Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Татьяны Литвиновой «Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать».
Войны, геноцид, голод, репрессии и другие социальные катастрофы оставляют мощную психическую травму. Ее носителями оказываются не только участники событий, но и их потомки. Каким образом травма передается из поколения в поколение? Что нам делать с мучительной, страшной или стыдной семейной историей? Как перестать быть ее заложниками, расколдовать чары прошлого?
Психолог с 19-летним стажем Татьяна Литвинова исследует межпоколенческую (трансгенерационную) передачу травмы на примере собственной семьи, пострадавшей от сталинских репрессий, и многих других семей с их реальными историями. Особое внимание она уделяет событиям, которые замалчиваются поколениями, семейным тайнам и «скелетам в шкафу». Автор уверена, что в любой семейной истории почти всегда есть и травма, и ресурс. Осознав источник травмы, мы сможем лучше понять себя и научимся эффективно использовать доставшуюся нам по наследству силу.
Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.
Новый район и квартира, где жил Сталин
Память о травматичном прошлом народа и семьи живет в наших городах и квартирах
Район, где мы жили, назывался «Квартал Е», с ударением на первом слоге: «Квáртал». Если кто-то говорил «Квартáл Е», значит, он был не местный. Официальное название — «Микрорайон Бештау», но никто его так не называл. Люди, конечно, говорили, что живут «на Квáртале». И мы там жили, и память там жила своей жизнью… Например, «на Квартале» была улица Атарбекова. Папа мне говорил: «Атарбеков был зверь». Об этом знали его мама и бабушка — они были местные. Атарбеков — один из видных деятелей времен красного террора, революционер, чекист. Сейчас улица переименована в Широкую. Ирония в том, что на самом деле она узкая. Но хоть не Атарбекова, и то хорошо!
Я давно хотела найти это место и вот, в очередной приезд в родной Пятигорск, нашла. Знакомьтесь: улица Дзержинского, 48. Здание построено в 1896 году; сейчас оно в плачевном состоянии — своего рода исторический памятник. До революции тут была гостиница «Новоевропейская», а часть улицы Дзержинского, где сейчас находится дом 48, называлась Нижегородской. Во времена красного террора прямо в этом здании находился концлагерь. Часть узников, убитых в 1918 году на пятигорском кладбище, содержали именно здесь (всего около 100 человек). Большинство зарубили, причем каратель Атарбеков участвовал в этом лично (Мельгунов, 2017; Волков, 2007). Сейчас на втором этаже бывшего концлагеря видны занавески и, кажется, живут люди, а первый этаж пустует — висит объявление: «Аренда».
Красный террор — это особая история. И Гражданская вой на была очень жестокой. И красные, и белые тогда отличились зверствами. Однако белых убийц и садистов у нас не постарались увековечить как героев. А именами красных названы и улицы, и населенные пункты. Например, село Труновское, улицы Трунова и Ашихина в Ставрополе. Трунов отличился тем, что в селе с хорошим названием Безопасное отправлял на смерть задержанных, у которых обнаруживал «не рабочие», ухоженные руки (Мельгунов, 2017). Ашихин — тем, что собственноручно рубил людей, причем относился к делу творчески: присматривался, какую часть тела лучше отрубить в первую очередь (Беликов, 2009). Но это еще цветочки, потому что длилось не так долго. Скоро к власти придет Сталин. Надолго.
Память живет и звучит. Не только в названиях, которые известны всему городу, но и в маленьких событиях, о которых знают только члены семьи и больше никто. Память не только об убийцах и садистах, но и о мирных участниках исторических событий; о маленьких участниках великих дел, в том числе о наших родственниках. Вспомним моего прадеда Гаврилу — «честнягу», который сам не брал и другим не позволял разворовывать конфискованное у кулаков имущество.
Надпись на обратной стороне фотографии, которую мама отправила своим родителям: «Папочке и мамочке от Раи. Вышла плоховато, нагнула голову. Но ничего, плохая, но Рая. Это я фотографировалась во дворе школы, у нас здесь очень красиво».
Моя мама заканчивала школьное обучение в Тернополе (Западная Украина), потому что в их поселке не было возможности получить полное среднее образование. Она жила с бабушкиной сестрой тетей Настей и ее мужем дядей Васей. Их семью туда переселили. Когда из Западной Украины депортировали поляков, переселенные русские и украинцы занимали их дома. Мама говорит: дядя Вася постеснялся взять дом побольше, потому что у него было всего двое детей, оставил для какой- нибудь многодетной семьи. Совестливый был дядя Вася. Куда делись поляки, мама не понимала («говорили, что они вдруг все уехали»).
Мама по вечерам сидела на кухне и тихонько читала какую-нибудь книжку. Выпивший дядя Вася возвращался домой, заходил в кухню и начинал ее щекотать. Позже мама сама, когда бывала веселой, любила пощекотать и меня, и сестру. Повалит, хохоча, на кровать и щекочет или щиплет. Нам это совсем не нравилось, мы вырывались, а маме нравилось, она смеялась и не переставала щекотать. Я тогда была уже большой девочкой, как мама, которую щекотал дядя Вася. Она часто повторяла со мной то, что происходило в ее детстве. Межпоколенческая передача происходит в том числе и тогда, когда родители повторяют со своими детьми действия, совершавшиеся в их детстве взрослыми по отношению к ним (Даттон, 2022). И это щекотание повторяло приставания дяди Васи. Можно пофантазировать, что сейчас он повалит маму на кровать. А может, он так и делал?
Конечно, это уже моя фантазия. Если вам не хватает информации о каких-то эпизодах семейной истории, возможно, и вы фантазируете о том, что происходило. Фантазия, разумеется, совсем не обязательно попадает «в точку». (Хотя, как известно, иногда оказывается, что мы на самом деле знаем то, чего «не знаем».) Фантазия отнюдь не означает, что именно так все и было. Но тем не менее воображение — полезная вещь! Потому что фантазии о родственниках и предках могут свидетельствовать о том, как тот или иной человек воспринимался в семье, с каким представлением о нем и о семейной истории вы росли, не задумываясь об этом.
Я уже говорила, что у потомков репрессированных нарушаются отношения с родственниками. Они могут быть дистанцированными, даже если вы были с ними хорошо знакомы. И тогда знания о них минимальны. Живя в одном городе с дедушкой и бабушкой со Второй Верхней, мы друг другу на праздники посылали открытки по почте. Когда я, став взрослой, уехала работать по распределению, мне захотелось самой отправить бабушке открытку на 8 Марта, и я не могла вспомнить, как ее зовут: то ли Нина Александровна Семенова, то ли Нина Семеновна Александрова. Папа потом удивился — конечно, Семенова! Самая обыкновенная, распространенная фамилия. У бабушки Нины когда-то был отец. А у прабабушки Кати — муж. Единственным напоминанием о нем оставалась бабушкина фамилия. Тонкая ниточка связывала меня с исчезнувшим из семейной памяти человеком: фамилия, которую я то ли помнила, то ли нет. И еще одна тонкая ниточка — папин интерес к сталинским репрессиям.
Помню, однажды к отцу приехал его друг детства дядя Саша. Он давно жил в Москве, но часто появлялся летом, иногда с сыном Виталькой. А в тот раз приехал с московским другом. Папа сказал, что мы вместе с дядей Сашей и его другом пойдем в поход на гору Бештау и что этот друг — очень интересный человек, и его важно послушать и расспросить, потому что он был в сталинском лагере. Тогда я в первый раз услышала о сталинских лагерях. Московский друг дяди Саши попал в лагерь за то, что изучал язык эсперанто.
На главную вершину Бештау мы забирались и раньше. Как всегда, мы поднялись со стороны поселка Иноземцево, а спускались на Железноводск, где самый легкий путь. (Со стороны Пятигорска и Лермонтова сплошь осыпи и закрытые урановые шахты.) Уже внизу, ближе к городу, было хорошее место для привалов у чистого родника, где мы разожгли костер. И папа с дядей Сашей стали расспрашивать московского гостя. Мне было, кажется, 12 лет. Я ходила вокруг, ждала, когда они поговорят и мы пойдем домой. Такой скучный пикник… Из того, о чем они разговаривали, я запомнила лишь одно — когда друг дяди Саши вышел из лагеря и стал устраиваться на работу, он удивился, что его готовы принять: «Я же враг народа!..» После этого похода папа сказал мне, что московский гость рассказывал о пытках, действиельно имевших место в сталинских лагерях. Папа описал мне какую-то пытку с его слов, но я не запомнила. Помню только, что она была связана с водой. Уже будучи взрослой, я стала замечать за людьми, в том числе за собой, такую психологическую защиту: когда разговор заходит о чем-то ужасном, человек начинает скучать, отвлекаться, как будто ему это совсем неинтересно.
Сейчас я вспоминаю все больше случаев, когда папа упоминал о событиях того страшного времени. Он всегда ими интересовался, хотел понять, узнать подробности. Интересно, что при этом живой памятью были находившиеся рядом члены семей репрессированных, а иногда и они сами! Например, папина мать, бабушка Нина, была дочерью репрессированного, но папа не знал об этом. И папина жена, наша мама — дочь репрессированного. Об этом тоже никто из нас не знал. В доме бабушки — папиной мамы — время от времени появлялся один и тот же родственник, «привидение» Вильгельм — он тоже был репрессирован и прошел через лагеря, но мы об этом не знали! Мы не раз обедали у бабушки Нины с Вильгельмом, а папа так обрадовался возможности сходить в поход с бывшим узником ГУЛАГа и посидеть с ним у костра! Папа, очевидно, что-то чувствовал, хотя и не знал. Он, как и его отец, женился на дочери репрессированного, и его жена (то есть моя мама) тоже не знала. Никто ничего не знал? В конце жизни, уже в 1990- х годах, бабушка Нина рассказала папе, что ее отец был в сталинском лагере и умер от полученного там туберкулеза. Видно, настало время, когда она решила, что пора об этом рассказать. А бабушка Нюся, кажется, не ждала такой возможности. Ее отношения с исчезнувшим дедом были сложными. Она вышла замуж во второй раз, когда маме было восемь лет. Мама мне говорила, что первый муж бил бабушку «за детей». Может быть, она фантазировала о родном отце как о своем заступнике. Не знаю, бил ли дед Федор бабушку Нюсю, но сама она била маму сильно. Могла ли мама вести себя иначе, чтобы ее не били?
Ребенку важно верить, что отношение взрослых к нему зависит от него самого. Ведь быть беспомощным очень страшно. К тому же дети часто готовы считать себя плохими, чтобы сохранять образ хорошего, справедливого родителя.
Помню одного мальчика, которого часто и сильно била мама. У него была одна постоянная тема рисунков: как хороший Человек-паук бьет плохого Человека- паука. Ему было нужно и важно верить, что мама хорошая, а он — плохой. Тогда все не так безнадежно и есть возможность исправить ситуацию. Намного труднее ребенку было бы понять, что мама бьет его, потому что ей трудно, потому что отец мальчика ее бросил и сын на него так похож. И к тому же в детстве ее точно так же била мать. («Но мы с ней друг друга очень любили!»)
Ребенку важно понимать, чего от него хотят. Иначе неизвестно, как себя вести, чтобы быть хорошим, и тогда реакции родителей оказываются непредсказуемыми. Помните, как папу в детстве кто-то научил песенке про Сталина? Забавная песенка — ходит мальчик и поет с удовольствием.
Узнав об этом, я тоже не поняла, за что мать так сильно его ударила. Он и сам тогда, наверное, не понял и был в шоке. И только запомнил, как сильно она испугалась. Мне сейчас грустно думать о мальчике, который пожалел не себя, а маму. Хороший мальчик… Но ведь он тогда, скорее всего, испугался сам.
Папа таким и остался. Когда я была уже взрослой, он говорил мне, что если я хороший человек, то другой для меня всегда значит больше, чем я сама. Я ответила: значит, для другого человека я должна значить больше, чем он сам, если этот человек хороший. Он засмеялся, будто я удачно пошутила, и сказал: «А это неверно». Злюсь до сих пор! Папа, твоя дочь вообще имеет право за себя постоять? Или чего-то для себя хотеть? А он был сыном травмированной матери и с детства привык не требовать к себе внимания. Я слышала о нем такую историю. Взрослые случайно обнаружили, что он плохо себя чувствует: кто-то проснулся и увидел, как Витя тихонько ходит по комнате из угла в угол. У него болело ухо, но он не хотел никого будить; он с детства усвоил, что мама слишком несчастна и он не должен доставлять ей неприятности.
Как справлялась со своим несчастьем бабушка Нина? Бывало, приманит к себе во двор бездомную кошку и начнет подкармливать. Все сокрушалась, что кошка худая, что у нее морда узкая. И бабушка начинала кормить кошку и ждала, пока морда у той не округлится. Помню одноглазую кошку по кличке Киса, которая, на радость бабушке, стала со временем гораздо упитаннее. Уже будучи взрослой, я рассказала о бабушке и ее кошках Марьиванне, у которой жила тогда на квартире. Марьиванна сказала: «Значит, добрая была бабушка». Я удивилась. Я не привыкла хорошо думать о бабушке Нине, ведь мама всегда отзывалась о ней плохо, и папа ей не возражал. А потом бабушка перестала заводить кошек. Сказала, что тяжело каждый раз их терять… Я тогда не знала, что в жизни бабушки Нины было много потерь. В жизни моих родных с обеих сторон было много потерь.
Когда мне было лет 10, я придумала себе план самой лучшей и достойной жизни. Все подробно расписала: как вырасту, чем буду заниматься и т. д. Сейчас из этого списка помню только, какой был запланирован конец жизни: пойти на войну и там геройски погибнуть. Я удивлялась, почему подруги смеются над этим, ведь когда- нибудь все равно умирать, вот я и запланировала самый лучший и достойный конец. Кстати, мой дед Петя, папин папа, прошел войну от начала до конца. Мама говорила: «Твой дед на самом деле не воевал, в штабе просидел». В конце войны его взяли в штаб писарем, заметив хороший почерк. На самом деле он, конечно, воевал — и в окружении был, и ранение получил. Но мне никто об этом не рассказывал, в том числе и сам дедушка. Я думала, как сказала мне мама, что он ненастоящий ветеран.
Из наградного листа
« ...с начала Отечественной войны в должности шофера автомашины. Работая на подвозе боеприпасов и материалов на передовые линии фронта в исключительно тяжелых условиях под огнем противника, всегда проявляет смелость, мужество и отвагу.
Тов. Литвинов в борьбе с немецкими захватчиками был ранен и, несмотря на это, не покинул машину, обеспечив своевременное выполнение боевого задания командования».
(Дед тогда получил медаль «За боевые заслуги».)
Так сложилось, что я знала деда лично, общалась с ним, но о его участии в вой не мне было неизвестно. А он какое-то время побыл даже командиром танка. Я бы гордилась тем, что я внучка танкиста, рассказывала бы в школе…
Но я ничего не знала об этом, думала, что он «в штабе просидел».
О дедушке Федоре я тогда думала, что он, наверное, где-то погиб и тело не нашли. У бабушки Нюси, сколько я ее помню, были опухшие от ревматизма ноги; она все время растирала их разными мазями. Меня часто отправляли за этими мазями в аптеку. Мама долгое время тогда тоже говорила, что у нее болят суставы, и растирала ноги теми же мазями. Я слышала, что у деда Федора был ревматизм суставов. Кажется, в последнем письме с фронта он писал, что их часть находится на болотах и у него болят ноги.
Чем меньше мы знаем о случившейся трагедии, тем больше вероятность, что напоминание о ней непрошен о вторгнется в нашу жизнь; чем меньше понимаем, что нас тянет повторить ту же ситуацию, тем больше риск, что мы ее повторим.
Как я уже неоднократно говорила, в семьях часто повторяется одна и та же тема. Сначала в одном поколении, затем в следующем и т. д. И больные ноги — это еще не худшее, что может повториться. Есть много семей, где повторились подлинно трагические истории. Вот несколько ярких примеров.
Одна женщина в 10-летнем возрасте потеряла отца. Он погиб на глазах у нее и матери. Когда она стала взрослой и уже была замужем, ее муж погиб на глазах у нее и детей.
Это произошло при совсем других обстоятельствах, но совпадение всех поразило. Я мало знаю об этой семье, но могу предположить следующее. Девочка любила отца, которого потеряла; возможно, восхищалась им. В памяти запечатлелся образ отчаянного и бесстрашного человека, который себя не бережет. Может, кто-то говорил о том, какой он неосторожный, может, нет. Даже если она не помнит, чтобы кто-то называл какие-то определенные качества отца, в памяти остались сцены из жизни с ним. И когда она встретила мужчину, в общении с которым почувствовала себя так же спокойно и хорошо, как с папой, — они с этим мужчиной, по известному нам «закону пазла», друг друга дополнили.
Очевидно, что у отчаянного и неосторожного человека риск пострадать от несчастного случая выше среднего. (Скорее всего, можно найти что-то общее в историях их семей, если иметь больше информации.)
Мальчик ни разу не видел своего деда. И отец мальчика не помнил своего отца, потому что осиротел очень рано. Бабушка по отцовской линии всегда говорила, что дед был военным летчиком- испытателем и погиб во время учений.
Внука звали его именем, он гордился дедушкой- летчиком, которого в семье называли героем. Мальчик вырос, стал военным и… погиб во время учений. Он так и не узнал, что дедушка был не летчиком- испытателем, а расстрелянным «врагом народа». Но внук-то помнил деда-военного, своего тезку, и думал, что будет таким, как он. К сожалению, образцом был погибший человек. Как и в предыдущем примере, здесь можно с осторожностью предположить, что в какой-то решающий момент внук не берег себя, потому что он — «как дед».
Повторения есть в жизни каждого человека и каждой семьи. Я привела лишь два трагических примера. Но повторяется не только трагическое; просто плохое тоже может повторяться. В этом случае люди обычно говорят: «Опять на те же грабли!..» Наступать на те же грабли человека побуждают внутренние неосознаваемые причины. Хорошее тоже повторяется. Человек может не обратить внимания на такое повторение; ему кажется, что это само собой разумеется. Например, когда у него снова и снова получается находить хороших друзей. А у кого-то снова и снова не получается. И уж этот-то человек непременно задумается: почему такое невезение?