол-христианин и осел-иудей?
Рис. 78. Иероним Босх. Поклонение волхвов, ок. 1490–1500 гг.
На тысячах изображений Рождества и Поклонения волхвов мы видим рядом с младенцем Иисусом вола и осла (или ослицу). Они попали в этот сюжет не из Евангелий, где о них нет ни слова, а из ветхозаветной Книги пророка Исайи (1:3), где сказано: «Вол знает владетеля своего, и осел — ясли господина своего; а Израиль не знает [Меня], народ Мой не разумеет». По крайней мере, с III в. христианские богословы стали интерпретировать эти слова как указание на грядущее рождество Христа, и представление о том, что Святое семейство делило хлев с волом и ослом, закрепилось в предании и иконографии.
В мрачной хижине, которую изобразил Босх, помимо главной двери, из которой выглядывает Антихрист, окруженный приспешниками, есть низкая дверца, предназначенная для скота. За ней в темноте стоит осел — его большая голова оказывается ровно посередине между роскошно одетым волхвом, который держит блюдо с ладаном, и божественным младенцем, сидящим на коленях у матери (рис. 78). Осел то ли глядит на Иисуса, то ли, как подразумевается, его не видит, поскольку утыкается мордой в подпорку, на которой лежит крыша хижины. Историки нередко утверждают, что Босх, вопреки традиции, оставил эту сцену без вола, но это не так. Вол стоит в глубине за ослом — просто со временем пигмент потемнел настолько, что второй обитатель хлева стал почти неразличим. В более раннем «Поклонении», которое хранится в Метрополитен-музее, у Босха, наоборот, из хлева выглядывает вол. Он развернут не к Марии с Иисусом, а к пастуху, смотрящему из окна. Осел тоже есть, но мы видим лишь его зад и хвост — он явно отвернулся от Спасителя (см. рис. 9).
С упрямыми ослами католические проповедники нередко сравнивали евреев, которые отказываются признать Христа мессией и не верят ни в боговоплощение, ни в воскресение. Потому Джозеф Кёрнер и Дебра Стриклэнд предположили, что Босх поместил морду осла прямо напротив божественного младенца, чтобы усилить свой антииудейский посыл. По версии Кёрнера, профиль осла должен был напомнить о крючковатых носах, с какими на исходе Средневековья нередко изображали иудеев. И осел неслучайно изображен на одном уровне с двумя серолицыми пастухами, которые через дырку в стене тоже разглядывают младенца. Все они якобы представлены Босхом как враги Христа и христианства.
На первый взгляд, от этой гипотезы хочется отмахнуться, тем более что Кёрнер и Стриклэнд ошибочно полагали, будто Босх, обличая мир иноверия, изобразил в хижине лишь осла-«иудея». Вол там тоже есть, но он оттеснен на второй план. И важно задуматься, почему. В средневековой иконографии Рождества вол и осел, как правило, мирно щиплют сено на заднем плане, склоняются над младенцем, чтобы согреть его своим дыханием, или вместе ему поклоняются (рис. 79). Однако порой реакции двух животных заметно разнятся. К примеру, осел, опустившись на колени, смотрит на новорожденного, а вол от него отворачивается (рис. 80), или, наоборот, вол жует траву, глядя на младенца, а осел почему-то ревет, развернувшись в другую сторону.
Рис. 79. Заноби Строцци (?). Рождество, ок. 1433–1434 гг. New York. The Metropolitan Museum of Art. № 1983.490
Рис. 80. Часослов. Нидерланды, ок. 1420 г. London. British Library. Ms. Add. 50005. Fol. 22v
Рис. 81. Мастер из Пулькау. Рождество. Австрия или Бавария, ок. 1507–1510 гг. Art Institute of Chicago. № 1933.799
На «Рождестве», написанном в 1380-х гг. болонским мастером Симоне ди Филиппо, известным как Симоне деи Крочифисси, Мария держит на коленях новорожденного Иисуса. Ее муж Иосиф дремлет, вол (за спиной у Марии) спокойно стоит в загоне, а осел (за спиной у Иосифа) истошно ревет. На алтарной панели с тем же сюжетом, созданной в Швабии около 1500 г., Мария и Иосиф, опустившись на колени, поклоняются своему сыну. Вол тоже на него смотрит, а осел, отвернувшись в противоположную сторону, вопит, глядя в окно. На «Рождестве», которое около 1507–1510 гг. написал Мастер из Пулькау (на его счету был алтарный образ с изображением иудеев, оскверняющих гостию), вол почтительно ложится перед младенцем, а осел поворачивается к нему задом и орет, широко раскрыв пасть (рис. 81). А на еще одном «Поклонении волхвов» (ок. 1470 г.) из Швабии осел и вол стоят в хлеву, устроенном на руинах дворца Давида. Осел опустил голову так, что ее не видно (торчат только уши), а вол, напротив, поднял морду и вопит.
В XV в. северные мастера, стремясь приблизить сакральное к опыту зрителя, вводили в библейские или житийные сцены множество бытовых деталей. В некоторые из них была заложена богословская символика, в другие — нет. И они требовались только для того, чтобы придать сцене большее правдоподобие и эмоциональную силу. Однако Рождество — всё же слишком важный сюжет, чтобы просто так отклоняться от иконографических схем, освященных традицией, и разбавлять торжественность сцены фигурой осла-крикуна.
Как уже было сказано, одна из главных линий разлома, о которых на протяжении столетий размышляли богословы, проходила между язычниками, которые приняли Христа, и иудеями, которые его отвергли. В их противопоставлении свою роль сыграли и вол с ослом. Еще Августин в проповеди на Богоявление утверждал, что осел как длинноухое животное олицетворяет язычников. В лице волхвов они приняли благую весть и признали Христа мессией, ведь сказано: «По одному слуху о мне повинуются мне; иноплеменники ласкательствуют предо мною» (Пс. 17:45). Напротив, рогатый вол означает иудеев, поскольку они уготовили ему рога — распятие на кресте.
Однако существовала и противоположная трактовка, в которой олицетворением еврейского неверия стал осел. Так, Петр Достопочтенный, аббат Клюни, известный непримиримым отношением к иноверцам, в трактате «Против укоренившегося упрямства иудеев» (1144–1147) утверждал, что, отказываясь признать истину христианского откровения, они показали свое неразумие. Разум отличает человека от животного, но человек разумный не может отрицать очевидное. Аргументы, доказывающие, что Иисус — это и есть мессия, обещанный их пророками, неопровержимы. А значит, отмахиваясь от них, иудеи мало чем отличаются от скотов и от глупейших из них — ослов. «Ведь осел слышит, но не понимает, так и иудей слышит, но не понимает».
Конечно, во многих сюжетах, связанных с жизнью Христа, это животное играло весьма почтенную роль. Оседлав ослицу, Святое семейство отправилось в Египет, чтобы спастись от преследований царя Ирода. На другой ослице 33-летний Иисус въехал в Иерусалим, где ему было суждено претерпеть муки и быть распятым. Во многих церквях и монастырях на исходе Средневековья хранили деревянные статуи, изображавшие Христа, сидящего на ослице. Эти фигуры, выполненные (почти) в натуральную величину, были установлены на платформе с колесиками. В Вербное (в католической традиции — Пальмовое) воскресенье, за неделю до Пасхи, их выкатывали из ризницы и везли во главе торжественной процессии, напоминавшей о Входе Господнем в Иерусалим. В Средние века возникла легенда о том, что ослица, на которой Спаситель въехал в город, после его распятия на греческом корабле отправилась в Италию и, достигнув преклонных лет, умерла в Вероне. Там в Средние века вокруг нее возник местный культ.
