Издательство «Директ-Медиа» представляет книгу Андреаса Реквица «Общество сингулярностей. О структурных изменениях эпохи модерна».
В современном обществе ценится всё уникальное — люди, вещи, места, события и сообщества, а всё стандартное и общее уходит на второй план. Это важный разрыв по сравнению с индустриальной эпохой, считает немецкий социолог Андреас Реквиц: сегодня мы живем в обществе сингулярностей — господствует всё единичное и неповторимое. В книге «Общество сингулярностей» он объяснил, как эта трансформация изменила нашу жизнь: культуру, экономику, работу, политику, самореализацию.
Погоня за уникальностью и аутентичностью далеко не всегда идет на пользу обществу: растет экономическое неравенство, набирают силу движения радикальных националистов. Но вернуться назад, к предсказуемому и однородному обществу индустриального модерна, теперь невозможно, считает Реквиц, остается только приспосабливаться к потребностям общества сингулярностей и искать новые возможности для развития.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Правый популизм
Правопопулистские партии закрепились в партийной системе Европы с 1990-х годов. Их можно интерпретировать как еще одну версию политического культурного эссенциализма, который частично переплетается с культурным национализмом. Характерной также является тесная связь правого популизма с социокультурными «идентитарными» движениями. Таким образом, правый популизм — это не только партийная политика, он также осуществляет идейную политику с целью культурной гегемонии.
Подъем правого популизма нельзя понимать как простое продолжение традиционного правого радикализма, скорее, он отражает реструктуризацию западной партийной системы. В организованном модерне с 1945 по 1980 годы эта система характеризовалась доминированием народных партий, так сказать, «хранителей общего», и принципиальным различием (ключевое слово здесь — «раскол») между социал-демократическими (левоцентристскими) и консервативными (правоцентристскими) партиями. Партийный ландшафт позднего модерна характеризуется с 1980-х годов утратой влияния народными партиями и ростом популярности различных небольших партий, так что возник рынок профилированных, стремящихся к «аутентичности» политических групп. Как я уже сказал, сейчас происходит фундаментальный сдвиг парадигмы от корпоративистско-социал-демократического консенсуса к апертистско-дифференциальному либерализму, причем новый раскол внутри этой парадигмы проходит между неолиберализмом и леволиберализмом. Как уже было сказано, в принципе происходит изменение парадигмы от корпоративно-социал-демократического консенсуса к апертистско-дифференциальному либерализму, при этом проходит новое расслоение внутри этой парадигмы между неолиберализмом и левым либерализмом. Однако с появлением правого популизма в партийной системе наметилась новая фундаментальная линия конфликта, очевидно, как реакция на развитие гегемонии нового либерализма. Правый популизм бросает вызов парадигме апертистско-дифференциального либерализма в его леволиберальной и экономико-либеральной форме. Этот новый, фундаментальный раскол основан на противопоставлении коммунитаризма и антиплюрализма в политике социокультурной общности людей с одной стороны и либеральной и космополитической политикой открытости рынков и идентичностей с другой: речь идет о расколе между политикой закрытости и политикой открытости.
Однако в основе правого популизма лежат не отдельные политические представления, а принципиально иная модель политического. Популизм можно точнее описать как определенную форму политического: он претендует на то, чтобы воплотить волю народа непосредственно в политическую практику, предполагает возможность и желательность идентичности между правящими и управляемыми, а значит работает, по крайней мере неявно, с теоретической моделью демократии, которая не предполагает плюрализма и представительства. С этой точки зрения, скорее, существует некий коллективный интерес народа, который воплощается в политическом действии без посреднических инстанций. Этот антиплюрализм идентичности является более элементарным, чем антиэлитаризм, которому следует популизм. В основу критики элиты положено понимание прямой неплюральной, «квазиаутентичной» демократии, той демократии, в которой «народ» выступает как неоспоримая нравственная инстанция с естественными интересами и ценностями («настоящие американцы» (real Americans), «народный класс» (classe populaire)). В этом контексте популисты считают себя не представителями, а частью народа, как авангард «движения»: «Мы — народ!» (Wir sind das Volk).
Ключевым моментом является то, что в популистской модели политики народ как основа демократии считается гомогенным. Речь идет о двух уровнях: социальном (в узком смысле) и культурном. Модель социальной гомогенности предполагает социальное единообразие жизненной ситуации «фактического» населения и, соответственно, его интересов: это «маленькие люди», рабочие и наемные работники, те, «кто выполняют тяжелую работу и поднимают страну», и т. д. Модель культурной гомогенности предполагает культурное единообразие ценностей и практик, национальной культуры в ее коллективной идентичности, естественный здравый смысл, общепризнанные нравственные представления о «порядочных людях» и тому подобное. Таким образом, правый популизм в значительной степени опирается на культурный эссенциализм, но также берет на вооружение идею социальной гомогенности. Культурный эссенциализм выражается в том, что политическое единство народа понимается, по сути, как культурное, обычно национально-культурное единство: коллективная идентичность «аутентичных французов» (австрийцев, голландцев, венгров и т. д.) с их особенной историей, традициями, территорией и «национальным характером». Культура народа рассматривается как воплощение естественной этики, «правил хорошего тона». Социальной единицей считается «аутентичный народ», зачастую в той степени, в какой он состоит из «молчаливого большинства» «маленьких людей». В целом эта политика направлена на народ как на заданную социальную и культурную общность, как demos, populus и ethnos одновременно, чьи интересы и ценности должны быть реализованы на практике. И эту социокультурную общность следует сохранять посредством популистской политики.
Популистская версия культурного эссенциализма также основана на антагонизме внутреннего и внешнего: «Мы против них». Здесь особенно активно используются поляризующие валоризации и девальвации в соответствии с логикой «друг — враг». Предпочтительными объектами демаркации являются космополиты и мигранты. Мигранты не относятся к «аутентичному народу» либо в тех случаях, когда они не разделяют национальную культуру, либо в целом, поскольку не обладают «надлежащим» происхождением и не исповедуют «правильную» религию. Космополитам отказывают в праве представлять ценности и интересы коренного, локально привязанного большинства: здесь может идти речь о глобально действующей функциональной элите («глобалистах»), представителях нового среднего класса с космополитическими ценностями, типичных жителях мегаполисов; сторонниках прогрессивных движений, которые настроены критически по отношению к традиционным семейным ценностям (феминистки, ЛГБТК-движение) или ориентированы интернационально. Таким образом, главная опора постиндустриального общества сингулярностей, новый средний класс экономики знаний и культуры, стремящийся к передовому, современному образу жизни, превращается с точки зрения правого популизма в противника «аутентичного народа», в паразитирующую внешнюю силу. Только на фоне этой общей популистской формы политического обретает смысл конкретное содержание партий. Они представляют собой коммунитаристскую альтернативу апертистско-дифференциальному либерализму. Неолиберальная конкуренция в социальной сфере и левый либерализм разнообразия являются оппонентами правого популизма, зеркально отражая ориентацию правых популистов на регулируемую национальную, экономическую и социальную политику, а также на их гомогенизирующую культурную и миграционную политику.
В своем отношении к глобальному правый популизм часто выступает за этноплюрализм. Другие нации при этом не обязательно обесцениваются, а вполне могут рассматриваться как равные. Однако главной задачей является сохранение неповторимости, сингулярности и аутентичности собственной нации. В оппозиции к этноплюрализму находятся гибридизация культуры и механизмы универсализации, противоречащие национальным государствам (глобальная экономика, международные организации). Идеалом правого популизма являются сосуществующие замкнутые «культурные круги», куда не допускаются чужаки. Политический этноплюрализм может превратиться в модель «столкновения цивилизаций», наглядным примером которой в правопопулистском контексте начала XXI века стала борьба с радикальным исламом.
