Фонд Каравайчука и издательство ДА представляют книгу Сергея Ландо «Олег Каравайчук. Непойманный миром».
Олег Николаевич Каравайчук (1927–2016) — (кино)композитор, импровизатор, легенда «Ленфильма», чья биография еще при жизни обросла множеством мифов. Шостакович о нем сказал: «Каравайчук не талант. Он — гений!» В советское время Каравайчук писал в основном музыку для кино. Ее можно слышать в фильмах Киры Муратовой, Ильи Авербаха, Петра Тодоровского и многих других. Уже тогда он снискал славу гениального композитора, а как исполнитель Олег Каравайчук был открыт широкой публикой уже в годы перестройки.
Сергей Ландо — режиссер, оператор и прозаик, много лет знавший Каравайчука, — предпринял попытку написать более-менее точную биографию композитора, основываясь на множестве устных и письменных источников и в первую очередь на том, что рассказал ему сам Олег Николаевич. В книге содержится большой блок фотографий, сопровождаемых цитатами из интервью Олега Каравайчука
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
Непойманный миром
Мир ловил его, но не поймал, говоря словами Григория Сковороды. Олег всегда стремился избежать жесткой определенности факта, поэтому и биография его полна мифов. И начинается она тоже с неопределенности. По паспорту он родился 28 декабря 1927 года, а в свидетельстве о рождении стоит 14 февраля 1928-го. Кстати, Олег ненавидел вопросы о своем возрасте и никогда не праздновал день рождения. Что он мог бы вспомнить? Прежде всего не факты. А звуки. Из раннего смутного детства Олег помнил няньку с колыбельной и каких-то простодушных девушек в передниках. Если это были музы, то выглядели они как здоровые, улыбчивые крестьянки.
Олег легко мифологизировал свою жизнь. Он ощущал себя наследником великих, оставаясь по-детски безответственным. Каравайчук получил благословение от трех патеров, отцов того советского мира. Он сидел на коленях у Сталина и у театрального гения Михоэлса, его благословлял на служение музыке классик ХХ века Шостакович. По крайней мере, он сам это утверждал. А проверить уже невозможно.
В четыре года его ослепил, как удар молнии, «Царь Салтан», которого он услышал в Мариинском театре. Дирижировал Арий Пазовский. Руки Пазовского — это тоже удар молнии. Олег говорил, что по нему ударила молния и он засветился. А потом на сцене Мариинки был Чабукиани, и это тоже был удар. А потом — Уланова. В шесть лет он ходил в балет только на Уланову. Она была совсем молодой.
Родители Олега, Надежда Акимовна и Николай Андреевич, жили в Киеве, но вскоре после рождения сына переехали в Ленинград. Так что Олег ощущал себя прежде всего петербуржцем. Мама была великолепной пианисткой, педагогом, с детства свободно говорила по-французски: в ней текла французская кровь. Отец начинал скрипачом в свадебных оркестрах. Он стал бы замечательным музыкантом, если бы ему не прострелили руку. Поэтому известен он был прежде всего как музыкальный редактор в театрах и на киностудии. Жили в коммуналке, в которой всегда были открыты форточки из-за запаха табака. Сосед непрерывно курил на кухне крепчайшие папиросы. Конечно, никто не обращал внимания на слабые легкие худенького ребенка.
В школу-десятилетку при консерватории Олег поступил в 5 лет. Он сыграл стоя Prelude Шопена, и, по уверениям Олега, вся профессура навзрыд заплакала. Так началась его первая жизнь — жизнь вундеркинда. В это время его называли Моцартом. Он сочинял и играл без остановки. Это шло от естества, конечно, не от головы. Более того, когда Каравайчук по настоянию педагогов пытался идти от ума, от образованности — ничего не выходило. Он играл Бетховена не как Бетховена, а как Каравайчука. Чтобы ввести юного гения в культурные рамки, педагог предложил ему прочитать книгу Ромена Роллана «Биография Бетховена». И мгновенно всё переставало получаться, всё исчезало, муза благоразумно ускользала от академических увражей. И Олег сбегал вслед за ней, сберегая свою самость. Олег с детства освоил искусство ускользать. Один из фильмов об Олеге Каравайчуке, снятый Марией Соловцовой, называется «Мой убегающий герой». Удивительно точное название. Попытка навязать Олегу «настоящего» Бетховена закончилась тем, что Олег перестал ходить к профессору. Выгнать юного вундеркинда было неудобно, и его оставили в покое.
Олег мгновенно стал знаменит. Выступал, о нем писали в газетах. Мама сохранила огромное количество вырезок, собранных в солидном альбоме. Популярность мальчика была столь велика, что ее не могли не заметить на самом верху. Сталин подарил гениальному ребенку рояль. Существует апокриф о том, что Олег регулярно музицировал со Сталиным. Раз в неделю за вундеркиндом приезжали «люди в черном» и отвозили на «Красной стреле» в Москву. Там он музицировал в Кремле с Вождем. У Сталина, по утверждению Каравайчука, был абсолютный слух. Затем на «Красной стреле» — обратно. В 1937 году арестовали отца, и мама попросила Олега заступиться за папу перед Сталиным, что он и сделал во время очередного музицирования. Вернувшись домой, Олег увидел отца. Но после этого случая визиты к Сталину прекратились.
Летом 1941 года Олег отправился в пионерлагерь. Войну восприняли легкомысленно: разобьем врага на его территории и осенью пойдем в школу. Но из лагеря пришлось уехать в эвакуацию. Путешествие оказалось долгим. Сначала на ленинградском трамвае консерваторские дети ехали на вокзал, потом поездом — под бомбежками — добирались до Костромы, потом на пароходе по Волге — до Казани. Потом опять поездом — до Ташкента. От этого путешествия осталась та легкость, с которой Олег воспринимал любую народную музыку. Через много лет он будет приглашать на запись в Ленинград узбекских мастеров игры на карнаях — гигантских узбекских трубах. Ташкентский вокзал был весь забит тюками и чемоданами эвакуированных. Олега с мамой поселили по уплотнению. Многих других консерваторских — в интернат. Ташкент запомнился щедростью. Узбеки на рынке, завидев эвакуированного мальчишку, кричали: «Бери виноград!» Двери запирать было не принято, хотя у многих были ковры и даже золото. Очередной апокриф Олега гласит, что он неплохо жил в Ташкенте, поскольку нелегально помогал местным композиторам то в оркестровке, то просто в создании новых опусов. Но кто сейчас проверит? Да и зачем?
В Ташкенте Олег жутко заболел. Прошел даже слух, что он умер. У Олега была сначала корь, потом воспаление легких, потом он потерял слух, и ему хотели делать трепанацию черепа. Он лежал в маленькой больнице, и рядом с ним всё время умирали дети. Олег равнодушно ждал смерти. И вдруг... он услышал в голове мелодию. А уши жутко болели. На следующий день боль прошла. Олег остался глухим еще на полгода, но боль исчезла. И он начал выздоравливать... И выздоровел.
И начал сочинять. Одна из мелодий очень понравилась его старшему другу Моисею Вайнбергу, еврейскому юноше, бежавшему из Польши от фашистов. В Минске он поступил в консерваторию и оказался в эвакуации с Олегом. Один из первых он понял, что Олег сочиняет гениально, и сказал об этом и Олегу, и его отцу на вокзале, отправляясь в Центральную Россию.
Но, несмотря на всю свою признанную гениальность, Олег был изгнан из знаменитой консерваторской школы-десятилетки. Дело в том, что Олег в Ташкенте полюбил ездить на «колбасе» и прыгать на трамвайные подножки. Смерти он по юному возрасту не боялся, любил рисковать и разъезжал по всему Ташкенту, перескакивая с одного трамвая на другой. Как-то Олег стоял с красным флагом, как один из лучших учеников, на торжественном параде в присутствии высокого начальства. На беду, рядом проезжал трамвай. Как только трамвай, грохоча, стал приближаться к юным консерваторцам, Олег почувствовал непреодолимое желание прыгнуть на подножку. И прыгнул, едва успев передать красное знамя другому, и уехал прямо с парада на глазах изумленного начальства. и долго после этого безответственно катался по Ташкенту, проявив в очередной раз свою страсть к побегу. На другой день на линейке Олега торжественно исключили из школы. Правда, репрессия была игрушечной: его просто перевели из школы в музучилище.
Наконец наступило возвращение, реэвакуация. Приехал Олег с родителями осенью 1944-го. Ленинград был почти что вымерший. Тротуар вымощен булыжником, город пустой, дворники скалывали лед. Булыжники лежали как нотки. И по этим ноткам ходили на каблучках. Целый хоровод каблучков. Ксилофон. Утром окно открыто, и по мирному городу стучат каблучки. Олег был влюблен в отзвук этих каблучков.
