Издательство «Альпина Паблишер» представляет книгу Джеймса Поскетта «Незападная история науки. Открытия, о которых мы не знали» (перевод Ирины Евстигнеевой).
Джеймс Поскетт переосмысливает историю знания, опровергая идею о том, что современная наука — это исключительно западное изобретение. Он убедительно демонстрирует, как прогресс возникает в результате сотрудничества и обмена знаниями блестящих умов из разных стран мира. От важного вклада арабских ученых в европейскую науку до богатства древнекитайской медицины, ботаники и фармакологии, в книге раскрывается многообразие научных достижений за пределами привычных нам географических и культурных границ. Читатели узнают об османском астрономе, захваченном в плен пиратами; об африканском рабе, искавшем лекарственные травы на плантации в Южной Америке; о мексиканском генетике, собиравшем образцы крови олимпийских спортсменов. Признавая значимость традиционного научного канона, автор уделяет внимание политическому контексту, который формировал научный дискурс, и предлагает всеобъемлющий взгляд на историю науки.
Предлагаем прочитать начало одной из глав книги.
Экономика природы
Бродя по краю плантации в поисках чего-нибудь съестного, Граман Кваси наткнулся на странное растение, которого никогда прежде не видел. Его внимание привлекли ярко-розовые цветы. Кваси срезал с невысокого куста ветку и отнес ее в свою хижину. Он не знал, что этому растению суждено навсегда изменить его жизнь.
Граман Кваси родился примерно в 1690 г. в Западной Африке на территории современной Ганы и принадлежал к народности акан. Ему было всего 10 лет, когда он был захвачен в плен соседним враждебным племенем, которое продавало рабов европейцам. В цепях Кваси доставили на побережье, где его купил голландский работорговец. Так он был отправлен через Атлантический океан — один из 6 млн африканских рабов, перевезенных в Америку в XVIII в. По прибытии в Южную Америку Кваси попал на плантацию сахарного тростника в Суринаме, голландской колонии. Ребенком его заставляли целый день под палящим солнцем заниматься прополкой сорняков. А когда он немного подрос, перевели на изнурительные работы по уборке сахарного тростника: рабы срезали его вручную с помощью мачете.
Но в Кваси скрывался настоящий талант, поначалу недооцененный его голландскими хозяевами. Обладая пытливым умом, он с интересом изучал природный мир Южной Америки с ее богатейшей флорой и фауной. Он собирал растения и готовил из них лечебные снадобья, сочетая целительские традиции народов Африки и Америки. Лечил Кваси не только африканцев, но и европейцев, зарабатывая этим кое-какие деньги. Но настоящую славу принесло ему одно растение — небольшой куст с ярко-розовыми цветами, найденный им на плантации в Суринаме. Оказалось, что это растение обладает невероятными лечебными свойствами. Отвар из коры, похожий на горький чай, действовал как эффективное средство против малярийной лихорадки, а также укреплял желудочно-кишечный тракт и восстанавливал аппетит.
Скорее всего, Кваси узнал о целебном действии кустарника от одного из индейских рабов на плантации — его использовали лекари-травники коренных американцев (см. главу 1, где говорится о традиционных медицинских знаниях неевропейских народов). Слухи об открытии Кваси довольно быстро распространились по Суринаму, а затем дошли и до Европы. В то время существовало единственное эффективное средство от малярии из коры хинного дерева, известной как «перуанская кора». Но монополия на этот ценный препарат (который, как следует из его названия, добывали только в вице-королевстве Перу), принадлежала испанцам. В начале XVIII в. кора хинного дерева была самым дорогим товаром в мире. Она в буквальном смысле слова ценилась дороже золота. Таким образом, открытие иного способа лечения малярии обещало огромную коммерческую выгоду.
В 1761 г. образец кустарника, обнаруженный Кваси, попал к Карлу Линнею, профессору медицины и ботаники Уппсальского университета в Швеции и одному из самых влиятельных европейских натуралистов того времени. Линней кардинально изменил подход к описанию природного мира благодаря разработке новой системы классификации. Впервые она была представлена в его сочинении «Система природы» (1735). Линней разделил природный мир на три основных царства: животное, растительное (к нему также относились грибы) и минеральное. Царства делились на классы, классы — на отряды; далее шли еще два уровня классификации — род и вид. Каждый уровень постепенно все точнее определял конкретное животное или растение. В этой системе всем природным объектам было отведено строго определенное место. Кроме того, Линней предложил давать животным и растениям официальные биномиальные (то есть двухсловные) названия, состоящие из имени рода и имени вида. Например, научное название льва Panthera leo указывает на то, что лев является представителем рода пантер (который включает также ирбисов, тигров, леопардов и ягуаров) и вида львов (который включает различные подвиды, обитающие в Африке и Азии). Преимущество этой системы заключалось в том, что она обеспечивала простой и единообразный способ классификации мира природы. Она также позволяла натуралистам указать на сходство между разными видами животных или растений — например, путем объединения львов и тигров в один род пантер. Биномиальная система Линнея до сих пор является основой всех современных систем биологической классификации.
Линней получил образец растения от шведского плантатора в Суринаме. Лечебные свойства растения полностью подтвердились, и Линней был крайне впечатлен. Он должным образом зафиксировал это открытие в новом издании «Системы природы» — причем не только как ранее неизвестный вид, но и как совершенно новый род. Кроме того, Линней назвал растение в честь его открывателя Quassia amara, или квассией горькой (Quassi — латинизированная версия аканского имени Кваси, а amara на латыни означает «горькая», что относится ко вкусу лекарства). Открытие нового средства от малярии, официально подтвержденное Линнеем, кардинально изменило жизнь Грамана Кваси.
Вскоре, по мере распространения новости о лекарстве, квассия горькая стала важнейшей экспортной культурой плантаторов в Суринаме, которые выращивали и продавали ее как замену более дорогой коре хинного дерева. Кваси обрел долгожданную свободу и был приглашен в Голландию для встречи с Вильгельмом V Оранским, который в знак признания заслуг подарил ему богато расшитый мундир и золотую медаль. По возвращении в Суринам Кваси также получил в собственность небольшую плантацию (вместе с рабами). Ему начали приходить письма от европейских натуралистов, которые жаждали больше узнать о флоре Южной Америки. Некоторые из этих писем были адресованы «суринамскому профессору гербологии» Кваси. Итак, вопреки всему «профессору гербологии», бывшему африканскому рабу, удалось добиться свободы и стать влиятельным и уважаемым специалистом в области целебных свойств южноамериканских растений.
История Грамана Кваси во многих отношениях исключительна. Мало кто из представителей других культур, не говоря уже об африканских невольниках, удостаивался от европейцев публичного признания как обладатель важных научных знаний. Что касается естественной истории, то растения обычно назывались в честь европейских естествоиспытателей, которым приписывалось их открытие. В XVIII в. большинство европейцев считали африканцев не более чем товаром: их можно было покупать и продавать как домашний скот для работы на плантациях. Благодаря своим уникальным знаниям о целебных свойствах растений Кваси сумел вырваться из этого мира — или, если точнее, оказаться на другой его стороне. Но в некотором роде Граман Кваси был примером гораздо более обширного явления.
Традиционное представление о естественной истории в эпоху Просвещения охватывает — почти исключительно — достижения европейцев, таких как Карл Линней: им ставится в заслугу «открытие» новых растений и изобретение новых систем классификации. Но эта картина вводит в заблуждение: тот значимый вклад, который внесли в развитие естественной истории в XVIII в. народы Африки, Азии и Америки, попросту игнорируется. А между тем эти люди были носителями богатых научных традиций, на которые европейцы зачастую опирались в попытках понять и классифицировать чужой природный мир. В некоторых случаях европейцы просто присваивали себе эти знания — например, силой заставляя порабощенных африканцев раскрывать сведения (нередко тайные) о свойствах местных растений. В других случаях это было больше похоже на научное сотрудничество, как мы увидим на примере Японии периода Эдо. Таким образом, эта глава посвящена забытому вкладу в естественную историю многих и многих людей — от африканских целителей, таких как Граман Кваси, до индийских брахманов.
В отличие от предыдущей главы, посвященной исследовательским экспедициям, которые финансировались государствами, в этой главе мы рассмотрим важную роль международной торговли в развитии науки эпохи Просвещения. В XVII–XVIII вв. мир изменился благодаря экспансии европейских торговых компаний: Голландской Ост-Индской компании (Юго-Восточная Азия и Япония); Королевской Африканской компании, которая доминировала в Атлантике, и самой знаменитой из них — Британской Ост-Индской компании, подмявшей под себя торговлю с Индией и Китаем. Эти грандиозные торговые предприятия получали колоссальные прибыли, контролируя поставки в Европу сахара, специй, чая, индиго и многих других ценных товаров. Важно отметить, что большая часть этой торговли была связана с товарами природного происхождения. Коммерческие интересы послужили толчком к более детальному изучению мира природы и развитию естественной истории: торговым компаниям требовалось классифицировать и оценивать товары, с которыми они имели дело.
Вот пример, дающий представление о масштабах этих перемен: в начале XVII в. европейские естествоиспытатели знали около 6000 различных видов растений. К концу XVIII в. было идентифицировано уже более 50 000 видов, причем большинство из них произрастало за пределами Европы. Как говорилось в предыдущей главе, торговые компании (Королевская Африканская компания, Британская Ост-Индская компания) поддерживали тесные связи с ведущими научными учреждениями того времени — с Лондонским королевским обществом и не только. Понимание, чем золото отличается от платины, а корица от мускатного ореха, имело не только научное, но и коммерческое значение. В некоторых случаях торговые компании заказывали проведение химического анализа с использованием новейших лабораторных методов, чтобы убедиться в чистоте металла или красителя.
Таким образом, естественная история в эпоху Просвещения была экономической наукой в той же степени, что и биологической. Сам Линней определенно рассматривал свою работу именно так. Как и многие, он выражал беспокойство, что мировая торговля ослабляет экономику Европы, поскольку возникает зависимость от товаров из других стран. В частности, Линнея тревожило, что торговый баланс складывается не в пользу Европы: его родная Швеция и многие другие страны ввозили товаров гораздо больше, чем вывозили. Чтобы решить эту проблему, Линней предложил Швеции разводить альтернативные культуры или даже попытаться выращивать на своей земле те растения, которые страна импортировала. «Природа устроила сама себя так, что каждая страна производит что-либо особенно полезное; задача экономик — собирать из других мест и выращивать у себя то, что не хочет произрастать здесь естественным образом», — писал Линней. С его точки зрения, в этом и заключалась цель естественной истории: не просто каталогизировать природный мир, но найти способы сделать Европу самодостаточной, изменив торговый баланс в ее пользу. Линней даже рассматривал возможность выращивать в Швеции тутовые деревья, чтобы уменьшить ее зависимость от импорта китайского шелка. Неудивительно, что Линней столкнулся с трудностями при попытке культивировать тропические растения в Швеции с ее холодными зимами. Но крупные империи пошли иным путем, более успешным.
В XVIII в. европейские натуралисты участвовали в обустройстве сотен ботанических садов по всему колониальному миру. За этим стояли не только и не столько научные, сколько экономические цели — наладить выращивание ценных тропических растений для снижения зависимости от импорта. Так, в 1735 г. Французская Ост-Индская компания разбила ботанический сад на острове Иль-де-Франс (современный Маврикий). Власти Франции постави ли перед натуралистами задачу выращивать перец, корицу, гвоздику и мускатный орех в надежде подорвать монополию голландцев на торговлю этими пряностями. (В те времена единственным местом, откуда в Европу привозились эти пряности, была Юго-Восточная Азия, но торговля с ней жестко контролировалась Голландской Ост-Индской компанией.) Французы даже наняли христианского миссионера с говорящим именем Пьер Пуавр (poivre по-французски означает «перец»), чтобы тот контрабандой вывез из Юго-Восточной Азии семена и саженцы пряных растений. Британия в Индии действовала точно так же и с той же целью: в 1786 г. в Калькутте был заложен ботанический сад для выращивания корицы и других пряностей. К концу XVIII в. в большинстве европейских колоний, в том числе на Ямайке, в Новом Южном Уэльсе и Капской колонии, имелись свои ботанические сады. Все они поддерживали тесные связи с ведущими ботаническими садами Европы, такими как Королевские сады Кью в Лондоне, и служили важным источником информации о естественной истории мира.
I. Рабство и ботаника
По прибытии на Ямайку Ганс Слоан немедленно нашел себе лошадь и проводника из числа африканских рабов, а затем не мешкая отправился в горы. Его предупреждали, что в горах скрываются беглые рабы и пираты, поэтому для европейцев там небезопасно, — но риск был оправдан. Его сумка быстро заполнялась образцами — орхидеями, папоротниками и другими удивительными растениями. В течение следующего года Слоан сумел собрать более 800 новых видов растений: каждый образец был аккуратно высушен и прикреплен к листу бумаги, а листы вклеены в пухлый том. Официально Слоан прибыл на Ямайку в 1687 г. в качестве личного врача нового губернатора острова, герцога Альбемарля. Но здоровье подопечного интересовало Слоана куда меньше, чем природа тропического острова. (Если уж начистоту, губернатор скончался меньше чем через год после его приезда.) Вернувшись в Лондон в 1689 г., Слоан взялся за написание монументального труда, который был опубликован в виде двух больших иллюстрированных томов под названием «Естественная история Ямайки» (1707–1725). Вскоре после выхода двухтомника Сло ана избрали президентом Королевского общества и президентом Королевской коллегии врачей, и Слоан стал одним из самых влиятельных натуралистов начала XVIII в. С ним консультировался сам Карл Линней — он даже нанес коллеге визит в Лондоне и включил часть сведений из его «Естественной истории Ямайки» в свою «Систему природы». После смерти Слоана в 1753 г. вся его коллекция, к тому моменту насчитывавшая более 70 000 образцов растений, животных, минералов и предметов древности, была приобретена парламентом и легла в основу экспозиции Британского музея, а впоследствии — Музея естественной истории в Лондоне. Своим успехом Слоан не в последнюю очередь был обязан пониманию взаимосвязи между естественной историей и экономикой. На первой странице труда о Ямайке Слоан напоминал читателям, что представляет собой остров: «…наиболее крупное и наиболее значительное плантационное хозяйство Ее Величества в Америке». Далее он подробно описывал все виды ценных сельскохозяйственных культур: в тот период, когда британцы, наращивая использование рабского труда, преобразовывали Вест-Индию в процветающую плантационную экономику, это была более чем своевременная информация.
Сам Слоан извлекал немалую выгоду из всего происходящего. Его супруга была совладелицей большой сахарной плантации на Ямайке и имела право на треть ее прибылей. Он также инвестировал в ряд финансовых схем в Северной и Южной Америке, в том числе в предприятие по продаже «ямайской коры» — еще одной альтернативы дорогостоящей хине.
Был и другой важный фактор, позволивший Слоану добиться такого успеха: контакты с африканскими рабами в Вест-Индии. Однако отношение Слоана к знаниям африканцев и используемый им язык отражали типичные расистские взгляды той эпохи (это касается и многих других европейских натуралистов, с которыми мы познакомимся в этой главе). Тем не менее в «Естественной истории Ямайки» он открыто признавался, что собирал ботанические сведения, расспрашивая «местных жителей, будь то европейц ы, индейц ы или негр ы». Его внимание особенно привлекло одно растение. «Негры-коромантины называют его бичи; они употребляют его в пищу и для излечения болей в животе», — объяснял Слоан. «Бичи», как называли на Ямайке орех колы, действовал как стимулятор, излечивал желудочно-кишечные расстройства, а также придавал застоявшейся воде свежий вкус. (Позже, в XIX в., орех кола станет одним из ключевых ингредиентов кока-колы, знаменитого напитка.) Несмотря на упоминание «бичи» в «Естественной истории» Слоана, он был родом не с Ямайки, а из Западной Африки. Слоан и сам это знал — он отмечал, что орех кола выращивался «из семян, привезенных сюда на корабле из Гвинеи». В Западной Африке этот орех традиционно использовался в медицине, а также был символом доброй воли — соседи и гости обычно обменивались ими на различных церемониях. «Кто приносит орех кола, тот приносит жизнь», — гласила поговорка западноафриканского народа игбо. По горькой иронии судьбы орех кола, традиционный знак дружбы, попал на Ямайку на невольничьих судах: порабощенные африканцы жевали его, чтобы выдержать невыносимые условия плавания.
Как вскоре обнаружил Слоан, на Ямайке было много и других растений африканского происхождения. В основном они росли на так называемых кормовых участках: чтобы не заботиться о пропитании своих рабов, европейские плантаторы выделяли им крохотные участки неплодородной земли, где те должны были сами выращивать себе пищу. Слоан потратил немало времени на изучение этих «негритянских плантаций», как он их называл. Он расспрашивал работавших там африканцев о продовольственных культурах, привезенных из их родных земель на борту невольничьих кораблей. Ему показывали ямс, африканское просо и черноглазую фасоль (светлые бобы с темным пятнышком у ростка) — эти растения дарили порабощенным африканцам вкус дома даже на далекой враждебной чужбине. Так на Ямайке Слоан многое узнал о флоре не только Вест-Индии, но и Западной Африки.
По всей Америке европейские натуралисты расспрашивали порабощенных людей в надежде получить сведения о новых растениях, которые обладали целебными свойствами или каким-либо иным коммерческим потенциалом. Впрочем, более правильным словом будет «допрашивали»: в те времена это нередко делалось с позиции силы. Европейские рабовладельцы относились к африканским рабам и их знаниям как к собственности, которой могли распоряжаться по своему усмотрению. В 1773 г. шотландский плантатор Александр Дж. Александр описал ряд экспериментов с «целебными снадобьями негритянских докторов», имея в виду лекарственные растения, применяемые африканскими рабами. Александр, изучавший химию в Эдинбургском университете, разузнал, как рабы на его гренадской плантации лечили фрамбезию — очень болезненную кожную инфекцию, широко распространенную в тропиках. «Метод негров состоит в том, что человека заставляют дважды в день стоять в бочке, где на малом огне кипит котелок, чтобы человек обильно потел, и при этом дают отвар из коры двух деревьев, которые в этой стране называют Bois Royale и Bois fer [королевским деревом и железным деревом]», — писал Александр. В письме Джозефу Блэку, профессору химии Эдинбургского университета, Александр сообщил о «поразительных» результатах: все, кого лечили этой корой, выздоровели в течение двух недель. Ее образцы Александр отправил Блэку, предложив тому провести химический анализ состава коры.
Врач Генри Бархэм, состоявший в переписке со Слоаном, сообщил о похожем случае на Ямайке. Бархэм долгое время страдал воспалением суставов ног и сильной лихорадкой, почти потеряв надежду вылечиться. «В один день, когда я принимал ванну, по дому проходил один из моих негров, — вспоминал Бархэм. — Он сказал: “Хозяин, я могу тебя вылечить”. Он тут же принес кору этого дерева и немного листьев и сказал мне купаться в его настое». Это дерево местные африканцы называли «свиная слива». По словам Бархэма, после купания в этом настое он полностью выздоровел: «Ко мне вернулись силы, а также крепость ног — как прежде». Другой ямайский врач по имени Патрик Браун описал лечебные свойства «червячной травы». «Это растение издавна служит неграм и индейцам, которые первыми узнали о его качествах, а такое название происходит от особой действенности в уничтожении червей», — сообщал Браун.
Европейские натуралисты также интересовались ботаническими знаниями африканцев. Влиятельный естествоиспытатель Джеймс Петивер из Лондона в начале XVIII в. опубликовал каталог «Некоторые растения Гвинеи»: эти растения были собраны служащим Королевской Африканской компании в Западной Африке. Петивер перечислял африканские названия и лечебные свойства каждого растения: например, «конкон» использовался как глистогонное средство, а «акроэ» — как тонизирующее, для восстановления сил.
К концу XVIII в. некоторые европейские врачи начали допускать (хоть и неуверенно), что африканцы могут знать о ряде растений больше них. В Суринаме один голландский врач написал, что «негры и негритянки… знают о целебных качествах растений и используют их для лечения, посрамляя врачей, прибывших из Европы». Другие были более сдержанны в своих оценках. По уверению некоторых, африканцы действительно многое знали о растениях, но у них отсутствовал системный подход, основанный на классификации. Печально известный плантатор с Ямайки Эдвард Лонг выдвигал именно этот аргумент, утверждая, что «эти дикари — ботаники по наитию». Но Лонг ошибался. Ботанические знания африканцев редко фиксировались в письменной форме, однако представляли собой целостную систему. Целители народа игбо в Западной Африке классифицировали растения по средам обитания, разделяя их на растущие «в лесу» и «в саванне». Эта таксономия растений была согласована с классификацией болезней, поскольку разные болезни требовали растений, произрастающих в определенной среде. Вопреки утверждениям Лонга и многих последующих историков науки, африканцы не только знали о лечебных свойствах растений, но и интегрировали эти знания в сложную классификационную систему.
Не все растения использовались для лечения. В 1705 г. немецкая натуралистка Мария Сибилла Мериан опубликовала сообщение о растении, которое использовалось в Суринаме как абортивное средство. Мериан была весьма необычной личностью — особенно для женщины и европейки. В XVIII в. мало кто из женщин отваживался на такой дальний путь: работа в торговых компаниях да и путешествия как таковые были уделом мужчин. В 1699 г., после развода с мужем, Мериан отправилась в Суринам, взяв с собой младшую дочь. Чтобы заработать на жизнь, она продавала подписку на свою будущую книгу «Метаморфозы насекомых Суринама», которую намеревалась написать по возвращении (книга вышла в 1705 г. и стала важным источником информации для многих известных натуралистов того времени, включая Карла Линнея и Ганса Слоана). В течение следующих двух лет Мериан и ее дочь путешествовали по Суринаму, останавливаясь на плантациях и собирая образцы насекомых и растений. Как писала Мериан в своей книге, на одной из плантаций она узнала от «одной из подневольных женщин» о растении под названием «павлиний цветок». По ее словам, суринамские негритянки использовали семена павлиньего цветка как средство «вызвать выкидыш, чтобы их дети не стали рабами, как они». А корни павлиньего цветка некоторые рабы-африканцы использовали для самоубийства — это был протест против рабства и свидетельство того, в каком отчаянном положении находились эти люди. «Они верят, — писала Мериан, — что родятся снова, свободными и живущими на своей родной земле».
Сообщения об опасных растениях напугали врачей-европейцев в Америке. В конце концов, если из некоего цветка можно приготовить снадобье для прерывания беременности или совершения самоубийства, то его можно использовать и как яд. В 1701 г. уже знакомый нам Генри Бархэм описал случай, как его коллега-врач на Ямайке был «отравлен… одной из своих негритянок». Выпив чай с соком какого-то цветка из саванны, бедняга ощутил «сильные рези в животе, тошноту… и небольшие судороги в некоторых частях тела». Таким образом, ботанические знания порой служили африканцам как своего рода орудие сопротивления против рабства.
Но страх европейцев перед отравлениями привел к очередному горькому парадоксу. Как уже говорилось, европейцы были вынуждены полагаться на познания африканцев в области растительного мира Америки. Но в то же время они принимали колониальные законы, которые фактически запрещали африканцам работать с лекарственными растениями. В 1764 г. французское колониальное правительство в Сан-Доминго на Гаити запретило всем лицам африканского происхождения «заниматься медициной или хирургическими вмешательствами и лечить любые болезни при любых обстоятельствах». В Южной Каролине был принят похожий закон, предусматривавший смертную казнь «в том случае, если какой-либо раб будет учить или наставлять другого раба в знании ядовитых кореньев, растений, трав или любого другого яда». Такие законы (разумеется, вместе с более глубокой проблемой структурного расизма) объясняют, почему африканцы были «стерты» из традиционной версии истории науки. Многие из них по понятным причинам — из страха наказания — предпочитали скрывать свои ботанические познания. Лишь недавно мы начали открывать то, что один историк назвал «тайная медицина рабов».
Крепнущий институт рабства в Америке в XVII–XVIII вв. оказал глубокое влияние на развитие европейского общества. Богатство, созданное принудительным трудом порабощенных африканцев, шло на финансирование всего — от искусства и архитектуры до портов и заводов. Повлияло рабство и на мир науки. Исаак Ньютон и его последователи полагались на астрономические наблюдения, сделанные путешественниками, которые пересекали моря и океаны на невольничьих судах. Авторитетные европейские натуралисты, такие как Карл Линней и Ганс Слоан, получили много новых сведений о растениях Вест-Индии и Южной Америки от африканских рабов. Рабовладение — предельная форма эксплуататорской системы — опиралось на постоянную угрозу насилия. То же самое можно было сказать и об империях в целом (эту тему мы подробно рассмотрим далее).
По мере расширения европейских торговых империй рос и интерес к естественной истории Азии. Иногда европейские ученые налаживали более или менее равноценный научный обмен. Но во многих других случаях они по-прежнему полагались на принуждение. Куда бы мы ни бросили взгляд, развитие естественной истории того периода невозможно отделить от мира империй и международной торговли.
В следующем разделе мы рассмотрим, как эта связь между империями и естествознанием проявляла себя в другой части света — Ост-Индии. И начнем мы с голландского военного губернатора и его индийского слуги.